Одна, на вид культурная, женщина со сладенькой улыбочкой начинает описывать портрет убийцы (разыскала в газете подборку стихов с фотоснимком):

- Сразу видно добродетельная женщина. А он...

Тут она начинает обливать поэта такой грязью, что я не выдерживаю:

- Как вы смеете!

- А Вам-то откуда знать!?

Вопрос явно провокационный, но отчетливо отвечаю:

- Я была его другом!

- Еще одна! - и такой довольный смешок.

- Одна уж тут говорила, что он только ее одну и любил. А какой суп она ему варила! Как же вы его делили? Должно быть стыдно сейчас себя в такую грязь замешивать?!

И опять смешок. А на лице чувство превосходства и порядочности, что мне действительно становится стыдно, но за нее.

Теперь я поняла, почему женщины оправдывают убийцу и почему убивают. Такая тоже может убить. Узкий, сытый, почти животный мирок убил в женщине душу. А чистая любовь опорочена и оплевана. Дружба с мужчиной в их понятии - это обязательно что-то похотливое, животное, нечистое. Да, судят по себе (как говорят, в меру своей испорченности). А таких, пожалуй, большинство. Их не переубедишь и ничего им не докажешь.

Такой была и "волчица". Именно - "волчица". Так я назвала убийцу про себя с тех пор, как почувствовала в ее стихах звериную натуру. И все последующее время жила в предчувствии страшного конца. И он наступил.

Наступила и тишина, идет следствие. Что-то будет? А будет, видится, скорей всего победа таких вот женщин, которые шепчут по углам:

- Пожалели бы ее! Его-то не вернешь. У нее ребенок. Он все равно шел на закат. И опять:

- Вызвал. Сам вызвал. С места сорвал бедную. Вот заслужил...

Сорвал с места? Но ведь такого же не было! Помню приезд Дербиной в Вологду летом 1969 года.

(Здесь я прерву пересказ - подробности о том, как это произошло, потому что уже говорила раньше.)

И, как бы отвечая тем, кто уверял, что Рубцов пригласил ее - переманил к себе, пишу, что это не так.

Оказывается, она явилась в нашу писательскую организацию, чтобы узнать адрес поэта. И странно... (Видимо, очаровала всех.) Ей дали его адрес. Мне вспомнилось вдруг, когда видела их вместе: "Мы еще к Белову!" Это пустое - к Белову далеко, а Астафьевы рядом. К ним они заходили. Там Дербина даже пожаловалась, что Рубцов уезжает, а ее не берет.

В своем машинописном изложении для следствия рассказала я о другой встрече с Дербиной (уже осенью). Она уже стала известной писательницей в Вологде и на собрании обсуждались его стихи.

Почти дословно я пересказала все предыдущее. Отрицательную реакцию писателей и Рубцова на ее признание - "люблю волков".

Рассказывала и о том, как уже у меня дома Рубцов возмущался по поводу ее "зверских" стихов. Провел аналогию со змеей (мол, и змей можно любить!).

- О том, как жила эта женщина раньше, я не знаю, - продолжаю давать свои показания следователю, - были ли у нее друзья - я не спрашивала ее об этом. После обсуждения стихов не встречались и совсем не потому (как могут подумать!), что вклинилась в нашу с Рубцовым почти пятилетнюю дружбу. Была органическая непереносимость не из-за ее внешности, из-за ее патологических стихов. Это, пожалуй, и есть суть ее жизни!

Об этом я узнала из писем ее подруги (я уже говорила, что подобрала рукописные листочки на полу в колиной квартире в куче мусора).

Вот отрывок из письма, говорящий, чем была заполнена жизнь этих двух женщин:

"...Ты пишешь, чтобы я плюнула на того человека, о котором писала. Я это сделаю непременно. Но тогда, когда он будет ходить за мной следом и ждать меня у проходной.

Я уверена, что это будет, но не скоро. А пока он принимает, вернее берет снисходительно все, что я даю ему по своей инициативе, а сам не проявляет ее. Мы не видимся месяцами, а когда случайно нас столкнет, он зовет меня к себе ночевать, а я, Люся, иду.

Всю ночь включен магнитофон. Он любит, знает музыку. У него богатейшие записи. И мы разговариваем. Когда он узнал от меня об аборте, то стал меня беречь. И мне с ним хорошо.

Когда утром я ухожу, он не назначает мне свидания и я молчу. И так до следующего случая." 

(И так все письмо. К сожалению, одного, первого, не доставало.)

Вот несколько строк и о связи Дербиной с Рубцовым:

"...Люся, я вашу историю с Рубцовым предвидела. Я знаю, что у вас с ним все будет сложно. Но будут и прекрасные моменты. Когда ты будешь обливаться слезами. И ради этого можно жить.

Я простила бы многое человеку, если бы он дал мне хоть бы немного счастья, хотя бы один раз в месяц. И все гениальные люди били своих возлюбленных по щекам. Я не берусь ничего советовать, так как никогда не видела Рубцова. Но самое страшное - это одиночество.

...Затосковали мы с тобой, Дербина! А не надо. Надо самим строить жизнь и вырывать у нее хорошие дни. Ведь сама не даст. Я это понимаю, а без тебя не хочется делать..."

Вот такая скучающая женщина в поисках развлечений появилась в Вологде, и ее объект - поэт Рубцов. Один. Квартира. Имя. Возможно, и деньги.

И поэт сражен. Разве устоишь перед такой выдающейся внешностью, ангельским голосом и в то же время энергией, подкрепленной вином? А дальше? Дальше, говорят, - это "роковая любовь". Скорей всего - это роковая ошибка в образе жизни. Он удивлялся: "Почему все думают, что я все делаю правильно. Могу ведь и я ошибиться." Осознал, но, видимо, было уже поздно.

Слышала, что в городе шепотом говорилось о готовности поэта к страшной развязке - погибнуть от женщины, которую любил.

Да, победу над мужчиной-поэтом Рубцовым Дербина одержала. Но это не было победой над его разумом. Рано или поздно он справился бы с порывами своей страсти.

Возможно, дружки (я не говорю - друзья) в угоду поэту восторгались кипучим темпераментом и талантом женщины. Подогревали его ревность. И еще второе - позиция невмешательства ("милые дерутся - только тешатся").

Если бы не это, то конец мог бы быть совсем другим.

Сейчас снова и снова, думая о случившемся, вижу постоянный образ любимой женщины. Он в его стихах.

Поэт не мог ударить женщину. Частые ссоры, видимо, были потому, что он не нашел того, что требовала его душа.

Не в архивном хламе, а прямо на столе на чистом листе бумаги я прочитала строчки, написанные рукой поэта:

Горячий сок по жилам ее 

хлещет. 

Чужой бы бабе я всю глотку

переела...

Почему это не видели следователи? Или волнующая поэта мысль не имела к "Делу" никакого отношения?

Когда он это написал? Не в эту ли страшную ночь?

...И вот ползут, ползут по городу слухи, задают друг другу встречные вопросы: почему погиб поэт?

- Да, потому, люди, - хотелось мне сказать, - что он любил всех нас, любил каждую травинку в поле, каждый листик на дереве, любил и женщин, и детей, любил Россию. Его большой любви хватало на весь мир, а мы не сумели спасти его одного".

Кажется, написала все, что было мне известно об отношениях Дербиной и Рубцова. Но была и недосказанность. Ведь почти весь 70-й год я не была в квартире поэта. Не видала, что там творилось. Но кто-то был и, наверное, знал. Уверяю себя, что все раскроется на суде.

Мои ответы на вопросы следователя и печатный текст-дополнение передала следователю. Каждый день ждала звонка. Может, что-то осталось неясным? Звонков не было, приглашений на дополнительные беседы - тоже.

Тянулись мучительные дни в ожидании суда.

Вечерами, после работы, снова и снова перебирала принесенные из квартиры Рубцова бумаги.

На первый взгляд - мусор. Но я вглядываюсь в цветной ворох поздравительных открыток, конвертов. И вновь поражаюсь - почему одни конверты? Ведь Рубцов такой аккуратный: берег каждую бумажку. Изъято для следствия? Есть суперобложки поэтических сборников, а самих книжек нет.

Помню, Коля очень дорожил ими. Однажды мне показал дарственную надпись на тоненькой, наверное, первой книжке стихов. И несколько раз прочитал ее вслух. Написано: "Коле милому Рубцову."

- Это не потому, что он не знает, где ставить запятую, - уверят меня Коля. - Здесь двойной смысл. Можно читать по-разному: "Коле, милому Рубцову" и "Коле милому, Рубцову."

Держу в руках суперобложку книжки Станислава Куняева "Метель заходит в город". Раскрываю, а там на обрывке бумаги рукой Рубцова написан телефон Василия Белова. Ну как же можно было такое в огонь?!

А деловая переписка? Телеграммы и письма из издательств. Вот черновое заявление ректору Литературного института от студентов V курса с просьбой восстановить Рубцова в институте.

Вот товарищеские письма.

Одно за подписью: "Твой тезка Никола." В письме сообщается адрес брата поэта Алика. Письмо написано 19.12.55 года.

Второе датировано 59-м годом. Написано Вл. Бидиным.

Необъяснимый внутренний толчок заставил подобрать оторванную корочку от школьной тетради, исписанную фиолетовыми полуразмытыми чернилами. Это оказалось письмо Сергея Багрова, написанное 5 августа 63 года. Читаю и тоже вроде бы переношусь в прошедшие молодые годы, и улыбаюсь.

"Какая обида, гнев и все на свете, - пишет Сергей, - пленка в банке склеилась, осталось лишь 2 и то не снимки, а призраки. Ты себя, пожалуй, не узнаешь. Стыдно такое посылать. Но все же вышлю. Слышишь, колокол?!." 

Письмо заканчивалось так: 

"Ну, пока, жму твою худощавую лапу. Передавай кому-нибудь привет, даже тому, кого я не знаю. Желаю удачи в жизни, такой, чтобы слезы капали и подвиг совершить хотелось"

Как было не подобрать с полу фотографическую раскрашенную открытку, изображающую влюбленную пару с выразительным текстом "Дарю тому, кто дорог сердцу моему."

На обороте фиолетовыми чернилами написано: "Коле от Таи. 25.10.55 г. Прютино", а дальше четверостишие: 

"Вспомни, когда мы

прощались,

Мы клялись друг друга любить. 

Мы встречаться обещали

(было написано "обещались", две последние буквы закрашены синей пастой) 

И клялись весь век не забыть."

В скобках - "Тая". И еще скобки "В дни нашей разлуки." 

В конце - "Желаю счастья!"

Беру в руки две сберкнижки. Вспоминаю, как Лиза с усмешкой посмотрела на меня покачала головой, когда я взяла их из общей кучи, предназначенной для сжигания.

- Думаешь, там деньги?

- Нет, конечно.

- Тогда зачем?

Я не знаю, что ответить, но понимаю, что делаю все правильно.

Сберкнижки рассказали мне о материальном достатке поэта.

Вот одна запись: "4 мая принято 50 копеек. Остаток 50." Дальше книжка не заполнена.

В другой: "15 августа 1970 года положено 1000 рублей."

Согласитесь, что по тому времени это значительная сумма. Дальше записи идут по убываюшей: выдано, выдано, выдано... Сначала взял 200 рублей, потом все меньше и меньше. Запас денег таял. 12 декабря 70-го года Коле выдано 90 рублей (видимо, брал Новый 1971 год).

Но на 23 декабря у него этих денег уже не было. Он разделил оставшиеся 10 рублей пополам и оставил про запас пятерку. Но это ему уже не потребовалось.

---