О Рубцове

Константин КУЗЬМИНСКИЙ

В ГОСТЯХ

 

                              Глебу Горбовскому

 

Трущобный двор. Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез...

Не может быть, чтоб это был не он!

Как без него представить эти тени,

И желтый свет, и грязные ступени,

И гром, и стены с четырех сторон!

Я продолжаю верить в этот бред,

Когда в свое притонное жилище

По коридору в страшной темнотище,

Отдав поклон, ведет меня поэт...

Куда меня, беднягу, занесло!

Таких картин вы сроду не видали,

Такие сны над вами не витали,

И да минует вас такое зло!

...Поэт, как волк, напьется натощак.

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете,

И все молчит, не двигаясь никак.

А перед ним, кому-то подражая

И суетясь, как все по городам,

Сидит и курит женщина чужая...

- Ах, почему вы курите, мадам!

Он говорит, что все уходит прочь

И всякий путь оплакивает ветер,

Что странный бред, похожий на медведя,

Его опять преследовал всю ночь.

Он говорит, что мы одних кровей,

И на меня указывает пальцем,

А мне неловко выглядеть страдальцем,

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

И думал я: "Какой же ты поэт,

Когда среди бессмысленного пира

Слышна все реже гаснущая лира,

И странный шум ей слышится в ответ?"...

Но все они опутаны всерьез

Какой-то общей нервною системой:

Случайный крик, раздавшись над богемой,

Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит.

В дверях торчит сосед,

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Опять стекло оконное в дожде,

Опять туманом тянет и ознобом...

Когда толпа потянется за гробом,

Ведь кто-то скажет: "Он сгорел... в труде".

 

1962

В официальных публикациях посвящение не приводится. Кроме того, в сборнике "Волны и скалы" перед строфой "Но все они опутаны всерьез" имелась строфа:

Ура! Опять ребята ворвались!

Они еще не сеют и не пашут,

Они кричат, они руками машут,

Они как будто только родились.

В сборнике "Подорожники" строфа эта, видоизмененная, идет второй в тексте "О чем шумят / Друзья мои, поэты..." Остальной текст - совершенно маразматический, каких у Коли, почти что, и нет. Помимо "Левого марша" и Есенина, там кончается:

И, славя взлет

Космической ракеты,

Готовясь в ней летать за небеса,

Пусть не шумят,

А пусть поют поэты

Во все свои земные голоса!

Бррр!

В сборнике "Тишина" Горбовского (который у меня куда-то провалился) имелась поэма Глеба (заключающая) о комнате у вокзала, которая полностью сравнима с Колиным описанием выше. Знаменитая квартира №6. Интересно и другое: "осуждение" Рубцовым "богемности" Глеба. Коля был, где-то, умиротвореннее Глеба. И даже вступал с ним в поэтический спор. Сравнить его строчку в "Вечерних стихах":

Я не боюсь осенних помрачений!

с Глебом:

Боюсь осенних помрачений

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Боюсь, как всякий злой, вечерний

И одинокий человек!

Глеб - горожанин. От Достоевского. Коля - пейзанин. От Есенина. И спорили.

ЭЛЕГИЯ

 

Стукнул по карману - не звенит.

Стукнул по другому - не слыхать.

В коммунизм, в таинственный зенит,

Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь и выйду за порог

И пойду на ветер, на откос

О печали пойденных дорог

Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,

Молодость уходит из-под ног,

Солнышко описывает круг,

Жизненный отсчитывая срок.

Стукнул по карману - не звенит,

Стукнул по другому - не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать.

Не датировано. Вероятно, 1962. 3-я строчка во всех сборниках Коли читается: "В тихий свой, таинственный зенит..."

Коммунизм, как всякому идиоту ясно, в таком контексте поминать не рекомендуется. (Ср. со стихами Глеба Горбовского: "Как я хотел бы жить при коммунизме - / Тогда меня, как следует, накормят!")

Но помимо "коммунизма" Коля развлекался в данном стихе вариациями, прибавляя после каждой строчки:

Стукнул по карману - не звенит,

Как пусто!

Стукнул по другому - не слыхать,

Как в первом.

В коммунизм, в таинственный зенит,

Как в космос,

Полетели мысли отдыхать,

Как птички!

Далее уже шли переклады "как лярва", "как падла", "как бочка", "как фраер" (это о "шелестеть остатками волос"), "как сука", но куда и как они относятся, я уже не помню, да и неважно.

Важно отношение Коли Рубцова - к "светлым идеалам коммунизма", которые он в рот и в мат перекладывал.

Последняя строфа была уже в Литинституте дописана, когда Коля познакомился с бытом советских писателей. В 62-м году ее еще не было. Появилась в 63-м.

Загородил мою дорогу

Грузовика широкий зад.

И я подумал: "Слава богу!

Село не то, что год назад".

Теперь в полях везде машины

И не видать худых кобыл,

И только прежний дух крушины

Все так же горек, как и был.

И резко, словно в мегафоны,

О том, что склад забыт и пуст,

Уже не каркают вороны

На председательский картуз.

И я подумал: "Слава богу!..."

Но бог-то тут - причем опять?

Уже пора нам понемногу

От мистицизма отвыкать!

Давно в гробу цари и боги.

И дело в том, наверняка,

Что с треском нынче демагоги

Летят из Главков и ЦК!

"Худых" кобыл, натурально, подменили на "плохих". "Худые" слишком живописно. Реалистично. А "плохие" - ну мало ли, не породистые. Породистых, правда, тоже повывели.

"Прежний" или "вечный" "дух крушины" - это не суть важно.

Но вместо последних двух строф, разумеется, публикуется одна:

Идут, идут обозы в город

По всем дорогам, без конца -

Не слышно праздных разговоров,

Не видно праздного лица.

"Председателя" оставили. Его картуз. Председателя еще ругать можно. Но -"демагогов из ЦК" - никак. Не помогли и атеистические лозунги.