Сначала он принес мне пиджак с просьбой отнести в химчистку со словами: "Я уезжаю и не знаю на сколько, может на две недели."

Через два дня он является:

- Отнесла? 

Говорю:

- Завтра собиралась отнести.

- Давай. Я могу и сам... 

Через несколько дней приходит с пакетом, развертывает. Принес показать пиджак из химчистки. Пятно, как было, так и осталось (на виду, на правом лацкане). 

Возмущается:

- Почему так? Не умеют они, что ли? Зачем тогда берут?! 

Ясно, что такую вещь больше не наденешь.

- Давай сами попробуем.

Домашний способ - отпаривание - тоже не помог. Понимаю его огорчение: надо покупать новый костюм. А на что? Вот сейчас такое же пятно на любимой рубашке. Но на этот раз я с работой справилась. Помог порошок "Новость". Коля с интересом разглядывал чистую рубашку и все удивлялся:

- Как это ты смогла? Ведь было просто невозможно...

Все оставшиеся теплые августовские дни он ее почти не снимал. О том, где он был весной этого года и летом, Коля не рассказывает.

Он просто вновь и вновь перебирает в памяти прошедшее и проявляет себя неожиданной фразой:

- Как ты думаешь, Невзоров хороший человек?

Отвечаю: "Думаю, да!"

Коля согласно кивает головой:

- Понимаешь, я там должен быть. Все были, а я - нет, но я ему стихи напишу. Или вдруг:

- Я рыбу сырую ел.

- Как это?

- У рыбаков традиция такая. Все ели и я ел. 

Через паузу снова:

- Яшин мне книжку свою подарил.

Смотрю на него: "Ну что же тут удивительного?" Он понимает мой взгляд и поясняет:

- Это мы, когда на пароходе... Когда на берегу были. Там столик и книги. Все берут, берут, а я нет. Тогда он взял сам для меня. Понимаешь, сам... И подал мне. Помолчал и грустно продолжил:

- Все прощаются. Целуют, целуют. Я не поцеловал...

(Понимаю: на похоронах Яшина не был.)

Вскоре в газете "Красный Север" появилось стихотворение, посвященное памяти А. Яшина "Последний пароход". Рада за него, что пишет.

А у меня ничего нового. В лагерном "аду" разве возможно что написать?

Но... меня поразило одно чудо. И я попыталась это изложить в стихотворной форме уже дома.

Когда, как обычно, Коля задал вопрос: "Что у тебя?" Я рассказала, что возле медпункта, у старого кладбища и напротив моего окна на елке свила гнездо чайка. Разве это не чудо? Трудно понять откуда появилась в неподходящем месте водоплавающая птица? Да еще и гнездо свила...

Показала Коле свои черновики и с огорчением:

- Не могу я ничего...

Коля улыбается: "А я бы смог!"

- Еще бы! - говорю. - Ведь ты же поэт - Николай Рубцов!

Коле нравится, когда хвалят. Он чувствует свою гениальность. Но ведет изнурительный образ жизни, не бережет себя.

Как всегда, следуя своему ходу мыслей, неожиданно спрашивает:

- Как ты думаешь, сколько ему лет? (имел в виду хозяина квартиры, где получил комнату).

- Тебя, наверное, старше. Может быть, около сорока...

- Нет, - восклицает, - ему уже пятьдесят. А кажется такой молодой...

- Что же, - говорю, - жена у него заботливая. Бережет его.

- Нет, - опять говорит Коля, - это он сам себя бережет, а я так не умею...

Жизнь по-прежнему у него идет неровно. Частые срывы. А как срыв, так и вино. 

Как-то вечером раздался частый призывный дверной звонок. Открываю дверь. ( Коля в своем расстегнутом балахонном сером пальто, одна пола оттянута книзу бутылкой вина (такие бутылки в то время "огнетушителями" называли), рукав оторван. В глазах и беспокойство, и возмущение, и жалоба:

- Они на меня напали. Шесть человек, но я вырвался, убежал. Но они не ушли. Посмотри в окно. Наверное, там. Будут ждать. Мне нельзя сегодня выходить.

Мы, как можем, успокаиваем его. Мама стала зашивать порванное пальто. Я пошла на кухню кипятить чайник, готовить еду.

Коля понемногу успокаивается и уходит от нас только утром. Не так уж много времени прошло после этого случая. Коля пришел трезвый, но очень беспокойный, предупредил:

- Если будут звонить из Союза, не говорите, что со мной. Мне надо там быть, а я не смогу. Не могу же я так...

Он снимает шапку, показывает на голове только что наложенную повязку-наклейку на темени.

Со страхом смотрю на него:

- Коля, кто тебя так? Чем?

- Бутылкой...

Он не говорит как и где с ним это произошло. Просит пока побыть у нас и с возмущением повторяет, прижимая ладони к вискам:

- Третий раз, уже третий раз, и все по голове...

Не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь об этом случае. Если нет, то это так и осталось тайной. А для меня загадкой. Встречался он больше с друзьями-писателями, с журналистами. Не могли же они!?

Постоянная нехватка денег продолжает терзать Колю. Это чувствуется в его стихах ("Стукнул по карману - не звенит...").

Пусть того талантливее поэт, а на одни гонорары от подборок стихов в газетах не проживешь. Кроме того, требуется помощь подрастающей дочке. Зная его финансовую нужду, в редакции "Вологодского комсомольца" находят возможность взять его на работу литературным сотрудником. Первым материалом был обзор стихов Ольги Фокиной.

Много приходило в газету авторских писем, и на все поэту Рубцову надо было отвечать или включать в обзоры. Многочисленную почту Коля разбирал не в редакции, а у меня на квартире. Одним начинающим поэтам он тут же отвечал, других откладывал для обзора.

Засиживались мы за таким делом (а он, и меня привлекал) допоздна. Коля брал письмо, читал его вслух и спрашивал: "Как ты думаешь, отвечать или в обзор?"

Наши желания совпадали. Мне запомнилось, что на стихи школьницы он сам принял решение написать ответ.

- Я напишу ей. Пусть порадуется.

Начал он с того, что похвалил ее за то, что она любит свою учительницу.

Конверты он брал не первые, попавшие под руку, а придавал рисунку (там были рыбки, звери, цветы) особый смысл. Повертит в руках один-другой, а потом говорит, к примеру: "Давай ему тигра пошлем!"

В ответах не ограничивался одной-двумя фразами, что, мол, стихи не состоялись или что-нибудь подобное. Он в них давал советы.

В руках у меня недописанный лист, который сохранился с того давнего времени. Вот его содержание:

"Уважаемая Н. Маклакова!

Вы сами понимаете, что поэтическое дело - дело очень сложное. Это - искусство. Ваши стихи как раз и страдают тем, что написаны они как школьное сочинение. Причем написаны они не поэтично, а крайне прозаично. Вам нужно сначала как можно больше узнать о том, что же все-таки такое поэзия. Значит, в частности, надо больше читать."

Помню, один раз засиделись далеко заполночь. Дело было перед выходным (отдохнуть успею) и не хотелось прерывать Колино увлечение делом.

Он сам разогнулся от утомительного сидения, встряхнул руками, словно сбросил какой-то груз.

- Наверно, пора уже спать...

Я первой, выходя из комнаты, чтобы приготовить ему постель на диване, оглянулась, чтобы что-то сказать и ужаснулась. В комнате плавало густое облако дыма. (Коля, пока писал, не выпускал изо рта сигарету). Его увлечение работой передалось мне, и я даже не заметила, что отравляюсь. Хорошо, что жива осталась, но мне было плохо. Чувствовала, что куда-то проваливаюсь в пустоту, ничего не могу сказать, не пошевелить ни ногой, ни рукой. Как откуда-то издалека слышала Колин голос: "Неля, Неля, что это с тобой?" И все. Утром он рассказал мне обо всем, что произошло, что он очень испугался. Больше с ним мы не разбирали письма. У меня осталась его записка:

"Неля! Все стихи и отзывы - на окне. В случае чего, занеси мне домой. Н."

P.S. И ту папку тоже, что в газете.

P.P.S. Занеси только сегодня же, мне нужно еще - обзор..."

У Коли опять срыв. Видимо, кто-то "завел" его, какая-то неприятность. Он приходит ко мне грустным и усталым. Мое подозрение, что у него начинает побаливать сердце, оправдалось.

Приступ случился, по-видимому, после "буйных" дней.

На вид спокойный и грустный, он сидел на диване, потом стал приваливаться на валик, побледнел, закрыл глаза, но успел крикнуть: "Воду... холодную...лейте..."

Я, хоть и медицинский работник, машинально последовала его приказу, а не своему решению - вызвать "Скорую помощь". Коля приоткрыл глаза, проговорил: "Еще...- лейте..." Приступ длился минуты две. Цвет лица восстановился. Коля открыл глаза. Улыбнулся грустно и виновато: "Напугал я вас..."

Теперь я его пугаю, что дело это серьезное, что если сердце прихватывает, то шутить с этим нельзя. Надо идти к врачу.

Кажется, уговорила. Утром повела его во 2-ю поликлинику, где я работала. (Так мне удобнее устроить на прием без записи). Приняла Колю в поликлинике врач К. И. Осетрова. После осмотра я зашла в кабинет — узнать, что с ним.

Ксения Ивановна сказала мне, что это ангиоспазм коронарных сосудов сердца. Это случается при длительной нагрузке. Чего-чего, а нагрузок у Коли хватало! Какое-то время Коля аккуратно выполнял назначение врача - принимал по часам сердечные капли. Жил у меня, не показываясь знакомым.

Но вполне возможно, кое-кто узнал про это через Нину Груздеву. Нина часто бывала в моем доме. И пришла в тот момент, когда Коле надо было принимать лекарство.

Ничего не зная о серьезности болезни, она полушутливо, удивленно с порога произнесла: "Коля, капельки пьешь!?"

В ответ Коля мгновенно сорвался с места, схватил стакан со стола и швырнул его Нине под ноги со словами: "Я думаю, откуда враги все знают обо мне... Это от таких, как ты..."

Надо сказать, что Коля очень хорошо относился к Нине Груздевой. А это, как я понимаю, было продолжение того срыва, который с ним произошел. И внутри у него еще ничего не улеглось.

Из коротких эпизодов Колиной жизни в 1968 году заметно, что он почти не бывает в полученной комнате.

Однажды прибежал ко мне возбужденный и не совсем трезвый, поздним вечером.

Кроме нас в квартире был родственник Виктор Иванов. Он поступил на учебу в политехнический институт и стал жить у нас, как член семьи.

---