продолжение, см.

В конце октября я начала передачу библиотеки. Будущее было темно и неопределенно. Рубцов сходил с ума. Многочисленные его предложения выйти за него замуж я отклоняла, невесело отшучиваясь. У него я не появлялась. Не зная, как меня заманить к себе, он прислал мне сухое официальное письмо, чтобы я зашла к нему по срочному делу. Я не шла. На следующий день он заявился сам, уже хмельной, злой и агрессивный. С порога начал ругаться:

-  Гадина! Все равно ты от меня не уйдешь! Ты хочешь меня бросить?! Я тебя и под землей найду! Найду и искалечу! Не сносить тебе головы!

Во мне все протестовало, назревал неизбежный бунт. Рубцов был пьян, недопитая бутылка водки оттопыривала внутренний карман пальто. Срывающимся голосом он приказал мне следовать за ним к нему и чтоб я поскорей одевалась. Стиснув зубы, я подчинилась его приказу. Мы вышли из Троицы в кромешной тьме.

Рубцов неистовствовал. Мне казалось, со мной рядом идет опасный безумный человек. На залаявшую на нас собаку он стал лаять сам. Было горько слушать этот дуэт. Не доходя до деревни Головине, у ручья он резко остановился.

-  А ну, вперед, шнель! Я буду тебе командовать! Иди вперед, гадина! Ать-два! Ать-два!

Несколько шагов я прошла по инерции вперед, в ушах звенели пронзительные отвратительные команды. Но вот я повернулась и пошла обратно, навстречу Рубцову. Я боялась не его, а себя! Это было вполне отчетливое чувство. «Вот сейчас я выхвачу у него бутылку с водкой и
трахну его по башке!»

Я вихрем промчалась мимо Рубцова и в ужасе кинулась в поле. Бежала по целине, ничего не видя перед собой, и ужас, животный ужас перед грядущим, перед надвигающейся бедой пригибал меня к земле. В сплошной темноте, вдали от дороги я бежала и молилась, молилась горячо, в слезах, молилась неведомому Всевышнему, чтобы он отвел беду, спас от чего-то грозного, неумолимо надвигающегося. Так неверующие в минуту опасности осеняют себя крестом. Домой я не пошла. Полями, в кромешной тьме я прибежала в Горочку к Клавдии Ивановне и там мало-мальски успокоились.

Назавтра я, как обычно, пришла на работу к 10 часам утра. Еще издали увидела: у моих дверей стоит Рубцов. Он меня не видел. Я зашла в магазин и стала ждать, когда он уйдет. Рубцов не уходил. Пришла девушка, которой я передавала библиотеку. Нам нужно было начинать работу. Но Рубцов не уходил, и я медлила. Подошла к наполовину застекленной двери магазина, чтобы еще раз взглянуть, не ушел ли Рубцов. Вдруг он вышел из-за дома и увидел меня. Наши взгляды встретились. Я отошла от дверей, с ужасом думая о том, что сейчас будет. Он будет драться! Но в магазине были люди, и я надеялась, что все обойдется. Но если будет, вот ему! (Я взяла одну из гирек около весов). Это полетит в него!

Рубцов вошел, поздоровался: «Люда, вот ты где! Пойдем!»

-  Не пойду!

-  Люда, пойдем, нужно поговорить!

-  Не зови, не пойду!

-  Но я же серьезно! У меня к тебе дело, и оно касается тебя, твоих интересов.

Я была неумолима, не могла простить ему вчерашнее. И тогда он сказал публично:

-  Люда, напиши расписку в том, что ты б...! Ты б...! И это я всегда знал!

Мы вышли из магазина с новым библиотекарем сразу же после его слов, заперлись в библиотеке и начали работу. Минут через пять на крыльцо поднялся Рубцов, рванул дверь: закрыто. Стал стучать. Я не открывала. Долго стучать Рубцов не решился. Крыльцо библиотеки было на виду у школы, где шли занятия. Тогда он зашел с другой стороны дома, где его не могли видеть, и снова встал у моих дверей, где стоял до этого. Постучит, постучит, перестанет и опять. Эта пытка продолжалась в течение получаса. Я не открыла. Стиснула зубы и не открыла. Подошла к окну, Рубцов уже вышел на дорогу, шел и все оглядывался. В руке сеточка с продуктами и среди них бутылка с подсолнечным маслом выглядывает. Рано утром, наверное, опомнился, сбегал в магазин и -  ко мне с продуктами. Такого еще не бывало. Хотел, видно, загладить вчерашнее. Рубцов уходил, нет-нет и оглянется, и оглянется. Он был уже далеко в поле. Я вышла на крыльцо и смотрела ему вслед, и готова была за ним бежать. Наконец, одинокая фигурка скрылась из виду. Я почувствовала, что страшно устала. Душа у меня все ныла и ныла, я вспомнила одинокую фигурку в поле, и дня через два, будучи в городе, забежала к нему мимоходом. Он страшно обрадовался и стал горячо убеждать, что он меня не обманывает и звал неспроста. Поспешно стал рыться в бумагах,  которые ворохом лежали на столе. Наконец нашел то, что нужно, протянул мне.

-Вот! Только, пожалуйста, не думай, что этим хочу заслужить твое расположение ко мне. Я писал совершенно искренне! Именно так я думаю о тебе как о поэтессе.

Это была рецензия на рукопись моих стихов. Вот она.

(Дата 12 ноября -  дата напечатания рецензии на машинке). Тогда я читала рецензию в рукописном виде. Было это 1-2 ноября.

Моя рукопись не увидела свет. Книжка не была издана. Сразу после катастрофы по требованию Вологодской писательской организации была изъята из редподготовки Северо-Западного издательства.

Рецензия Рубцова, как и два его письма ко мне, чудом сохранились. Я привела ее, как документ, интересный в том отношении, что он принадлежит перу Николая Рубцова. И еще что-то внутри подсказывает мне, что эти добрые слова Николая Рубцова обо мне, как поэтессе, подчеркивают теперь весь трагизм и нелепость случившегося. Пусть поймут меня правильно.

* * *

В день моего отъезда в Вельск, 5 ноября, я встретила Рубцова совершенно случайно в центре Вологды у ресторана «Север». Он вел себя так, как будто никакой размолвки между нами не было. Я сказала, что уезжаю на праздник в Вельск. Когда вернусь -  не знаю. Он изумился, что уезжаю именно сегодня, засобирался меня провожать. Я отказалась.

-  Ну, хоть до Троицы тебя провожу! Пойдем, возьмем такси.

Когда сели в такси, Рубцов воскликнул:

-  Людочка, у тебя еще много времени! Давай сначала съездим в Прилуки, взглянем на монастырь!

Я согласилась. Рубцов взял мою руку в свою и крепко пожал. Глаза его радостно сверкали... Но вот показалась древнейшая крепость Вологды Спасо-Прилукский монастырь. За его массивными стенами покоится прах певца земной радости -  поэта К. Н. Батюшкова. Скромная его могилка буйно заросла травой и странно было думать, что вот здесь, под этим низким холмиком, под этим невзрачным крестом лежит учитель великого Пушкина «философ резвый и пиит, Парнасский счастливый ленивец»... 

Когда осенью 1969 года с великим трудом мне удалось попасть на территорию монастыря, я долго стояла у могилы Батюшкова, и пушкинские строки звучали в душе: «...почто на арфе златострунной умолкнул радости пезец». В Спасском соборе шли реставрационные работы, и я видела это грандиозное сооружение только с внешней стороны. Но даже от самой земли в этих стенах веяло святостью и воинственным духом древней Руси! Сколько веков прошло, сколько пожаров полыхало! Вороги лезли па крепостные стены и скатывались пораженные, и ехали на молебен цари из самой Москвы-матушки, и шли пилигримы со всех концов Руси поклониться иконе святого Дмитрия Прилукского.

Мы очень медленно проехали вдоль стен монастыря, развернулись на площади около магазина и поехали обратно. Быстро смеркалось. За стенами монастыря полыхал закат, с оснеженных полей веяло близкой зимой. Не доезжая до Лосты, я вышла из такси, Рубцов вышел следом. Здесь он обнял меня на прощанье: «Люда, милая! Я буду тебя ждать. Приезжай скорей! Я буду тебя ждать!» Сидя в такси на заднем сидении, обернувшись назад, он долго еще махал мне рукой. Такси быстро удалялось по направлению к Вологде, наконец, скрылось из глаз. Я пошла в Троицу складывать чемодан, собираться в дорогу.

В этот раз я жила дома в Вельске до 22 ноября. За это время получила от Рубцова несколько писем, и, наконец, телеграмму: «Люда, срочно сообщи, когда будешь в Вологде?» Я написала ему письмо, где сообщила, что буду в двадцатых числах ноября. Но в Вологду я не рвалась. Я не
знала, что меня в Вологде ждет, все было зыбко и туманно. Тревога не покидала меня. Нужно было где-то жить, найти новую работу. Жить вместе с Рубцовым я и мысли не допускала, потому что знала: жить вместе мы не сможем. Но все равно нужно было что-то предпринимать.

22 ноября я приехала в Вологду и остановилась у Клавдии Ивановны Золотовой. Сразу же на следующий день стала узнавать насчет работы. 23 ноября вечером я возвращалась в Горочку к Золотовым. Не доходя до деревни, оглянулась назад и окаменела, как жена Лотта. На совершенно черном небе я увидела светлое пятно, которое на глазах быстро расширялись, превращаясь в прямоугольник, светящийся, будто экран огромных размеров с очень четко очерченными углами. Мистический ужас ознобом прошел по коже. Чувство, которое я тогда впервые испытала, не объяснить в словах. Все мое существо замерло в сладостном отчаянии ожидания. Я ждала появления на экране... Экран золотисто сиял. Вся дрожа, я твердила одну и ту же фразу: «Господи, твори волю свою!» Вдруг через весь экран одна за другой пошли резкие черные тени. Я стала их машинально считать. Прошла восьмая тень, и небо мгновенно сомкнулось, и сразу стало темно, глухо. Только вдали светились огни Вологды, да что-то рубиново горело на верхушке телевышки. Я долго не могла сдвинуться с места. Совершенно потрясенная видением, всей кожей чуяла одно: меня ждет страшное горе, неизбежный рок.

Когда я, наконец, пришла к Золотовой, сразу же спросила ее:

-  Клавдия Ивановна, Вы здесь ничего на небе не видели минут 10 назад?

-  Нет, не видела. Да я ведь в хлеве у коровы была. А что? Небо открылось? Ой, ой! Плохо тебе, милая, будет! Теперь жди! Уж что-нибудь да будет!

Не знаю, может быть это совпадение, но, буквально с этого дня колесница моей судьбы загромыхала с бешеной скоростью к роковой развязке.

На следующий день я зашла в Союз писателей. Секретарь вручила мне письмо... от Рубцова. Он мне писал на тот случай, если я раньше появлюсь в Союзе писателей, чем у него. В письме был один лейтмотив: где ты пропадаешь? Где ты? Где ты? Не успела я достать письмо,
как вошел Рубцов. Он весь просиял, как только увидел меня. Секретарь Лиза сразу же куда-то вышла. Рубцов кинулся ко мне, обнял меня за голову, покрывая лицо торопливыми поцелуями. На глазах у него сверкали слезы: «Наконец-то, милая! Ну, где ты запропастилась?! Сейчас же идем ко мне!»

Я редко видела в жизни такую неподдельную, такую искреннюю радость. Я не могла, не имела права омрачить эту ликующую человеческую радость, не могла не пойти с ним. Когда мы вышли на улицу, он вдруг решительно сказал:

-  Люда, ну вот что. Сейчас же идем в трансагентство и закажем на завтра машину. Хватит мне вот так тебя искать. Переезжай ко мне! Я давно понял: без тебя я не могу представить своей жизни. Люда, если бы ты только знала, как мне тут без тебя было одиноко! Людочка, ну, не
раздумывай!

Господи, как он хотел, чтобы я была рядом с ним! Меня тоже неодолимо влекло к нему. Но... Огромное но! Рубцов уже измучил меня своей любовью. От сокровенной нежности он мог тут же перейти к свирепой ненависти, к темной безумной ревности, к самым неожиданным агрессивным проявлениям. Я уже опасалась его внезапного гнева и прежде, чем что-то ответить ему, мгновенно прикидывала: какую реакцию вызовет у него мой ответ. Это делало меня не самой собой, потому что я говорила не то что мне хотелось бы сказать. А быть не самой собой -  это значит быть порабощенной. А каждый раб стремится к своему освобождению.

Переехать к Рубцову для меня означало еще более полное закабаление. В этом я не заблуждалась. Но вот сейчас я видела его радость, а до нее (я знала) была изнуряющая тоска, запойные дни, гнетущее душу отчаянье.

-  Люда, я знаю, о чем ты думаешь. Я не буду. Давай попробуем все сначала. Давай попробуем!

-  Пошли, -  сказала я, -  в трансагентство.

Потом я пойму, что это был мой первый ошибочный шаг, приведший к страшной развязке. Круги сужались. 

На следующее утро где-то часам к девяти машина трансагентства уже была на Яшина, 3. Мы поехали.

В Троице быстро погрузили мои скудные пожитки. На шум прибежал мой верный преданный кот Васька. Он одичал, исхудал, загрязнился. Но сразу же прыгнул мне на руки и запел свою песню. С Васькой на руках я и села в кабину, не могла же я бросить своего друга. А он уткнулся головой куда-то подмышку мне, весь дрожал, наверное, от страха, от новизны обстановки и жался ко мне. Кто бы мог подумать, что даже кот Васька станет причиной ревности Рубцова? Уже где-то через двое суток кот неожиданно и странно исчез из квартиры.

-  Коля, где Васька? -  спросила я.

-  Я его прогнал.

-  Да ты что?! Почему?

-  Потому что Ваську ты больше любишь, чем меня.

-  Ну не идиот ли ты?! Даже в Ваське тебе чудится  грозный соперник. Ну, знаешь ли!

-  Люда, ну ты не расстраивайся. Он придет. Я найду его. А ты знаешь, он такой гордый оказывается!

-  То есть?

-  Он как-то сидит и смотрит на меня, не мигая. Даже с каким-то вызовом. Я стал зажигать спички и кидать ему в морду. Он и с места не стронулся. А потом встал и, не спеша, ушел, с таким достоинством ушел!

-  Рубцов, откуда в тебе эта жестокость?! Как ты можешь?! Господи, как противно!

30 ноября к нам зашел Александр Романов.

-  Как! Разве вы живете вместе?! Но ведь это же противоестественно! Два медведя в одной берлоге не живут!

Он провел у нас целый день и все восклицал:

-  Я ведь вышел из дому за хлебом, а сижу у вас! Ну кто измерит всю степень моего преступления?!

Мы «веселились» целый день: Рубцов играл на гармошке, а мы с Романовым как могли подпевали, а то и в пляс пускались. Но вот еще при Романове Рубцов начал задираться: налетать на меня, наконец, сгреб меня за грудки так, что затрещал ворот блузки. Мне было страшно неудобно Романова. Я оторвала от себя руки Рубцова, что-то закричала в запальчивости. Романов не вмешивался. Не скрою, мне хотелось услышать от него слово защиты, но его не последовало. Стало ужасно противно.

Тут еще снизу со свирепым видом прибежал сосед, столяр Алексей, что жил ниже этажом и стал кричать, что его снова затопили. Однако, на кухне у нас никаких следов потопа не было, и он ушел с озадаченным видом. Тем не менее тут же раздался снизу вой его жены Зои. Она
причитала, как по покойнику, по своему потолку. Стало совсем не по себе.

Когда Романов уходил, я сказала, прощаясь:

-  Александр Александрович, простите нас, дураков.

Рубцов тут же подхватил:

-  Саша, а Люда хорошо сказала «простите нас, дураков». Я к ней присоединяюсь.

После ухода Романова Рубцов еще раз восхитился моей фразой о дураках. Но тут его что-то осенило, он подскочил ко мне и закатил в ухо оплеуху. Не успела я что-то понять, как получила вторую:

-  Плясала с Романовым! Как же! Веселилась, улыбалась! Думаешь, я слепой?! Слепой, да?!

Итак, я уже начала пожинать плоды своей ошибки. В тот же вечер мне пришлось сбежать от Рубцова, от его дикой ревности. Но куда бежать?

Один раз я уже сбегала от него на вокзал. Среди ночи автобусы уже не ходили, идти пешком в Троицу было далеко, и я пошла на вокзал. А сейчас у меня уже не было Троицы и, кроме как на вокзал, бежать было вообще некуда. На улице Урицкого жили мои дальние родственники, но беспокоить их среди ночи я не решилась. На вокзале я поднялась на второй этаж и в зале, где располагались воинские кассы, просидела на скамье всю ночь. На следующий день нашла квартиру в Октябрьском поселке на улице Гагарина. Потом выяснилось: несколько ночей подряд, начиная с той ночи, Рубцов ходил на вокзал искать меня. Когда я появилась у него из своего убежища, он был совершенно измучен.

Еще поднимаясь по лестнице, я услышала его хмельной пронзительный голос. Он стоял у дверей своих соседей, что напротив, и громким голосом ругал их за то, что они сильно хлопают дверьми, чем сильно его беспокоят. Увидев меня, он сразу же замолчал и, широко улыбаясь, сбежал по лестнице мне навстречу, жестом руки приглашая меня пройти. В квартире был совершенный кавардак: множество пустых бутылок валялось под столом и стояло в углах, на столе -  куча окурков вместе с остатками еды. Я старалась быть спокойно равнодушной. Он увидел мой отчужденный взгляд и простер вперед руку: 

Пускай я умру под забором, как пес!
Пусть жизнь меня в землю втоптала!
Я верю: то Бог меня снегом занес,
то вьюга меня целовала.

-  Вот Блок! Он тоже был пьяница, но он был поэт! Если бы он не был поэтом, он бы не смог написать две последних строчки: «Я верю: то Бог меня снегом занес, то вьюга меня целовала», -  он прикрыл глаза и пьяно покачнулся.

-  Милая Людочка, я рад! Рад! Где ты спряталась? Несколько раз я ходил на вокзал (когда я в первый раз убегала, я сказала ему, что была на вокзале). Кое-кого там встретил, а тебя нигде не было.

-  Ну, Коля, почему ты решил, что я могу ночевать только на вокзале? Я уже давно нашла квартиру и сейчас пришла за вещами.

Рубцов криво усмехнулся. В полном молчании я собрала чемодан и поставила его у двери комнаты. Рубцов сидел на стуле, переплетя ноги, курил, молчал. Я хотела было взять что-то еще, стояла, припоминая, что же взять самое необходимое. Рубцов заговорил:

-  Люда, не уходи. Ну, куда ты пойдешь? Так стало морозно! Я подойду к окну, посмотрю -  там холодно, темно. Где, думаю, сейчас моя Людочка? Стою и плачу.

-  Коля, не надо меня уговаривать. Жить нам вместе невозможно, и ты это знаешь.

-  Люда, хочешь я встану перед иконой? Клянусь тебе, что пить больше не буду!

-  Ты уже клялся не один раз.

Я повернулась, чтобы идти. Не успела я наклониться за чемоданом, как Рубцов подскочил к нему, мигом раскрыл и вытряхнул на пол содержимое.

-  А теперь иди! Все равно придешь!

Я кинулась собирать свои сорочки с грязного пола, Рубцов отнимал. Тогда я решила бежать безо всего. Рубцов схватил меня за полы шубейки. Я вырвалась, кинулась к двери. Он догнал меня и цепко ухватил за рукав. Я с такой силой рванула руку, что он не удержал равновесие и упал на пол. Лежа на спине, он приподнял голову.

-  Ну и подыхай тут! -  крикнула я на прощанье.

Писать становится все более и более трудно, потому что хочется ничего не пропустить, все схватить, чтобы полнее передать всю жуть обреченности, которая заполнила наши дни перед катастрофой.

Что нужно было делать? Мне нужно было однажды связать Рубцова, вызвать скорую и увезти его в противоалкогольную больницу. Это я сделала бы сейчас, а тогда... тогда это казалось мне предательством. И вообще я была в тупике. Я не знала, что делать. И я молчала, чувствуя, как с каждым днем приближаюсь к бездне.

стр.6