Сборник адресов, фотодокументов, воспоминаний о поэте
(продолжение)

У некоторых череповчан встреча с Николаем Рубцовым произошла вовсе не в Череповце. И как хорошо, что люди эти поделились воспоминаниями о поэте.

Прежде всего, надо представить товарищей Коли Рубцова по детскому дому: это Антонина Александровна Силинская, Иван Алексеевич Серков и Евгения Павловна Буняк. Все они – члены литературно-краеведческого клуба «Госпожа Провинция».

35. Силинская (Шевелёва) Антонина Александровна живёт в Череповце на улице Мамлеева, 11.

Воспоминания о детдомовской жизни и Николае Рубцове

Когда началась война, отец отвёз меня из Ленинграда, где мы жили, к своей сестре в деревню Лелéковская Сямженского района Вологодской области.

Когда отца призвали в армию, он отвёз меня в Красковский детский дом Ивановского сельсовета Вологодского района. Видимо, машин не было, и мы – я, отец и сын его сестры – плыли на плоту по реке до Харовской, а потом я и отец сели на поезд до Вологды, а племянник отца уехал обратно и был отправлен на фронт. При посадке на поезд я упала со ступенек вагона, ободрала спину, разбила затылок. В таком виде и поступила в детдом. Отец привёз меня туда и ушёл на войну.

Помню большой двухэтажный дом, вокруг сад и небольшой пруд. Жили детки там неплохо: кормили хорошо, одевали хорошо. С нами занимались воспитатели. Летом даже гулять выводили за территорию детдома. Однажды даже фотографировали. Я хотела отправить эту фотографию отцу на фронт, но не было адреса (в 1943 году отец был ещё жив). Долго её хранила (потеряла уже в Никольском детдоме). А писем от отца так и не дождалась.

Когда мне исполнилось семь лет, меня с группой ровесников (в том числе с Колей Рубцовым и Женей Романовой) отправили из дошкольного Красковского детдома в село Никольское Тотемского района, где был школьный детдом и школа-семилетка. Было это в октябре 1943 года. Нас провезли на пароходе до остановки на Николу. Оттуда везли на лошади двадцать километров. В Николу приехали ночью, устроились на ночлег в двухэтажном спальном корпусе на горушке. Так и стали жить на новом месте. (После того, как в 1951 году детдом закрыли, в этом здании произошёл пожар, и дом раскатали на дрова).

Учебный год уже начался, и мы стали учиться в двухэтажном доме, который находился между сельсоветом и больницей. Там уже был первый класс – «А». Нас, приехавших из Красковского детдома, зачислили в первый «Б» класс.

Первый класс мы закончили в этом доме, а со второго класса стали учиться в настоящей школе-семилетке. (А здание возле сельсовета, куда мы ходили в первый класс, было передано детскому дому под ещё один спальный корпус).

С учёбой были трудности. Учебников у нас не было, на весь класс – один или два букваря. Тетрадей не было. Писали на старых газетах и журналах, между строк. Ручек и карандашей тоже не было. Привязывали пёрышки к палочкам от веников, так и писали.

Была война, всем жилось не сладко, в детдоме были только голые стены. (Первые занавески на окнах в столовой появились уже после войны. А в седьмом классе нам даже по два платья сшили из шерстяной ткани: коричневое и зелёное). Кормили скудно, но всё-таки кормили, в то время как детям из близлежащих деревень вообще нечего было есть. Одевались тоже как могли.

Детдом располагался в трёх зданиях: два двухэтажных спальных корпуса и один основной дом, в котором были кухня, столовая, пионерская комната, бухгалтерия, медпункт и квартира директора.

Школа была недалеко, двухэтажная, деревянная, там мы все и закончили семилетку. В детдоме было подсобное хозяйство: большой огород, лошадь, овцы, собака. Для овец мы ломали ветки на веники и сушили веники на чердаке в детдоме. Воспитанники помогали в уборке помещений, в прачечной, дежурили на кухне и в столовой, ухаживали за животными. Даже ходили жать рожь серпом. Старшим детям давали клочок земли: сади, что хочешь, ухаживай за своим «огородом». (У меня был клочок земли).

Несмотря на военное время, нас берегли и обогревали все взрослые: работники детского дома, учителя. Воспитатели и нянечки относились к нам с теплотой и жалостью. Особенно мы, дети, любили ночную няню тётю Катю, мать Лии Спасской. Нам очень нравилась пионервожатая Перекрест Евдокия Дмитриевна, весёлая, добрая женщина, и мы все её очень жалели, когда она уехала на Кубань.

Было нас в детдоме больше сотни детей, и все мечтали дождаться родителей, когда война кончится. Мечтали о том, что после войны не будет детдомов и не будет детей-сирот. Но после войны только за одной девочкой приехал отец, ещё одну девочку увезла в Ленинград тётка, забрал из детдома отец Толю Мартюкова и одну девочку отправили в Польшу. Все остальные оказались «бездомными».

Я была, видимо, очень худенькая и однажды потеряла сознание, упала, очнулась в больнице. И меня отправили в санаторий «Юношеское» Грязовецкого района Вологодской области. Там и училась в четвёртом классе. А потом снова вернулась в Николу.

С Колей Рубцовым мы учились вместе с первого по седьмой класс. Учился Николай лучше всех, хотя ничем особенным не выделялся среди детдомовцев, все были одинаково голодные и холодные. Местные ребята нас так и называли – «детдомцы – голодные овцы». Коля другой раз даже не учил уроки, но всегда всё знал. У него была феноменальная память. Я считаю, что это у него был дар божий.

В свободное от учёбы время дети участвовали в импровизированных спектаклях, слушали пластинки, под патефон танцевали и разучивали песни с пластинок. Была у нас и гармошка, желающие могли учиться на ней играть на слух (нот не было, да и нотную грамоту мы не знали).

Конечно же, мы были не сахар, и хлопот с нами хватало! Летом мы убегали на реку, в лес, на колхозные поля – за горохом, а зимой катались с горки. Но никто из взрослых нас не обижал.

В 1950 году нас, закончивших семь классов, стали рассылать кого куда. Мы с Женей Романовой попали в тотемский детдом, где учились в восьмом классе. Коля Рубцов в это время тоже учился в Тотьме, в лесном техникуме.

Однажды в Тотьме мы с Женей пошли в магазин купить для ёлки цветную стружку (из которой делали колечки, а из них – гирлянды на ёлку; никакой мишуры ёлочной не было тогда). Неожиданно встретили Колю Рубцова. Очень удивились друг другу. О чём поговорили, не помню, и разошлись по своим делам. Больше его я никогда не видела.

После восьмого класса Женя поступила в Тотемское педучилище, а я – в Вологодскую фельдшерско-акушерскую школу. Жили на стипендию. Я каждое лето (два года), до распределения на работу, приезжала в детдом на каникулы. Там меня и кормили, и одевали.

После окончания фельдшерско-акушерской школы я была направлена в Тарногу. Десять лет работала по специальности в санэпидстанции. Вышла замуж, родила сына. Мужа после окончания Криворожского авиационного училища направили на работу в Череповец, и наша семья переехала в этот город.

А Женю после окончания педучилища направили в Архангельскую область. Отработав семь лет в деревне Удима, Женя тоже перебралась в Череповец.

В 1967 году я случайно увидела по телевизору передачу о поездке вологодских поэтов по Волго-Балту. Диктор назвал и имя поэта Николая Рубцова. Очень удивилась, как изменился Николай внешне, порадовалась, что стал таким знаменитым.

28 февраля 2007 года

Силинская Антонина Александровна

36. Буняк (Романова) Евгения Павловна до переезда в деревню жила в Череповце на улице Ленина, 143, кв. 44.

В Красковском и Никольском детских домах вместе с Колей Рубцовым

Красковский детский дом был для меня вторым детским домом. Детдом был Красковский, а не Красновский, у меня сохранилось свидетельство о рождении, и там стоит штамп, что я прописана в Красковском детдоме. Когда мне исполнилось 7 лет, нас – целую группу ребят, в том числе и Колю Рубцова с Тоней Шевелёвой – отправили в школьный детский дом в село Николу под Тотьмой. Это был мой третий детский дом, здесь я воспитывалась с 7 до 14 лет. О детском доме остались самые добрые воспоминания.

Для меня великий поэт Николай Михайлович Рубцов остался в памяти просто Колей Рубцовым, как одноклассник, как брат. Мы с ним воспитывались с пяти лет сначала в одном детском доме – Красковском (это рядом с Вологдой), а затем, с семи до четырнадцати лет, в другом – Никольском, что под Тотьмой.

Почему я попала в детский дом? Мой отец на войне пропал без вести, два брата – годовалые и мать умерли с голоду. Я была в четырёх детских домах.

Никольский детский дом находился недалеко от Тотьмы, на берегу реки Толшма. Заливные луга, красивые леса, клюквенные болота… Всё это потом Николай Рубцов воспел в своих стихах. Талант сочинительства у него проявился ещё в детском доме. Не помню его стихов, но сочинения его читали часто вслух на уроках. Учился он отлично. Был любимчиком у воспитателей, это видно даже по фотографиям: везде он рядышком со взрослыми.

Мальчик он был красивый, невысокого роста, кареглазый, и даже носик у него был аккуратный.

Я была очень бойкой девочкой, заводилой среди девочек. Я уводила девчонок куда-нибудь в лес или на речку, иногда – на колхозное поле за горохом. (Было голодно, хотя кормили нас по тем временам неплохо. Помню, сильно худеньким на ужин давали стакан молока. Список «худеньких» висел на раздаче у окошечка кухни. Меня в этом списочке никогда не было, поэтому до сих пор не люблю молоко. Иногда повар тётя Шура выглядывала и звала меня: «Тебе, Романова, выписана луковица», – у меня болели дёсна.). Воспитатели часто нас разыскивали, и мне попадало.

Коля Рубцов тоже был заводилой среди мальчишек. Но это был тихий, скромный, я бы сказала даже умный заводила. Он так умудрялся с ребятами исчезнуть из детдома, что их отсутствия никто и не замечал; так же хитро и появлялся.

Причём мы с Колей ходили в любимчиках у воспитателей. Ну ладно, Коля – красивый, умный, учился на одни пятёрки, играл на гармошке, много читал. А за что меня любили – не знаю, но воспитатели часто брали меня к себе домой, особенно Клавдия Васильевна Игошева в деревню Пузовка.

Мы жили в двухэтажном доме, спальни девочек были на втором этаже, а спальни мальчишек – на первом. В праздники писали друг другу поздравления, иногда стихами. Стихи писала я и ещё одна девочка, Валя Межакова, которая ещё и рисовала отлично. К праздникам готовили концерты, был хор, на гармошке играл Коля Рубцов, физкультурные номера исполняли девочки под Колин аккомпанемент, ставили разные шутки, приглашали учителей из школы. (В детском доме был хоровой кружок, мы разучивали различные песни, в основном военные (шла война), а Коля нам подыгрывал на гармошке. Часто с концертами ездили по деревням, пели песни, читали стихи, а я выступала с акробатическими номерами, а Рубцов мне аккомпанировал «Раскинулось море широко».)

Нас с Колей связывала любовь к животным, природе. При детском доме было подсобное хозяйство, огород, была лошадь со странным именем Охочая, собака Розка, которая лаяла на чужих, и её привязывали на цепь. Мы с Колей часто крутились около животных, подкармливая. А Розку отвязывали, чтобы она побегала, за что нас ругали.

В детдоме нас было около ста человек, в основном дети войны; были даже немцы – Крюгеры, Касперы и другие, но жили мы дружно, малышей не обижали, а наоборот за ними ухаживали, играли, как в настоящей семье. Взрослые, как могли, оберегали наше сиротское детство.

После войны все ждали возвращения своих отцов, но у большинства они погибли или пропали без вести. И однажды в детдоме появился солдат, на груди медали. Это был отец рыженькой Нади Новиковой. Мы все провожали их в Николе до моста через Толшму, и как мы завидовали рыжей и как радовались за неё, даря свои немудрёные сувениры. Колю Рубцова мы считали круглым сиротой. Многие получали письма от родственников. Коле никто не писал. Это уже позднее выяснилось, как много у него родни.

Коля родился 3 января, а я – 2 января, и когда январских именинников поздравляли с днём рождения, мы с ним сидели рядом за столом, в зале стояла украшенная ёлка. После поздравлений виновникам торжества давали угощение: 10 цветных горошин драже. Как на чудо смотрели мы на эти шарики, любовались ими, пересчитывали, лизали, отдаляя минуты, когда эти горошинки попадут в рот. Нет, мы их не жевали, мы их сосали очень медленно, растягивая удовольствие. Вкус этих конфет я помню до сих пор.

Пролетело детство. После окончания семилетки детдомовцев отправляли в различные города в РУ (ремесленное училище), ФЗУ (фабрично-заводское училище) получать специальности токарей, фрезеровщиков, ткачих и т.д. Николай Рубцов поехал в Тотьму поступать в лесной техникум, а я – в Грязовец, в физкультурный техникум (был такой).

Пришлось бы мне отправиться в путь с узелком, но, спасибо мальчику Касперу: он вместе с ребятами сделал для меня, Тони Шевелёвой и Нины Поповой по фанерному чемоданчику, запиравшемуся на гвоздик. От детдома выдали на дорогу паёк. Отлично помню этот набор продуктов: хлеб, кусковый сахар, три рыбины холодного копчения, кусочек масла.

Поехали мы не в один день. До пристани 25 километров. Я шла, шла, устала, села под кустик и съела зараз весь паёк и счастливая зашагала дальше. В техникум я не поступила (из-за своего характера), и нас с Тоней Шевелёвой отправили в другой детдом, в Тотьму, учиться в восьмой класс. Коля учился в это время в Тотьме в лесном техникуме, мы с ним не раз там встречались.

Раз начала рассказывать о Тоне Шевелёвой, то в связи с этим хочу заметить, что все Колины любимые подруги, женщины (их у него и было-то немного), все каким-то образом соприкасались со мной. Первой подругой детства у Николая была Тоня Шевелёва, скромная, тихая, незаметная девочка, ничего в ней особенного не было, а вот Рубцов выделил её из всех девчонок.

Они часто уединялись и вели свои разговоры, а мы их дразнили: «жених да невеста!» У Тони до сих пор хранится его фотография с Колиной дарственной подписью, у одной единственной. Многие фотографии детдомовской поры она отдала в различные музеи, а эту бережёт. Вот с этой Тоней мы были вместе в трёх детских домах. Затем Тоня окончила медицинский техникум, а я – педучилище, и мы снова встретились в Череповце и до сих пор дружим, вот уже 65 лет.

Дальше идёт Гета Меньшикова – жена Рубцова. Одно время она была в нашем детдоме, мы тоже с ней дружили, занимались спортом, ездили на различные спартакиады, соревнования, часто выступали с акробатическими номерами, а Коля нам играл на гармошке. В течение многих лет мы с ней поддерживали связь, переписывались, я бывала несколько раз в Николе у Геты дома.

Следующая женщина – это тётя Шура, мама Геты, будущая тёща Николая Рубцова. Тётя Шура работала у нас в детдоме завхозом. Коля часто просил у неё сырую картошку, она ему никогда не отказывала, а он с ребятами убегал в лес или на речку и пекли картошку на костре. Узнав про это, я прибегала на кухню и просила у тёти Шуры картошки, и обычно она мне отказывала. Я возмущалась: «А Коле дали! И мне дайте!», а в ответ – тишина. Я была вредная, бойкая, меня тётя Шура звала бойкушей. Ах, так! Я садилась на скамейку напротив кухни и заводила песню:

 

«Вот умру я, умру,

Похоронят меня,

И родные не узнают,

Где могилка моя…»

Сердце у тёти Шуры не выдерживало такого, и она звала меня за картошкой, при этом приговаривала: «В последний раз».

Однажды, уже будучи взрослыми, мы списались с бывшими детдомовцами и приехали в Николу на очередные Рубцовские чтения. Тётя Шура ещё была жива. Мы встали перед ней: «Узнай, тётя Шура, кто есть кто». Она вглядывалась в нас, никого не узнавала, когда дошла до меня очередь, она засмеялась: «Ой, бойкушка приехала! Ты, Женя, совсем не изменилась.»

Жизнь идёт дальше. К Николаю Рубцову пришла первая любовь. Он в это время учился в лесном техникуме, а Таня Агафонова – в педучилище. С Таней мы не были подругами, но учились вместе в педучилище, она на курс старше. Несколько лет назад я садилась в Вологде в автобус, где ехали гости в Тотьму на Рубцовские дни. Женщина, сидевшая на втором сиденье, улыбнулась мне, и я узнала Таню.

Несколько слов хочу сказать ещё об одной женщине из Колиной жизни – это о сестре, Галине Михайловне Шведовой. На одном из литературных вечеров вологодский писатель и друг Николая Рубцова Сергей Багров попросил меня поискать в Череповце сестру Рубцова, Галину. Я, конечно, удивилась: какая сестра, ведь Коля – сирота. Но искать начала. Поиски увенчались успехом, Галину Михайловну я нашла в квартире по Московскому проспекту. Мы с ней познакомились, подружились, бывали друг у друга в гостях, ходили на вечера, посвящённые её брату, ездили в Вологду, где и познакомились с дочерью Николая Михайловича – Леной.

С тех пор я поддерживаю связь с Леной. Она подарила мне фотографии своих детей, внуков Рубцова. Встречаясь в Тотьме, в селе Никола, мы всегда фотографируемся на память.

Была в жизни поэта ещё одна женщина, последняя – это Людмила Дербина. Наши пути с ней ни разу не пересеклись, я об этом нисколько не сожалею.

Прошло много лет, и я по телевизору увидела Николая Рубцова, читающего свои стихи. Он был совсем не похож на того Колю Рубцова.

О детском доме и Николае Рубцове можно писать до бесконечности – всё стоит перед глазами наше детство.

И в конце я хочу сказать вот что: воспитанники Никольского детского дома разлетелись по всей стране – это и врачи, и учителя, трактористы и ткачихи, люди различных профессий. Со многими мы поддерживаем до сих пор связь, и что интересно – никто из нас не сбился с пути, все стали настоящими людьми. И мы, конечно, гордимся, что из нашей семьи вышел Великий поэт России – Николай Михайлович Рубцов.

Ещё хочу рассказать о том, как Николай Рубцов как-то косвенно помог в налаживании быта в моей деревеньке Калиновке, которая расположена у чёрта на куличках, но очень красивая, стоит на горушке у самого синего озера. Всё, что можем, мы делаем сами, хотя живут в деревне всё пенсионеры. Но вот зимой дорогу от снега вычистить нам не под силу. Я, как депутат, обращалась и в сельсовет, и в администрацию, выходила на большую дорогу ловить трактор: встану, руки в стороны перед трактором, как Матросов, только без гранаты в руках. Умоляю трактористов (кругом лес заготовляют предприниматели) – ни в какую. Как скажу: «Бутылку дам!», сразу вычистят. А пенсия нищенская, а водка дорогая. Что делать? Подала телеграмму губернатору, потом письмо написала, живём, мол, дети войны, родители воевали, многие погибли, другие пришли инвалидами и умерли. За что нам такая доля? Деревни разорены, молодёжь уехала в города, нет здесь работы. В конце напомнила слова поэта Николая Рубцова: «Россия, Русь! Храни себя, храни». А деревни и старики никому не нужны.

Прошло две недели. Вдруг в деревне появился трактор, вычистил дорогу, у моего дома – аж до земли. Что-то новенькое! Через час у моего дома остановились два джипа, вылезают важные мужики, в белых рубашках, при галстуках, и – ко мне:

- Буняк Евгения Павловна здесь живёт?

- Да.

- Мы к Вам от губернатора, по Вашему письму.

- Да неужели? – удивилась я.

- Да, да, Вы такое письмо написали, даже Рубцова вспомнили. Ваше письмо на правительстве зачитывали.

Поговорили, пообещали дорогу чистить. И слово своё сдержали. Прошло пять лет, дорога всегда вычищена.

- Может, какая помощь нужна?

Я обнаглела и попросила для деревни сотовый телефон. Через неделю телефон появился в моём доме.

Вот так имя поэта Николая Михайловича Рубцова помогло пенсионерам небольшой деревушки Калиновка.

Апрель 2006 года

Евгения Буняк (Женя Романова)

37. Иван Алексеевич Серков живёт в Череповце на проспекте Луначарского, в доме № 56.

Воспоминания о Николае Рубцове

Оставить воспоминания о Н. Рубцове я считаю своим долгом перед ним. Конечно, у Коли было много друзей, и много уже написано о нём, но мне думается, что своими воспоминаниями я внесу небольшую крупицу нового в его биографию.

Коля был моим другом детства по детдому, где нам довелось встретиться и разделить нашу сиротскую жизнь в тяжёлые послевоенные годы.

Я пришёл в детдом в 1946 году. К тому времени у Николая уже был опыт детдомовской жизни. Я чувствовал себя одиноким, очень переживал и плакал, забравшись в угол. Он это заметил и стал успокаивать меня. Я увидел в нём своего защитника и друга. Кровати наши стояли рядом. В холодные зимние ночи мы спали вдвоём на одной кровати, согревая друг друга. В комнате было двенадцать ребят, и все стали спать по двое.

Вечерами Коля читал нам книги при керосиновой лампе. Однажды он прочитал нам книгу «Остров сокровищ» и под впечатлением от прочитанного заявил: «Я обязательно буду моряком!» Спать мы ложились по его команде. Мы его уважали и любили.

Учился Коля хорошо. Учителя и воспитатели тоже любили его.

Многие детдомовцы обеденную пайку хлеба прятали, чтобы потом полакомиться. У нас с Колей была общая прятка. Зимой кубики хлеба замораживали, а потом сосали, как конфетки. Бывало и так, что наш хлеб воровали синички. «Пернатые тоже хотят есть», - говорил он. Коля был чутким и к животным.

Запомнилась история, которая произошла с немецкой девочкой (в детдоме воспитывались и немецкие дети, но мы их не обижали), у которой собака Розка стащила пайку хлеба, лежавшую в шапке. Коля сочинил стишок:

Хлеб 50 – 100

На шапке лежал.

Шапка упала,

А Розка схватала.

Немецкие дети плохо говорили по-русски, поэтому и стишок получился корявый. Девочку дразнили этим стишком, но Коля запретил, и все сразу перестали её дразнить.

Вот говорят,

Что скуден был паёк,

Что были ночи

С холодом, с тоскою, -

Я лучше помню

Ивы над рекою

И запоздалый

В поле огонёк, -

напишет позднее Рубцов. «Ивы над рекою» и вся окружающая нас природа помогала нам забывать бесприютность и голод детдомовской жизни. Купались, ловили рыбу, жгли костры и пекли картошку. Особенно были вкусны лепёшки из мороженой картошки, которая оставалась по осени на колхозных полях.

Большую работу проводили с нами воспитатели: организовывали походы, всевозможные соревнования, ставили концерты силами детдомовцев, учили танцам. Коля играл на гармошке. Он был самый активный во всех мероприятиях. Особенно он запомнился, когда его готовили для роли Пушкина к юбилею поэта. Коле очень хотелось быть похожим на Пушкина. Он даже попросил завить ему волосы. Завивали железным наконечником ученической ручки, нагревая её над керосиновой лампой. Волосы скворчали, и пахло палёным. Коля терпел, и Пушкин из него получился отличный. Стихи поэта он читал очень выразительно. Все были в восторге.

В детдоме стали замечать, что кто-то обирает детдомовскую смородину. Нам с Колей поручили ночью посторожить её. Когда все улеглись спать, мы с ним пошли на дежурство. И каково же было наше удивление, когда мы поняли, что похитителями ягод были птицы. Чтобы это доказать, мы взяли из бани простыню, расстелили её у куста смородины, взялись за все четыре угла и притаились в надежде, что птицы сядут на простыню, а мы молниеносно прихлопнем их. Но наша затея сорвалась: птицы, конечно, не сели на простыню. На рассвете мы увидели, что простыня наша вся в птичьем помёте. В баню обратно мы её нести не решились и закопали в землю. Вот такова одна из смешных историй, которая произошла с нами.

После окончания семи классов детей отправляли по распределению в другие районы Вологодчины для продолжения учёбы. Одному Рубцову было дано право выбора. И он выбрал Рижское морское училище. На прощание на мостках возле детдома ножиком крупными буквами он вырезал свои инициалы. Думал, что уезжал навсегда. Но Коля вернулся. Его спросили: «В чём дело?» «Там такой горох не берут!» - сказал он. Коля был подавлен и огорчён, свои инициалы с мостовой стёр со злостью.

Вскоре детдом расформировали. Расставались с тоской. Девчата вышивали парням на память носовые платки.

Ещё прошло

Немного быстрых лет,

И стало грустно вновь:

Мы уезжали!

Тогда нас всей

Деревней провожали,

Туман покрыл

Разлуки нашей след, -

напишет Рубцов.

Через четырнадцать лет, в 1964 году, я решил навестить свою родину. Август выдался тёплый. Я остановился в родной деревне Родионово. В двух километрах от неё, на другом берегу Толшмы, находится село Никольское, где был наш детдом и школа, в которой мы учились. От хозяйки, где я остановился, случайно узнал, что Коля Рубцов находится в Николе. Я сорвался и побежал в Николу, надеясь застать его там. Сердце готово было вырваться из груди… Только бы успеть! И вот – маленький домик. Дверь в дом была открыта. Тихонько захожу и вижу: на полу на коврике сидит маленькая девочка (это была дочь Рубцова, Леночка). В другой комнате за пишущей машинкой сидел лысоватый мужчина.

- Неужели Коля? Коля!

- Ваня? Серков!?

Мы обнялись. Щёки у Коли были мокрыми от слёз, и у меня комок в горле. На листке, который был в машинке, я успел прочитать: «Сапоги мои – скрип да скрип…» Коля почему-то быстро закрыл листок салфеткой. Мы долго говорили, стараясь узнать как можно больше друг о друге.

Незабываемые три дня мы провели вместе. Как бы окунувшись в детство, мы вспомнили всё до мелочей о детдомовской жизни и, конечно, все свои забавы: прыгали, кувыркались на песке под ивами, плескались в речке, связав рубашки, ловили рыбу. Помнится, во время наших с ним прогулок, я позвал его на то место, где мы любили купаться в детстве. Он сказал: «Заросла речка болотиной». В стихотворении «Тихая моя родина» есть слова:

Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил…

А однажды, закрыв лицо ладонями, он вдруг упал в траву и воскликнул: «Взбегу на холм и упаду в траву». «Видения на холме» Н. Рубцова начинаются с этой строчки. В один из этих дней к нам приехал на мотоцикле Сергей Багров со сборником стихов (автора не помню). Коля с интересом просматривал сборник и повторял: «Узнаю, узнаю…, молодец!» Вечером на берегу Толшмы разожгли костёр. Коля читал стихи, а мы слушали его как зачарованные. После отъезда С. Багрова, в последний день нашей встречи, Коля предложил посидеть у ночного костра. Как бывало в детстве, на колхозном поле накопали картошки, напекли и ели с удовольствием. В эту ночь мы забыли, что нам по двадцать восемь лет.

В краю лесов, полей, озёр

Мы про свои забыли годы.

Горел прощальный наш костёр,

Как мимолётный сон природы, -

напишет Николай Рубцов. Снова окунувшись в детские воспоминания, мы пели песни, которые пели в детдоме. Коля снова читал свои стихи. В бликах костра он казался каким-то суровым, недосягаемым; смотрел в темноту, сдвинув брови. Трудно передать на словах то впечатление, которое производил на меня Рубцов. Это надо было видеть и слышать.

И ночь, растраченная вся

На драгоценные забавы,

Редеет, выше вознося

Небесный купол, полный славы, -

напишет Н. Рубцов в «Прощальном костре».

Обнявшись, мы отправились в Николу босиком. По дороге я спросил у Коли, помнит ли он что-то из тех стихов, которые писал в детдоме (у меня осталось в памяти, что он по каждому случаю сочинял стишки). Но он ответил, что не помнит. А потом вдруг сказал: «Ваня, ты тоже мог бы писать стихи. Послушай, как это просто». Немного подумав, «выдал» четверостишие: что-то об облаках и костре. И правда, казалось, что может быть проще.

Коля сетовал на трудности жизни: безденежье, проблемы с институтом и с печатаньем стихов. Я посоветовал ему приобрести специальность и зарабатывать себе на хлеб. Но он возразил, что стихи для него – всё, и он это чувствует. При этом он ударил себя в грудь. Досыпали мы на чердаке, о котором он, вероятно, и упоминает в своих «Журавлях».

Утром нас разбудили женские голоса: «Мы пошли на сенокос, ребёнок в люльке» (это были жена Гета и её мать). Коля остался нянчиться, а я пошёл в свою деревню. Мы договорились встретиться. Но по воле судьбы в тот же день мне пришлось уехать, не простившись с Колей. Подвернулась попутная машина, что бывало редко. Волок в 25 километров пешком преодолевать тяжело, да и времени оставалось мало, нужно было на работу. Очень просил шофёра заехать в Николу, чтобы проститься с Колей, но водитель спешил и не согласился. Я так сожалел, что мы даже не обменялись адресами. Коля тоже жалел, что я уехал. В письме к Сергею Багрову он написал: «Ваня Серков уехал. Почти всю ночь просидели у прощального костра. Жаль, что он уехал». (Книга «Последняя осень», стр. 436-437, изд. Москва, ЭКСМО 2002 г.).

Через семь лет Коли не стало. Весть о смерти друга была ни с чем не сравнимым потрясением, тяжёлым ударом. И как крик души, родились стихи:

Кто здесь сказал, что нет поэта?

Он здесь, он рядом – оглянись!

И в свете солнечного лета

Его ты встретишь, извинись.

Пройди на холм, что под Николой,

Где видел он России старину.

И эхом отзовутся кони,

Исправив ваших мыслей кривизну.

А чтоб не слышать сердца боли,

Пешком по волоку пройдись.

Стихам, сказаньям, песням Коли

Ты тоже песней отзовись!

 

* * *

Я вышел в ночи к нашей родине «тихой»

И тихо спросил: «Как, старушка, дела?»

И ветер мне на ухо тихо, так тихо:

«Неважно, братишка, ведь плачет она».

Я видел, как плачут душистые розы.

Я слышал, как скрипнул овин у села.

И слёзы на ветках кудрявой берёзы,

И тучка в сторонке их тихо лила.

Вдруг ветер заплакал – заплакал и я.

И мрачной казалась мне суть бытия.

Туманная речка, как тихий котёнок, ласкаясь,

Прозрачные воды куда-то несла:

То Родина-мать Николаю Рубцову

Прощальные слёзы в реку собрала!

Село Никольское Николай Рубцов считал своей малой родиной, стороной берёзовой, где и звезда его полей «восходит ярче и полней». Стихи его врачуют душу, как молитва. Когда читаешь их, «светлеет грусть», оживает природа и весь окружающий мир. Я счастлив, что родился на этой земле, которую так проникновенно воспел Николай Рубцов.

10 марта 2005 г.

Иван Серков

Детский дом в селе Никольском Тотемского района Вологодской области работал с 1937 года. В июле 1951 года детдом закрыли, предварительно распределив детей по детским домам в Тотьме.

В настоящее время в бывшем административном корпусе детдома находится музей Николая Рубцова.

Антонина Александровна Силинская поясняет:

«Здание это находилось между сельсоветом и больницей. На этой фотографии в воротах стоят воспитатели детдома Ермолинская Фаина Андреевна и Корюкина Александра Ивановна».

Из воспоминаний А.А. Силинской: «Первый класс мы закончили в этом доме, а со второго класса стали учиться в настоящей школе-семилетке. (А здание возле сельсовета, куда мы ходили в первый класс, было передано детскому дому под ещё один спальный корпус)».

Силинская А.А.: «Другой спальный корпус, тоже двухэтажный, был на горушке. Нас, детей из Красковского детского дома, как раз в нём и поселили. После того, как в 1951 году детдом закрыли, в этом здании произошёл пожар, и дом раскатали на дрова».

Здания вдоль Никольской дороги (слева направо): магазин, д/д – административное здание детдома, с/с – сельский совет, д/д – спальный корпус детдома, б-ца – больница, дом детдомовского конюха, д/д – спальный корпус детдома, почта, дом м/с – дом, в котором жила медсестра детдома, мол. з-д – молокозавод.

По другую сторону дороги (слева направо): хозяйственные постройки детдома, пекарня.

Схему Николы нарисовала Силинская А.А. Антонина Александровна отметила, что в сельсовете был зал со сценой, где показывали кинофильмы, выступали приезжие артисты. И дети из детдома тоже выступали в этом зале. По сути, в сельсовете был и клуб.

До 1951 года в этих (слева направо) домах располагались: административное здание детдома, сельсовет, спальный корпус детдома, больница (двухэтажная, каменная).

На снимке: голубой дом – бывшее административное здание детдома, дальше – бывший сельсовет, дальше – бывший спальный корпус детдома.

(Я так настойчиво уточняю про эти дома потому, что в Николе уже бытует мнение, будто дом № 12 по ул. Рубцова никакого отношения к детскому дому не имел. А детдомовцы, прожившие семь лет в Никольском детдоме, утверждают обратное. – Л.З.)

Фотографии из буклета «Школа моя деревянная…»

Буклет напечатан в 2006 году по заказу Тотемского музейного объединения. Подготовил буклет для печати Кудрявцев Владимир Валентинович.

Фотографии из архива Антонины Александровны Силинской

Коля подарил Тоне свою фотографию и подписал: «На долгую вечную память. Храни, береги, не теряй. И когда на фото взглянешь, плохим меня не вспоминай! Тоне Шевелёвой от РНМ. 19/I-50 года. д/д с. Никола».

Фото из архива Ивана Алексеевича Серкова

Иван Алексеевич Серков вспоминает: «Я пришёл в детдом в 1946 году. К тому времени у Николая уже был опыт детдомовской жизни. Я чувствовал себя одиноким, очень переживал и плакал, забравшись в угол. Он это заметил и стал успокаивать меня. Я увидел в нём своего защитника и друга».

Эти ксерокопии Анатолий Сергеевич Мартюков подарил Антонине Александровне Силинской

38. Манжелей Зинаида Александровна в июле 1962 года оказалась попутчицей Николая Рубцова в поезде.

Мне помнится до сих пор…

Июль 1962 года. Я уезжаю первый раз из родного города в далёкий Архангельск, чтобы поступить в медицинский институт. Меня провожают друзья. Особенно болело сердце об одном из провожающих, с которым всего трудней расстаться.

Поезд Ленинград-Архангельск – проходящий, стоит десять минут. И вот я уже в тамбуре. Мне машут рукой.

Поезд тронулся. На ходу вскакивает парень, худощавый, с бутылками лимонада и ещё с чем-то в руках. Я отошла вглубь тамбура и задала такой рёв, как будто навсегда расставалась с близкими мне людьми. Вдруг услышала весёлый и какой-то успокаивающий голос:

- Девушка, что с Вами? Какое горе приключилось?

Сквозь слёзы я увидела парня в сиреневой «бобочке» (шёлковая рубашка с коротким рукавом, на молнии), серых брюках. Худенький, невысокий, волосы короткие, на висках небольшие залысины. Глаза очень добрые и внимательные. Мне он показался намного старше меня.

Продолжая плакать, я рассказала о себе. Он рассмеялся, сказал, что я молодая и глупая, что у меня ещё всё впереди: и счастье, и любовь. Слова его понемногу успокоили меня. Парень внушал доверие и симпатию к себе.

Мы прошли в вагон. Оказалось, что наши места – в одном купе. Там сидели ещё две бабульки. Все перезнакомились. Он представился:

- Коля Рубцов из Ленинграда.

Он сообщил, что едет в Коряжму на новостройку, что хочет ощутить дух времени. Рассказывал о том, какой большой деревообрабатывающий комбинат строят, какой город вырастет, да так увлечённо и интересно, что даже бабушки заслушались! А я подумала, не пишет ли он стихи, и, как бы невзначай, спросила об этом.

Он, смутившись, сказал:

- Есть немного. А как Вы об этом догадались?

А я в ту пору очень увлекалась поэзией Есенина и наших вологодских поэтов. (Стихи Есенина нельзя было купить, так мы их переписывали в тетради).

Поезд громыхал на стыках. Обстановка в купе была непринуждённой, все весело поддерживали общий разговор, Коля читал свои стихи. Жаль, не запомнила, какие именно. Бабульки изумлялись, а мне стихи нравились.

Вечером бабули начали укладываться спать, мы же долго сидели, тихо разговаривали. Он предложил мне не ехать в Архангельск, а ехать с ним – сначала в Коряжму, потом в Ленинград, чтобы учиться там. Но я тогда придерживалась строгих правил, и, хотя заманчиво было предложение, я отказалась.

Поздно ночью мы расположились на верхних полках, но ещё долго перешёптывались. Я незаметно уснула.

Утром, когда проснулась, его уже не было. У себя под подушкой я обнаружила записку с его ленинградским адресом и словами: «Жду, надеюсь на встречу…».

Но я тогда была влюблена в другого и записку эту не сохранила.

Врачом я не стала. При поступлении в институт мне не хватило одного балла…

Декабрь 2005 года

Череповец

Зинаида Манжелей

В 1962 году Зинаида Александровна жила на Северном переулке, 22 (нынче этот дом не существует). Теперь она живёт на ул. Сталеваров, 68

39. Рулёв-Хачатрян Александр Хачатурович – член Союза писателей России. Знал Николая Рубцова, учился с ним в одно время в Литературном институте имени А.М. Горького.

Когда Александр Хачатурович узнал о гибели Николая Рубцова, он закупил в магазине продукты для поминок, сел на поезд и отправился в Емецк – на родину поэта. Там разыскал родной дом Рубцова. И пригласил жителей этого и соседних домов помянуть великого земляка.

Призвал всех любителей поэзии Рубцова оградить поэта от всего того, что не касается его творчества.

Сделал рисунок дома Н.М. Рубцова в Емецке. (Этот рисунок приведён во многих книгах о Рубцове).

Александр Хачатурович Хачатрян до переезда в деревню Костяевка Череповецкого района жил в Череповце на улице Ленина, 129-А.

40. Белуничев Анатолий Васильевич – член Союза журналистов РСФСР, писатель-краевед. Встречался с Николаем Рубцовым.

Встреча с поэтом

После областного комсомольского актива, перед отъездом домой, мы с другом решили посетить ресторан «Красный север». Это было в Вологде наше любимое общепитовское заведение. Здесь всегда тепло принимали. Официантами тогда работали два брата. Молодые, красивые, статные парни,

лет двадцати пяти, как две капли воды похожие друг на друга. Это были виртуозы своего дела. С двумя-тремя тарелками, положенными на руки, они, как метеоры, носились по залу, изгибаясь перед столами, как хорошие акробаты. В народе говорили, что сюда приходили люди не заказывать пищи, а просто полюбоваться их работой.

И ещё, в ресторане всегда вкусно готовили. Нигде, пожалуй, не умели так готовить украинский борщ или окрошку, как здесь.

В этот вечер, когда мы вошли в зал, народу было немного, и мы, оглядываясь, стали подбирать место. И тут нас неожиданно окликнули:

- Ребята, давай сюда!

Я смотрю, за угловым столом сидят хорошо нам знакомые журналисты газеты «Вологодский комсомолец» Саша Романов и Виктор Коротаев и с ними какой-то незнакомый мне молодой человек, по внешнему виду напоминающий больше сельского, но не городского парня. В сравнении с первыми двумя он казался каким-то неухоженным, усталым. Старенький свитер, помятые брюки, сапоги, давно не видавшие смазки. На лице не скрываемая серьёзность и задумчивость, как будто человек чем-то не доволен. В отличие от своего соседа журналисты в добром, весёлом настроении, смеются и постоянно шутят. Нетрудно было убедиться, что они уже успели принять толику горячительного напитка. Их доброе настроение быстро передалось и нам. Нашёлся общий разговор о молодёжи, о газете. Но говорили больше мы, а незнакомец молчал.

Немного приостановились в разговоре и мы. Вдруг Саша Романов обратился к нему:

- А ты, Николай, что молчишь? Наверно, ведь опять написал много новых стихов?

- Да, кое-что написал, - не сразу последовал ответ.

- Так что молчишь? Рассказывай.

Наш незнакомец как бы замялся, начал отказываться, дескать, для этого не место, но отговориться от назойливых журналистов было невозможно. И он, не вставая из-за стола, начал рассказ спокойным, еле слышным голосом. Тут до меня дошло, что это был молодой поэт Николай Рубцов. Его небольшую книжицу «Лирика» я недавно читал. Тогда она была первой, теперь их вышло более двадцати.

Николай, прочитав одно стихотворение, замолчал, но его хором просили продолжить, и он продолжал возбуждённо. К нашему столу подошли с соседних столов и выступление поэта уже сопровождали аплодисментами. Его долго не отпускали, предлагали вместе посидеть, выпить, закусить. Но я замечу – он рюмку даже не брал в руки.

Вскоре я кое-что узнал о жизни поэта более подробно. Не зря говорят – слухами земля полнится.

Более того, однажды, точной даты и года не помню, где-то в 60-х годах газета «Вологодский комсомолец» поместила письмо поэта, в котором он откровенно, даже чересчур, рассказывает о своей жизни. Пишет о том, что живёт плохо, нигде не работает. И что меня больше всего удивило, что он просит выслать денег в счёт будущего гонорара. До сего дня не могу себе объяснить, зачем газета поместила такое письмо? Может, просто хотели его унизить? Но талант гения в землю не закопать.

Прошло более полсотни лет со дня встречи с великим русским поэтом, но и по сей день у меня перед глазами стоит щупленькая фигура обыкновенного деревенского парня, чрезмерно стеснительного и скромного, ставшего теперь известным не только на область, но и на всю страну. На его стихи написаны сотни песен, поставлены спектакли, их изучают в школах и ВУЗах.

А.В. Белуничев

Анатолий Васильевич живёт в Череповце на проспекте Победы, 64.

41. Котов Михаил Иванович – член Союза журналистов России. Был знаком с Николаем Рубцовым.

Мои встречи с Рубцовым

Впервые встретился с Рубцовым в Вологде, в «резиденции» писателей. Я туда заходил часто, когда приезжал в Вологду, будучи редактором харовской газеты «Призыв» (работал в этой должности с 1963 по 1970 год). В каждый приезд старался навестить своего друга А. Романова, который был ответсекретарём вологодского отделения Союза писателей России (был знаком с ним ещё до выхода в свет его первой книжки стихов). Там сидели все писатели, Астафьев сразу ушёл, как только мы познакомились.

Романов воскликнул: «Ой, Миша, привет! Давай сходим вместе с нами на обед! Вот Коля Рубцов – будущий большой поэт». Пошли все в ресторан «Север».

Через год, когда я снова приехал в Вологду, зашёл в «Вологодский комсомолец» (редактором тогда был В. Оботуров). Там сидели Коля Рубцов (нештатный литконсультант «ВК»), Ваня Королёв (впоследствии работал в «Красном Севере»), Саша Сушинов. «Ой, гость пришёл, - воскликнул Рубцов, - надо это дело отметить. Пойдёмте обедать в «Поплавок»». Это был любимый ресторан вологодской интеллигенции на реке Вологде. Взяли сухого вина, водки не брали. Официантки, как и везде тогда, не были особо расторопными. В ожидании Сушинов начал «травить» анекдоты. Рубцов не выдержал, стукнул кулаком по столу, крикнул: «Дай послушать, о чём умные люди молчат!» Все замолчали, а тут подошла официантка. Рубцов начал тихо напевать свои стихи.

Коля никогда не напивался, хотя его задерживали много раз, будто он пьяный. Но у него просто такой вид был невзрачный: идёт, сутулый, бормочет что-то себе под нос. Мне мой друг В. Елесин сказал, что в это время, на ходу, он сочиняет свои стихи. Рубцов говорил всем, в том числе и мне: «Если я умру, со мной погибнут целые тома моей поэзии». Он имел в виду, что не все стихи успеет «выложить» из своей головы на бумагу. А сочинял он чаще всего так: идёт и на ходу тихо, себе под нос, напевает, поэтому у него стихи такие напевные.

Однажды, когда я уже работал в «Красном Севере», встретил Рубцова, был разгар лета, и он был побрит «налысо». Спрашиваю: «Коля, чего ты так постригся?» Но он только рукой махнул. Потом мне его друзья рассказали.

Тогда было заведено: всем выпускникам литинститута надо было опубликоваться один-два раза в «Литературной газете». Ему позвонили из редакции и попросили написать что-нибудь о Череповце, какое-то эссе. Он приехал в этот город, на вокзале зашёл в буфет, заказал себе 100 граммов (чего, не знаю), а может, ничего не заказал, просто воды выпил. Вид у него всегда был «не от мира сего», а тут наша зоркая милиция: ага, бродяга! Приволокли в «участок» и начали стричь – тогда такая система была. Парикмахер делает своё дело, а милиционер меж тем документы из кармана достаёт: удостоверение члена Союза писателей, командировочное удостоверение «Лит. газеты». Парикмахер заохала: «Извините, Николай Михайлович, Вас нельзя стричь». Он отвечал: «Да уж стригите, зато бесплатно». Взял тут же обратный билет и уехал в Вологду. Задание «ЛГ» не выполнил, сказал им, что заболел.

Однажды Рубцов, Елесин и я, посидев на веранде ресторана «Поплавок», пошли гулять втроём. Про Колю говорят, что он, дескать, был пьяница. Это неправда. Он мог выпить 100-150 граммов водки – не больше, никогда не напивался пьяным, чтобы валяться где-нибудь. Идём, а впереди шла с подружкой девчонка: кривоногая, кривобокая, вся какая-то несуразная (не статная). А Рубцов: «Какая женщина! Впервые вижу такую!» Мы с Васей: «Что ты, Коля! Посмотреть не на что!» А он своё: «Пойдёмте за ними». Подружки идут, болтают, а мы через всю Вологду так и шли за ними до вокзала, пока они не затерялись в толпе. В своём воображении он нарисовал её красавицей.

В день, когда были похороны Рубцова, я в «Красном Севере» был дежурным по номеру и проводить Колю в последний путь не мог. Пришёл проститься с ним в Дом художника. Всеми ритуальными делами распоряжался Виктор Коротаев. Его при жизни Рубцов не очень-то жаловал. Номер газеты подписал к печати около 21 часа и пошёл в «Поплавок» помянуть поэта. Стучу, а меня не пускают: «Закрываемся». Попросил позвать администратора, она была моей хорошей знакомой. Она спрашивает: «В чём дело, Михаил Иванович?» «Да вот, - говорю, - надо помянуть Рубцова. Можно заказать 150 г водки и закусить?» «На кухне ничего уже нет, кроме салатов». И тут ко мне за столик подсаживается весь коллектив ресторана во главе с администратором, солидной женщиной, и человек пять молодых официанток. Мы все вместе его помянули, кто-то даже спел песню на его стихи. «Все его знаем, помним. Хороший поэт».

Михаил Иванович Котов, член Союза журналистов

Михаил Иванович жил на улице Командарма Белова, 47.

стр.4

Источник: сайт Зинаиды Леляновой