Отрывок из готовящейся книги

В большой комнате в ДК им. Горького у Нарвских ворот за длинным столом собиралось человек пятнадцать, иногда - двадцать. Руководил Николай Новосёлов, Человек скромной внешности, скромно одетый. Мы все тогда скромно, даже бедно одевались, главное виделось в характере, в поведении. К молодым поэтам Николай Дмитриевич относился доброжелательно, критика его была принципиальна, я не помню ни одного грубого или резкого слова в адрес кого бы то ни было. У него, фронтовика, ополченца, был один недостаток - он не отказывался от рюмки. Вспоминаю в то время Валю Горшкова, Диму Дадаева, Сашу Морева, Колю Рубцова, Борю Тайгина, Юру Ткачёва, Сейчас в Петербургском отделении Союза писателей России состоят бывшие участники нашего лито: Михаил Коносов, Екатерина Шантгай и я. В разное время приходили разные люди, в том числе - и руководители. Недолго лито вёл Борис Лихарев, Потом, дольше - Наталия Грудинина. В её время лито посещали: Коля Ивановский, Ванда Медведева, Лёня Палей, Леонид Семёнов-Спасский, Юра Фёдоров, Владислав Федотов.

Меня она не очень жаловала: слишком «камерные» у меня были стихи. Ещё бы! Даже у мамы на работе возникли неприятности. Она собралась поехать по путёвке за границу, а общественность возмутилась: нельзя, «у неё дочь пишет как Ахматова». Сравнение, для меня неприемлемое, не радующее, так как я шла своей дорогой. Но, конечно, кто-то мог назвать мои стихи «упадочными». Как, например, такие:

Были мы и моложе, и краше, дорогое теряли зря.

Осыпается счастье наше лепестками календаря.

Мы любили не тех, кто нам сужен, мимо суженые прошли.

Мы искали в пыли жемчужин.

Но откуда им быть в пыли?

Сегодняшним поэтам трудно представить то давление, которое оказывалось на авторов. Могли прислать журналистов с предложением отдать стихи для публикации, которые якобы «очень понравились». Так случилось на моём выступлении в «Кафе поэтов» на Полтавской. Но я никогда не отдавала рукописи, хотя стихи мои почти не печатали. В газете «Смена» всё же меня «отметили»: «вышла читать Ирэна Сергеева, и в зале пахнуло нафталинным декадансом», но не смогли процитировать стихи, только пересказать. Однако направление моей лирики это не изменило.

Зато у нашего «литовца» Саши Морева неприятности были серьезнее.

Нам нравились его точные, яркие стихи. Шокировали, конечно, резкие строки, выражения. Чтение им стихотворения «Рыбий глаз» вызвало запрещение выступать. Повлияло и то, что он чаще не работал, чем работал, то есть являлся «тунеядцем». Он писал стихи, рисовал, жил очень скудно в одной квартире с тётей, она его и кормила. А поили - друзья-поэты.

Позанимавшись в лито, мы шли в мороженицу, где опять читали стихи, пробавляясь мороженным или сухим вином. Но поэтам-мужчинам этого было маловато, да и пора было им домой, на Васильевский остров. Мы садились на трамвай №31 и ехали в сторону Аларчина моста, где возле своего дома я выходила. Все остальные продолжали вечер в доме Морева. В тесной, узкой его комнатке я побывала раза два с кем-то из «литовцев» по поводу праздника. У меня «литовцы» собирались в специально назначаемые дни, нечасто, обычно за чаем или за модным тогда глинтвейном. Однажды неожиданно появился Морев с Нонной Слепаковой. Они объявили: «Поздравь нас, мы поженились!» Нонна, тогда очень интересная, эффектная, одна из немногих носила брюки. Брак был гражданский и просуществовал недолго. Спустя много лет Саша приходил ко мне на ул.3амшина, принёс по просьбе моей мамы и подарил ей своё стихотворение «Чехов» о блокаде, любимое ею. Побывала и я на Васильевском в его жилище, полученном им от города, увидела его новую жену и детей. Не чувствовалось, что он счастлив. Это стало нашей последней встречей. Всё же весть о его добровольной смерти оказалась неожиданной. Верный друг Саши Анатолий Домашёв издал посмертно его книжку. Может быть, это единственный истинный доброжелатель поэта Морева, но он не смог предотвратить трагедию.

Депрессия Саши, мне думается, усугублялась алкоголем, не всякая психика выдерживает такое.

Не так часто виделась я и с Колей Рубцовым, это зависело от моего неучастия в застольях. Я уже забыла, а мама моя напомнила, что раза два Рубцов приходил к нам на старую квартиру. На наших обсуждениях в лито Коля был молчаливым, казался погружённым в себя. Возможно, под воздействием возлияний, он был более раскованным. Мы участвовали в «турнире поэтов». Помню, меня отметил бывший в жюри Вадим Шефнер. Коля «вышел в финал» ,чему мы все были очень рады, - и представлял «Нарвскую заставу» на сцене белого зала Дома Писателей (Шереметевского особняка) на улице Воинова (ныне - Шпалерной д.18). Тогда он, как видно, был навеселе, а читал незатейливое, в общем-то, стихотворение «Разлад» («Мы встретились у мельничной запруды, и я ей сразу, прямо всё сказал...») До сих пор помню его манеру читать, могу воспроизвести. Когда вышла пластинка Рубцова с восстановленными записями чтения, я сравнила - один к одному. Мне очень нравилось цветовое решение в рубцовских стихах, и я упорно и подробно разбирала его лирику в статье, подчёркивая, что это был настоящий живописец в поэзии. Статья, я думаю, вышла одновременно с его гибелью.

Завещав России хранить себя, жил Николай Рубцов, «глаза свои мучая тьмой», но нам светила его «звезда полей».

---

Публикуется по изданию: Литературно-публицистический журнал "Изящная словесность", №19, 2011 г.