Отрывок из книги «Жисть моя - жестянка»

Театр – театром, но не забывал я при случае зарулить на какое-нибудь литературное сборище. Однажды занесло в ЛитО «Нарвская застава». Я о нём был наслышан.

Руководила объеденением тогда Наталья Грудинина. Поговаривали, что ребята у неё подобрались сильные. Потому с духом я туда собирался долго.

Пришёл. Народу изрядно.

Читали те, кто был назначен заранее. Тут же любой желающий мог выразить свою оценку, высказаться по существу текста.

Услышанные стихи произвели на меня впечатление крепкой работы. Однако критики, несли очередного автора по кочкам. Хищно и беспощадно. Я мысленно примеривал эти речи на свою продукцию и чуял: порвут.

В конце вечера Грудинина взглянула на меня. «Вы у нас впервые?» «Да». «Пару слов о себе и читайте…» - сказано было с таким нажимом высокого авторитета, что приготовленная фраза: «Да я ничего… Я просто пришёл послушать…» - провалилась во мне куда-то с концами.

Достал бумажки. Стал читать. Чую: руки мои мелкую тряску выводят. И ноги - наполняются рыхлой ватой. Сам себе стал противен. В голове мелькнуло: «Что, прибздел?!. А вот плати и получай в нюх!..» С тем и пришло спокойное ощущение глубинной необходимости произносимой строки для меня самого.

Кончил. Пошло обсуждение.

Порвали в клочья. Разнесли в пух и прах. Да так лихо... Мне даже стало весело: «Это ж из каких пушек, да по серым-серым пташкам…»

Но когда критиканы угомонились, Грудинина произнесла несколько коротких фраз. Она предлагал оставить меня в кандидатах. Мол, надо посмотреть на дальнейшую работу автора. Не проявится ли в ней прогресс…

Я такого никак не ожидал.

Критиканы кисло морщились, но не посмели возникать. Всё закончилось очень даже пристойно.

Стал ходить на занятия. В памяти от тех хождений как-то ничего не осталось, кроме того дня.

Дело было поздней осенью. Наталья Грудинина простыла, заболела. Занятия проходили под руководством Саши Морева и Ирэны Сергеевой – самых продвинутых авторитетов Объединения той поры.

Пришёл момент выслушать новичка. Поднимается щуплый паренёк с мрачновато-печальным выражением лица. Казалось, что-то терзает его, не даёт ему отвлечься, перевести дух.

Начал. Читал сухо, монотонно, но услышанное меня потрясло своей пронзительностью смысла. Вживую я такого больше никогда не испытывал.

Вот он умолк.

Навалились кровожадные... Порвали, разнесли, не оставили камня на камне. Словом, порезвились ребята.

Особенно досталось автору за провинциализм, за неактуальную тягу к жизни и быту деревни, за отсутствие малейших признаков самобытной стилистики. За отсутствие в ней и намёка на эксперимент, на новации…

И Саша Морев, и Ирэна Сергеева были в своих замечания кратки, но тоже - по-менторски суровы.

Лицо парня потемнело. Плотно сжатые губы выражали страдание.

Не сказав ни слова, он поднялся и вышел.

Что-то меня толкнуло. Я вышел следом.

Так я познакомился с Николаем Рубцовым.

Он работал на «Кировском заводе» в котельной, жил в общежитии. Виделись мы редко. Он работал посменно. У меня тоже - не каждый вечер был свободен. Мы встречались на Обводном. Порою днём.

Так странно… промышленный, шумный район, а мы ходили по набережной и читали друг другу.

Сейчас не верится. А ведь было…

Вспоминаю читаемое на камнях Обводного и вижу: самое-самое, что сделало Рубцова гордостью русской поэзии, было уже им написано. Ещё тогда. Самое выстраданное:

…С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую, -

Самую смертную связь…

Поразительно… И как тут не вспомнить Бориса Леонидовича: «…Не читки требует с актёра, А полной гибели всерьёз…» Николай платил по «счетам жизни», не мелочась, готовый ко всему. Готовый и к «гибели всерьёз».

В Питере Рубцов сошёлся с Горбовским, с Эдиком Шнейдерманом, с Борей Тайгиным. Борюня сделал ему первую книжку «Волны и Скалы» в типографском варианте. Единственный экземпляр. С той книжкой поступил Рубцов в Литературный институт. И пошли у него публикации, пошли книжки.

Наконец-то он мог зажить на своей милой Вологодчине не отщепенцем, а, слава Богу, известным, всё более чтимым поэтом.

Несколько раз писал я ему, но ответа ни разу не получил. Обиды у меня не было, потому как мои вещи особого интереса у него не вызывали, я это видел. Так что высшая справедливость «имела место…»

К нему потянулись. Много потянулось… И, как всегда, к глубокому, чистому и высокому норовит примазаться, прилепиться и серенькая шушера. Это было видно. И не просто примазаться. Иные энергичные, в твердолобом порыве, норовили сделать из кумира знамя, дабы самим запечатлеться под ним. И… остаться. Хотя бы в анналах. Грустно было видеть такое. Но и это – было. Слава Богу, ветер времени, заботясь о перегное земли, разносит по ней и шелуху мелких человеческих амбиций.

И вот. В руках у меня альманах «Изящная словесность» №19 2011. В рубрике «Мемуаристка» отрывок «…И «Нарвская застава» (Из готовящейся книги воспоминаний «ПОЭЗИЯ, МУЗЫКА, ЖИЗНЬ») Ирэны Сергеевой. Из отрывка я с удивлением узнаю, что Рубцов, как поэт, был оценён в ЛитО по достоинству. Странно… Но, может, Николай всё-таки снова появился в «Нарвской заставе»? Может, его стихи были наконец услышаны, поняты и уважительно приняты? Этого -не знаю. Сомневаюсь.

Сам я больше в то ЛИТО не заходил. Скорее, в связи с частыми разъездами.

---

Источник: официальный сайт Александра Гиневского