О Рубцове
Константин КУЗЬМИНСКИЙ
В ГОСТЯХ
Глебу Горбовскому
Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!
В трущобный двор ворвался ветер резкий,
И видел я, как вздрогнул Достоевский,
Как тяжело ссутулился, исчез...
Не может быть, чтоб это был не он!
Как без него представить эти тени,
И желтый свет, и грязные ступени,
И гром, и стены с четырех сторон!
Я продолжаю верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору в страшной темнотище,
Отдав поклон, ведет меня поэт...
Куда меня, беднягу, занесло!
Таких картин вы сроду не видали,
Такие сны над вами не витали,
И да минует вас такое зло!
...Поэт, как волк, напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете,
И все молчит, не двигаясь никак.
А перед ним, кому-то подражая
И суетясь, как все по городам,
Сидит и курит женщина чужая...
- Ах, почему вы курите, мадам!
Он говорит, что все уходит прочь
И всякий путь оплакивает ветер,
Что странный бред, похожий на медведя,
Его опять преследовал всю ночь.
Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
И думал я: "Какой же ты поэт,
Когда среди бессмысленного пира
Слышна все реже гаснущая лира,
И странный шум ей слышится в ответ?"...
Но все они опутаны всерьез
Какой-то общей нервною системой:
Случайный крик, раздавшись над богемой,
Доводит всех до крика и до слез!
И все торчит.
В дверях торчит сосед,
Торчат за ним разбуженные тетки,
Торчат слова,
Торчит бутылка водки,
Торчит в окне бессмысленный рассвет!
Опять стекло оконное в дожде,
Опять туманом тянет и ознобом...
Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: "Он сгорел... в труде".
1962
В официальных публикациях посвящение не приводится. Кроме того, в сборнике "Волны и скалы" перед строфой "Но все они опутаны всерьез" имелась строфа:
Ура! Опять ребята ворвались!
Они еще не сеют и не пашут,
Они кричат, они руками машут,
Они как будто только родились.
В сборнике "Подорожники" строфа эта, видоизмененная, идет второй в тексте "О чем шумят / Друзья мои, поэты..." Остальной текст - совершенно маразматический, каких у Коли, почти что, и нет. Помимо "Левого марша" и Есенина, там кончается:
И, славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!
Бррр!
В сборнике "Тишина" Горбовского (который у меня куда-то провалился) имелась поэма Глеба (заключающая) о комнате у вокзала, которая полностью сравнима с Колиным описанием выше. Знаменитая квартира №6. Интересно и другое: "осуждение" Рубцовым "богемности" Глеба. Коля был, где-то, умиротвореннее Глеба. И даже вступал с ним в поэтический спор. Сравнить его строчку в "Вечерних стихах":
Я не боюсь осенних помрачений!
с Глебом:
Боюсь осенних помрачений
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боюсь, как всякий злой, вечерний
И одинокий человек!
Глеб - горожанин. От Достоевского. Коля - пейзанин. От Есенина. И спорили.
ЭЛЕГИЯ
Стукнул по карману - не звенит.
Стукнул по другому - не слыхать.
В коммунизм, в таинственный зенит,
Полетели мысли отдыхать.
Но очнусь и выйду за порог
И пойду на ветер, на откос
О печали пойденных дорог
Шелестеть остатками волос.
Память отбивается от рук,
Молодость уходит из-под ног,
Солнышко описывает круг,
Жизненный отсчитывая срок.
Стукнул по карману - не звенит,
Стукнул по другому - не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.
Не датировано. Вероятно, 1962. 3-я строчка во всех сборниках Коли читается: "В тихий свой, таинственный зенит..."
Коммунизм, как всякому идиоту ясно, в таком контексте поминать не рекомендуется. (Ср. со стихами Глеба Горбовского: "Как я хотел бы жить при коммунизме - / Тогда меня, как следует, накормят!")
Но помимо "коммунизма" Коля развлекался в данном стихе вариациями, прибавляя после каждой строчки:
Стукнул по карману - не звенит,
Как пусто!
Стукнул по другому - не слыхать,
Как в первом.
В коммунизм, в таинственный зенит,
Как в космос,
Полетели мысли отдыхать,
Как птички!
Далее уже шли переклады "как лярва", "как падла", "как бочка", "как фраер" (это о "шелестеть остатками волос"), "как сука", но куда и как они относятся, я уже не помню, да и неважно.
Важно отношение Коли Рубцова - к "светлым идеалам коммунизма", которые он в рот и в мат перекладывал.
Последняя строфа была уже в Литинституте дописана, когда Коля познакомился с бытом советских писателей. В 62-м году ее еще не было. Появилась в 63-м.
Загородил мою дорогу
Грузовика широкий зад.
И я подумал: "Слава богу!
Село не то, что год назад".
Теперь в полях везде машины
И не видать худых кобыл,
И только прежний дух крушины
Все так же горек, как и был.
И резко, словно в мегафоны,
О том, что склад забыт и пуст,
Уже не каркают вороны
На председательский картуз.
И я подумал: "Слава богу!..."
Но бог-то тут - причем опять?
Уже пора нам понемногу
От мистицизма отвыкать!
Давно в гробу цари и боги.
И дело в том, наверняка,
Что с треском нынче демагоги
Летят из Главков и ЦК!
"Худых" кобыл, натурально, подменили на "плохих". "Худые" слишком живописно. Реалистично. А "плохие" - ну мало ли, не породистые. Породистых, правда, тоже повывели.
"Прежний" или "вечный" "дух крушины" - это не суть важно.
Но вместо последних двух строф, разумеется, публикуется одна:
Идут, идут обозы в город
По всем дорогам, без конца -
Не слышно праздных разговоров,
Не видно праздного лица.
"Председателя" оставили. Его картуз. Председателя еще ругать можно. Но -"демагогов из ЦК" - никак. Не помогли и атеистические лозунги.