Развернула вчетверо сложенный помятый листочек, где колиной рукой написано: "Совок, ножницы, посуда, молоток, лезвия, шторы на кухню, в ванную коврик и..."

Запись оборвалась. Наверное, в это время кто-нибудь пришел. Это было в 1969 году, когда Коля обустраивал свое жилище и гости к нему текли рекой.

Начата рецензия на рукопись И. Полунина. Прервана на полуслове. "Сердце на ладони" - так назвал автор свой стихотворный сборник.

Внутренне вздрогнула, когда увидела обертку от шоколада, которую приносила на Набережную. Даже это сохранил! Вот они - эти алые мачты на обложке сборника "Сосен шум". Яркие, но сломанные.

Опять задумываюсь: "Если Коля так бережно относился к каждой записке, пусть даже из нескольких слов, например: "Приходили В. Малыгин и Э. Федосеев", так почему все это в таком беспорядке рассыпано по полу с отпечатками грязной обуви?

Десятки раз читаю и перечитываю строчки, адресованные поэту.

Прошу у Бога разрешения опубликовать то, что взволновало больше всего - свернутый несколько раз, пожелтевший лист, потертый на сгибах (видно, долго носил с собой в кармане).

Развернула и ахнула. Письмо от Сергея Викулова.

На нем след от капли — воды? слезы?

Кто теперь это определит? Привожу письмо дословно.

"Дорогой Николай!

До ухода из "М.гв." я не смог поставить в номер (готовился № 9) твою подборку. Да, сказать тебе честно, и жалко было с нею расстаться в предвидении перехода в "Современник". И вот мой переход и предположения стали фактом. Твоя подборка со мной. Я ее сходу поставил в № 11 "Современника"! Пожалуйста, не сердись, что так получилось. Да и надо тебе расширять свою "аудиторию". У "Современника" совсем другой читатель, нежели у "М.гв." Пусть он услышит твой голос, узнает и полюбит тебя. Более того, я бы хотел, чтобы ты отныне стал постоянным автором "Современника". В моем к тебе расположении можешь быть уверен. Гонораром не обижу. В трудную минуту постараюсь помочь.

Крепко жму руку.

Желаю тебе новых талантливых строчек.

Напиши мне, что не сердишься.

С приветом - Сергей Викулов. 14.08.68 г."

А вот другой текст:

"Милый Коля, Николаша!

Присылай скорей стихи.

А то в "Гвардии"-то нашей

Все редакторы тихи...

И ответь, ради Бога, этой девочке хоть два слова. Она потом всю жизнь будет рассказывать и детям передаст письмо твое, как реликвию. Обнимаем все.

С любовью - И. Денисова."

Кто же эта девочка? Вновь по листочку перебираю архивные бумажки. И, наконец, нахожу письмо и строчки, имеющие отношение к Рубцову:

"Я очень рада, что выписала журнал "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ". Я люблю стихи. Особенно нравятся стихи Николая Рубцова, напечатанные в журнале № 3.

Мне 16 лет. Я в этом году кончаю 8-й класс.

С приветом к вам Рая.

4.06.68 г."

Читаю письмо другой девочки, дочери поэта, первоклассницы (сама писала, старалась):

"Привет из Николы! Здравствуй, папа! С приветом к тебе - Лена. Папа, почему не посылаешь пальто и костюм. И конфет. Я все время жду и живу хорошо. И учусь на 5. Посылай скорее, а то мне холодно. И рукавички.

До свидания. Лена."

Вижу, рукой Геты приписано, но без подписи: "Еще пошли яблоков, ей очень хочется, а к нам не везут. Ну ладно, до дома доехала хорошо. Дома все в порядке. До свидания. 2.10."

Детство! Каким оно было у Рубцова?

Рассказывал он, как сейчас вижу, об этом не только в стихах, но и в коротких беседах. Поэт готовил к печати повесть. Да, я не оговорилась, нашла два машинописных листа (тоже со следом грязной обуви).

Первый - начало с заголовком "Старшая сестра" (Отрывок из повести "Детство").

Привожу его дословно.

"Старшая сестра

(отрывок из повести "Детство")

Кто не замечал, что иногда то, что было вчера, помнится гораздо хуже того, что бывало в детстве? Это похоже, примерно, на то, как роман "Как закалялась сталь" гораздо живее и глубже сохраняется в сознании, чем другие такие же книжки, повторяющие его, хотя они и более близки к нам по времени. Да, сознание зависит от времени, но память не любит повторения во времени картин, событий или явлений, которые уже выразили однажды интерес нашего сознания и более не могут обогатить его. Мы скоро забываем эти повторения (даже вчерашние). Иногда вовсе не замечаем их, и с неиссякаемым интересом и волнением возвращаемся к своему духовному богатству - к чистым первородным впечатлениям, в том числе к впечатлениям детства, полным наиболее верным представлением о неувядаемом разнообразии мира. Чтобы избежать скуки и всезнания в своей обыденной жизни, мы с такой же неиссякаемой надеждой и упорством стремимся к цели, достижение которой вознаграждает нас радостью нового открытия и духовного удовлетворения и обогащает нас.

Тут необходимо заметить, что повторения картин и явлений в природе имеют особый смысл. Они никогда не носят характер вынужденный, как бывает в жизни взрослого человека (например, кое-кто вынужден читать эпигонские книжки, да мало ли тут примеров!), они всегда носят характер только естественный, такой же, как дыхание. А все естественное, даже при внешнем сходстве, вечно свежо и первородно и никогда не может окончательно исчерпать интерес нашей души и сознания. Поэтому более других счастлив тот человек, который за сво-" Так оборвался первый лист. Читаю второй.

"Оно очень шло к ней, придавало ей еще красоты и тихо звенело во время танца. И голос ее звенел, и слова непонятной песни тоже звенели, и все это было удивительно хорошо! И всю жизнь сопровождает меня, по временам возникая в душе, какой-то чудный-чудный, тихий звон, оставшийся, наверно, как память об этом пении, как золотой неотразимый отзвук ее славной души. Она тогда исполнила, как мне теперь известно, арию Земфиры: "Режь меня, жги меня! Я другого люблю!"

Гости еще больше оживились. Они от души произносили похвальные речи в честь Нади, а некоторые коротко говорили: "Вот какая нынче молодежь-то!" Но говорили это с таким видом собственного достоинства, гордости и даже самодовольства, как будто без слов давали понять, что, мол, не только молодежь, а все мы такой вот славный народ! Но этого я тогда не понимал. Я только запомнил выражение некоторых лиц и слов.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать, чем закончился этот вечер. Закончился этот необыкновенный вечер тем, что все - и наши домашние, и гости - забыли погасить свет и по всему дому, кто где, заснули непробудным счастливым сном! Но я не мог уснуть, т.к. предельно был полон волнующих впечатлений. Я неслышно поднялся, кое-как вскарабкался на длинный праздничный стол, уставленный рюмками, тарелками, графинами, и пополз по нему, выпивая из всех рюмок подряд вино, которое там осталось...

После этого лихого похмелья я ничего не могу вспомнить из значительных событий, как я полагаю, почти целого года. Но Надя была активисткой в своем десятом классе и в своей школе. Поэтому к нам часто заходили. И поэ-"

Листок закончился на полуслове. Где же все-таки рукопись? Загадка, загадка, загадка...

Больше всего меня поразило письмо старшего брата Алика. "Он, как я", - так охарактеризовал его Коля. Видимо, эта переписка не была интересной для следствия. Конверты не распечатывались Колей, а были разорваны (чувствовалось, с каким нетерпением он их вскрывал). И когда я перечитывала письма, вновь и вновь путаясь в "лохмотьях", то решила обрезать их.

Постоянно вспоминала фразу "он, как я", пытаясь понять сходство братьев.

Алик тоже писал стихи. Неустроенный быт. Жизнь с другой женщиной оказалась временной, вернулся к жене и детям - Коле и Оле.

Начитавшись этих писем, я занялась поисками брата. Они привели меня в Свердловск к женщине Валентине Субботиной.

Из переписки я узнала, что жили они с Аликом на юге. Он был хорошим баянистом. Признался, что не может оставить бедствующую семью, что должен вернуться к детям.

- Я ему не перечила, согласилась с ним, - сообщила мне Валентина.

И еще призналась, что Коля приезжал в Свердловск, спрашивая о брате. Высказала, что, наверное, с ним произошло какое-то несчастье - "жаль бедолагу".

В последнем письме Валентина рассказала, что развелась с мужем, взяла свою фамилию - Игнатик. Подала мне фотографию Алика, на которой заметно сходство с Колей. Но исчезновение Алика так и осталось тайной.

И еще с одной тайной столкнулась я после смерти Рубцова в его квартире. В куче обрывков я обратила внимание на листок из записной книжки Коли (тоже по нему прошлись чьи-то сапоги). Стихи написаны карандашом. Уже полустертые. Черновик.

Оказалось, что это не один листок, а три. В середину вложен еще один (одинаковый по формату), но из другой записной книжки. На нем тоже написаны стихи, тоже карандашом, но другим почерком.

Вот рубцовские строчки:

Идет процессия за гробом, 

А солнце льет горячий свет. 

В его присутствии особом 

На все....... есть ответ

Что невозможен путь

  обратный. 

И...... тот последний был.

Он был и есть простор

  нарядный, 

Он был и есть весенний пыл.

На лицах скорбное смятенье. 

Волнение первое прошло. 

Огромен... ... и удивление:

- Как это все произошло?

Но есть еще вопрос угрюмый, 

Он заставляет нас тужить. 

Он заполняет наши души -

Как человеку нужно жить?

Как выбрать путь, где

  нет обмана? 

Как выбрать путь, который

тверд?

Какому крикнуть капитану: , 

- Эй, капитан, возьми на борт!

А вот что вложено между этими стихами:

За железною оградой 

Уже вырыта могила, 

И поет над ней надсадно 

Ветер песнь свою уныло.

И бросает снег соленый 

На лицо друзей и плечи, 

Твой земной неугомонный 

Кончен мир, потухли свечи.

И угас электропламень,

В темноте замолкла лира,

Символом на серый камень

На погост ушла от мира.

Но идет по стуже, холоду, 

Все так же на огонь, 

Вновь по волоку из Вологды 

Твой старый добрый конь.

Согласитесь со мной, что автор этих строк много знал о последних днях жизни поэта Николая Рубцова. Иначе откуда такая уверенность и даже жестокость сообщить живому поэту о его смерти, как свершившемся факте? Эти строчки наводят на мысль, что смерть Рубцова не случайность.

---