Наедине с Рубцовым
Нинель Старичкова
- Да, я не люблю играть в карты! Играйте, если хотите...
- Ну, ладно, - соглашается Коля, - давайте играть втроем. Не замечает, что свитер на обратной стороне. Или специально так надел? Только подумала, он оглядев себя, быстро его сдергивает тут же у стола.
А мне бросается в глаза: опять без нижнего белья... и рука... правая рука... Что это? "Штык, насаженный на винтовку", - подсказывают знания, полученные в медицинской школе. Это же перелом костей предплечия со смещением! Испугавшись, спрашиваю: "Что у тебя с рукой?"
- А... Это... - отвечает вяло и равнодушно, - еще в детдоме. С перекладины упал. Высоко было очень. Сорвался... и прямо на руку. - Сказал и снова продолжает игру, шлепками бросая карты. Я вновь пытаюсь представить его сиротское детство: оцарапанное в кровь лицо, сломанная рука... У меня бывали переломы костей, и я знаю, какая это боль. Но я была взрослой. А тут - ребенок! И такой сложный перелом без оказания медицинской помощи. Сколько же ему пришлось вытерпеть, пока срастались кости?!
Как выдерживала в дальнейшем его рука большие физические нагрузки? Представила Колю кочегаром с лопатой в руках - тяжелый, изнурительный труд. Откуда же он брал силы, нечеловеческие силы?!
* * *
Л. Н. Бурков, редактор газеты "За трудовые успехи", где я стала работать, был в дружеских отношениях с вологодскими писателями. Приглашал их на встречи с читателями своей газеты.
Естественно, что он не мог не заинтересоваться новым творческим человеком, ехавшим в Вологду. Это был Виктор Петрович Астафьев. Чтобы пригласить писателя на вечер-встречу, Леонид Николаевич предложил мне сходить на квартиру всей редакцией - то есть вдвоем.
Подходя к панельному дому на улице Герцена, мы лицом к лицу встретились с хозяином квартиры. Виктор Петрович возвращался домой с мусорным ведром.
- Вот проза жизни! - громко вырвалось у редактора.
- Но ведь я же прозаик! - не задумываясь, ответил писатель.
В квартире нас приветливо встретила жена Астафьева - Мария Семеновна, представились. Побеседовали немножко, чтобы не утомлять хозяев, и ушли довольные. Виктор Петрович согласился на встречу с читателями.
Через короткое время мне посчастливилось придти в эту квартиру с Колей Рубцовым. Он к тому времени был уже членом Союза писателей и, естественно, уже познакомился с известным прозаиком.
Кстати, попутно расскажу о членстве. Чем оно стало для поэта Рубцова.
Мне запомнилось его довольное лицо, абсолютная трезвость и спокойствие. Уверенность в себе.
Коля пришел и, по обыкновению присел на диван, достал из кармана "темные" корочки и, заглядывая в них, то закрывал, то открывал, не говоря мне ни слова.
- Что это у тебя?
- Вот, в Союз приняли.
- Да?! Поздравляю. И что это теперь тебе дает?
- Как что? - Коля изумленно вскинул на меня глаза. - Да я же могу не работать!
Он продолжал открывать и закрывать удостоверение. Потом закрыл осторожно, ласково и продолжал держать в руках.
Может, думал я скажу: "Дай посмотреть!" Но мне показалось, что он боится выпустить книжечку из рук, и даже крепко держит. Держит как мечту, которую можно потерять.
Он начинает вспоминать и рассказывать, словно видел счастливый сон.
- Мне даже ни одного вопроса не задали! Ну, ни одного! Другим ведь задают... А мне - нет... А народу много было. Так все быстро...
Он опять повертел в руках документ, потом сунул в карман, не вынимая из него руки. Как будто и в кармане его держит и боится потерять.
Но... я начала рассказывать о визите к Астафьеву. Коля, видимо здесь уже бывал, потому что как старый знакомый уверенно перешагнул порог впереди меня. И пригласил меня следовать за ним тоже уверенно. Будто встречи у него с известными людьми проходят так вот - запросто, как сказано:
- Пойдем к Астафьеву!
Я поздоровалась с приветливыми хозяевами. Виктор Петрович назвал меня по имени и это удивило Рубцова.
- Ты что, уже знакома?
Это не понравилось ему. Он хотел познакомить меня с большим писателем, а оказывается...
Тут Коля делает одному ему необходимый трюк. Он хочет дать понять, что я не наравне. Что я даже не знаю Астафьева, как писателя, не интересуюсь (может, по своей необразованности) его книгами.
- Да знаешь ли ты, кто это? Это Астафьев! Ой, да ты, наверно, и произведений его не читала!
Говорит он так громко, даже грозно, с такой уверенностью, словно бьет по голове, вбивая в пол.
Удивительно то, что я ничего не могла возразить, хотя читала трогательный рассказ Астафьева о своей бабушке в "Литературной России". Я даже вырезку сделала. На портрете крупным планом Виктор Петрович, молодой и обаятельный.
Стою, как пришибленная, не в силах сдвинуться с места.
- Ну, ладно, ладно, -добродушно улыбается Виктор Петрович. И приглашает пройти в комнату.
В Вологде он совсем недавно. И хочет поближе ознакомиться с окрестностями.
- Карту области найти бы...
- Я видела, есть такая карта в книжном магазине, - говорю я.
- Так принеси! - тоном приказа, и громко опять, кричит Коля. Потом уже потише (словно спохватившись):
- Да-да, принеси. Обязательно, если сможешь.
... Надо же! Не забыл об этом. Через неделю спрашивает:
- Отнесла Астафьеву карту?
- Конечно, прямо на другой день.
- Правильно сделала, - довольный, закивал головой.
Получение жилья даже внешне преобразило Рубцова. Стал увереннее, устойчивее. Меньше пьет (а, может дома пьет втихомолку?), приходит трезвым. Купил темно-синий берет. Он ему очень идет (не то, что кепочка!).
Пришел как-то вечером степенный и грустный, топчется у порога, не проходит в комнату. Озабоченность во взгляде.
- Пойдем ко мне. Поговорить надо.
Одеваюсь. Вдруг с постели мама приподнимает голову (она приболела) и начинает громко кричать на Колю. Мне запомнилась резкая фраза:
- Чтобы ноги твоей в доме не было!
Уже при выходе, в дверях, Коля громко ответил: "Так у меня нет ногов-то!" И тут, словно спохватившись, продолжил: "Хотя... есть".
- Я скоро, — говорю маме, и мы уходим...
В голове стучит: "Что случилось с мамой? И Коля такую нелепицу высказал: "нет ногов-то".
Видимо, мамин срыв подействовал, как удар. Коля не может опомниться от ее выходки. Он смотрит себе под ноги и роняет тихо, словно спрашивает себя: "Чего она так?"
- Не знаю, - отвечаю я, - наверно, вспомнила твои прошлые крики. Может соседи это слышали... Поговорили с ней, замечание сделали...
- Нет, - говорит Коля, - она это потому, что мы не вместе.
"А ты не хочешь или не можешь", - думаю я, но отвечаю: "Наверное..." Как в кино, когда тревожное событие сопровождает соответствующая музыка, так и в этом случае, словно в ответ на наши мысли, поднялся сильный шум и свист. Это сногсшибательный ветер. Он сорвал с Колиной головы берет, отбросил сразу на два метра и погнал вперед вместе с ворохом сухих березовых листьев. Коля даже остолбенел. Не бросился догонять берет, а взволнованно заговорил: "Смотри, смотри, как ОН!" Восхищенно покачал головой: "Какая сила!" Только потом побежал и подхватил головной убор.
Хорошо еще, что было сухо, а то "обмыл бы" грязью свою обнову.
До этого он жил еще на Набережной VI Армии - тоже была интересная сценка участием ветра.
Тогда мы шли по улице Калинина. Ветер был встречный и сильно бил в лицо. Трудно было идти. Коля забежал вперед, раскинул руками полы пальто и стал, как петушок прыгать впереди меня. Прохожие оглядывались, улыбались. А ему хоть бы что!
- Коля, зачем ты так?
- Но на тебя же ветер дует!
Вот таким иногда был поэт Николай Рубцов.
Перед домом на улице Яшина Коля вспомнил, что у него дома нет хлеба. Зашли в магазин. Коля подошел к кассе. И тут кассирша огорошила его громогласно на весь магазин:
- Что у тебя голоса нет что ли?! Громче сказать не можешь?
Мне показалось, что Коля вздрогнул от такого крика. Даже мне стало не по себе.
В общем, вечер начался со всех сторон неудачно. И никакого серьезного разговора не получилось.
Дома Коля показал мне вешалку для верхней одежды - крючочки на зеленой железной пластине с разводами, как сверкающий морозный узор на стекле, наверное, сам выбирал.
- Нравится? - показывает мне как декоративный предмет. Берет гвозди, молоток и начинает выбирать место, куда бы прибить. Выбрал середину крохотной прихожей. Примерялся, примерялся. Стучал, стучал. Ничего не получилось. То вкось, то гвоздь не лезет в стену.
Взял вешалку в руки, стал близко рассматривать. Потом посмотрел на меня с восклицанием:
- Это же брак! Ну иди, посмотри. Это отверстие здесь, а это здесь.
Он в сердцах бросил вешалку на пол возле стены.
Вот такое невезение одно за другим было в этот вечер. Ни дела, ни разговора.
- Ты уже уходишь?
- Да, а что?
- Ну, ладно, иди.
И я ушла.
...По времени должна быть зима. Шел декабрь. Но что-то невообразимое творилось в природе. Река не замерзала, снега не было. Даже закрытую уже, снова возобновили навигацию.
В один из таких дней Коля явился и у порога (не проходя и не раздеваясь) сообщил:
- Я уезжаю... на пароходе. Проводи меня.
И снова, как в прошлый отъезд на поезде, в руках нет чемоданчика. Пошел очень быстро. Едва успеваю бежать рядом. Поравнявшись с речным вокзалом, Коля даже не взглянул в его сторону. Прошел мимо.
- Куда же ты?
- Иди, иди. Сейчас мне нужно в магазин.
Подошли к маленькому магазинчику на углу Советского проспекта и улицы Левичева. Вход со двора завален пустыми ящиками. К двери пошли как по коридору.
В магазине было тесно. Очередь свилась клубком. Ни начала, ни конца, не разобрать. Коля стал пробиваться, чтобы купить вина.
Я постояла минут пять. Гул, гвалт, духота, запахи спиртного перегара вызывали дурноту и выгнали меня на улицу. (Даже не успела предупредить Колю об этом.)
Вечерняя черная жуть охватила меня. И я, чтобы вырваться из потемок, пошла в том направлении, откуда шли. Остановилась в кружке фонарного света, недалеко от павильона, где обычно принимали стеклянную посуду. Через две минуты из темноты выскочил Коля и побежал ко мне. Подбегая, еще запыхавшись, начал отчитывать, как маленького ребенка:
- Ты что! Я же не знал... Это был ужас! Ведь там же ящики, темно... Там же пьяные...
И все повторял, держась за голову:
- Ужас! Ужас! Самый настоящий ужас, не делай больше никогда такого.
Успокоившись, он пошагал не на улицу, а задворками к своему дому, пояснив: "Мне надо еще домой..."
Во дворе нам попалась большая лужа, покрытая тонким льдом. Коля не обошел ее, а прошел на середку. Лед хрустнул (вода промерзла до дна).
Потом с возгласом "Эх! Эх!" он поднял восторженно руки вверх, стал топтаться, приплясывая на этом тонком льду, пока лед не превратился в крошево.
Дома, не раздеваясь, он открыл бутылку, выпил стакан вина. Мне уже не предлагал, зная, что я к нему равнодушна...
- Ну, теперь можно ехать! Если я не опоздал...
Коля сразу стал серьезным, озабоченным. Вроде он хочет и не хочет ехать.
Мы вышли на полутемную улицу. Было не очень морозно, действовало ободряюще.
И тут пошел снег. Мелкий, мелкий, как крупа, и редкий. Зима все-таки пробивала себе дорогу.
Пароход еще не ушел, но вереницы пассажиров на посадку уже не было.
Прибавила шагу, тороплю Колю. А он шагает размеренно, не спеша, засунув руки в карманы.
- Ты же опоздаешь! - говорю ему.
А он досадливо отмахнулся от меня, как от мухи и выкрикнул:
- Да не суетись ты!