Всё началось с поста, который был опубликован в социальной сети «В контакте».

«С Сергеем Михайловичем Казначеевым мы были в жюри третьего литературного семинара молодых авторов Беловских чтений 2018 года, обменялись книгами. Он доктор филологических наук, доцент кафедры теории литературы и литературной критики Литературного института, поэт, критик, литературовед, преподаватель. Ниже его информация о памятнике поэтам Ю. П. Кузнецову и Н. М. Рубцову в Москве. Прошу отнестись к ней со всем вниманием и уважением.

"Вчера прошла очередная конференция по творчеству Юрия Поликарповича Кузнецова (в ИМЛИ РАН). Всё на высшем уровне: глубокие доклады, интересные встречи и плодотворная полемика. А ещё решено ходатайствовать о сооружении совместного памятника Н. Рубцову и Ю. Кузнецову на пересечении улиц Добролюбова и Руставели - напротив общежития Литинститута, где выдающиеся русские поэты когда-то встречались...". Неужели нас можно будет с этим событием поздравить? Сергей Казначеев пишет, отвечая на уже возникшие вопросы следующее: "Даст или нет, мэрия денег - второй вопрос. Важно волну запустить, открыть счёт и деньги пойдут. У нас немало людей и фирм, готовых поддержать благое дело, а они не знают, как это сделать"».

В основном любители поэзии отнеслись к этой идее положительно, но было и неприятие, и отрицание её. Приведём более подробный и точный отчёт о конференции, в части, касающейся будущего памятника поэтам.

Конференция «Творчество Юрия Кузнецова: традиции, параллели, новаторство» состоялась 27 февраля в ИМЛИ РАН и была уже восемнадцатой по творчеству поэта.

«…Ещё один вопрос, связанный с увековечиванием памяти Юрия Кузнецова – идея совместного с другим прославленным поэтом-выпускником Литинститута Николаем Рубцовым памятника на улице Добролюбова, где находится знаменитое литинститутское общежитие (там в своё время состоялась встреча двух поэтов, о которой Кузнецов поведал в очерке «Очарованный институт»). Как не без иронии выразился Дмитренко (Сергей Дмитренко проректор литературного института имени А. М. Горького. Л.В), это был бы «наш Минин и Пожарский». Оказывается, представители института уже провели соответствующие переговоры с Северо-Восточной префектурой Москвы и нашли у чиновников понимание. Один из доводов: раз на этом бульваре уже стоит бюст С.М. Кирова (со времён, когда это был Кировский район), который никакого отношения к улице Добролюбова не имел, то почему не поставить сюда имеющий отношение к находящемуся здесь общежитию памятник двум великим русским поэтам?!

В связи с этим, участники конференции договорились подготовить резолюцию по её итогам, где своими подписями поддержать целый ряд проектов по увековечиванию памяти Юрия Поликарповича Кузнецова» [1].

Не знаем как отреагировали на эту идею родные поэта Кузнецова, но вот что написала дочь поэта Рубцова Елена Николаевна, поверив в её реализацию.

«Леонид Николаевич добрый день. конечно, они в жизни с Юрием Кузнецовым не особенно дружили, скажем так, но если будет что-то получаться, то и пусть, жили то в одном общежитии и варились в одном "котле". Если пойдет дело, то ради Бога, не будем тормозить в этом вопросе, раз людям это нужно, то пусть двигаются в этом направлении».

Давайте попробуем найти какие–то точки соприкосновения творчества поэтов, нюансы их личных отношений в воспоминаниях, работах литературоведов, в газетных и архивных документах. Это будет неполный обзор и не претендующий на полную объективность материал, но нам показалось, что его нужно сделать во имя русской поэзии.

Начнём, пожалуй, с материалов В. Н. Баракова о наших будущих героях.

«…Не избежал влияния своего выдающегося современника - Николая Рубцова – и Юрий Кузнецов. Влияния именно поэтического, так как личное знакомство не оставило заметного впечатления, хотя и стало очередной литинститутской легендой… У этих поэтов - схожая сиротская судьба. Не замечены были и их первые книги, вышедшие в провинции. Расцвет таланта у обоих пришелся на 60-е годы (хотя пятилетняя разница в возрасте все-таки сказалась)...

Между прочим, в "Дне поэзии" их стихи впервые появились в одном номере за 1966 год!

После смерти Н. Рубцова Кузнецов постоянно упоминал его имя в своих выступлениях и статьях, называя Рубцова в числе своих кумиров и справедливо считая его "одним из очень немногих поэтов, кому удалась попытка прорыва к большому бытию." Свою поэму "Золотая гора" Кузнецов опубликовал в Вологде. "Тут было наследование, - считает В. Курбатов, - хотя прямой переклички между поэтами будто нет, здесь было наследование, сознающее себя как противостояние." Вольные или невольные реминисценции видны у Ю. Кузнецова во многих стихотворениях и даже в переводах:

Мы в прошлом перевеса не найдем,
Испытано родное и чужое,
За все добро заплачено добром,
За все грехи заплачено душою.

Сравним у Рубцова:

За все добро расплатимся добром,
За всю любовь расплатимся любовью...

Влияние рубцовской музы было настолько явным, что его приписывали даже очень ранним (50-х годов) стихотворениям Кузнецова. Позже, пытаясь переболеть рубцовской интонацией в своих стихах, поэт вступал нередко в сознательную, откровенную перекличку с ним по принципу "клин клином вышибают": "Отказали твои пистолеты, опоздали твои поезда" (кузнецовские "Тридцать лет") - У Рубцова: "Пролетели мои самолеты, просвистели мои поезда" ("Посвящение другу"). Но Кузнецов быстро нашел свою дорогу в российской поэзии. Эпическое восприятие жизни и предельная насыщенность символической образностью - вот качества, которые "всерьез и надолго" вошли в плоть и кровь его стихотворений. Рубцовская традиция оказалась плодотворной.

Тема войны была личной для "поколения безотцовщины": Н. Рубцова, Ю. Кузнецова и других поэтов; многие осиротели в те годы. Первым из них поднял эту трагедию до художественного обобщения Николай Рубцов (стихотворение "Березы"), у Алексея Прасолова она была одной из центральных, Ольга Фокина также не обошла её стороной. Юрий Кузнецов, продолжив эту тему, сказал, как было отмечено сразу, "новое слово" о войне и получил известность благодаря таким стихотворениям, как "Возвращение", "Отцу", "Гимнастерка" и др.

Литературоведы уже не раз отмечали, что в русской поэзии Кузнецов "ближе всего к "тихим лирикам": ощущением своей принадлежности к русской истории, осмыслением национального характера, ответственности за доставшийся от предков дом." (К. Шилова). Сам Ю. Кузнецов не раз говорил о В. Казанцеве, Н. Рубцове, Н. Тряпкине как о наиболее близких ему по духу поэтах…» [2].

Однако, в истории литературных отношений двух поэтов будет не всё так однозначно, но будем учитывать раннюю гибель Николая Рубцова и дальнейшее поэтическое взросление, и становление таланта Юрия Кузнецова, который всё же считался с даром Рубцова, хотя в разные периоды жизни имел неравнозначное к нему отношение. Что же, тем более интересно хоть в какой – то степени приблизиться к пониманию их отношений при жизни и после смерти Рубцова. Хотелось бы всё же самому привыкнуть к мысли их совместного памятника и показать возможность, а может быть и необходимость такого варианта скульптуры для Москвы, как города эклектичного в культуре и поэзии, но ценящего всё по - настоящему великое.

Вот как сам Юрий Кузнецов в очерке «Очарованный институт» описывает знакомство с Николаем Рубцовым [3]: «… В коридорах я иногда видел Николая Рубцова, но не был с ним знаком. Он ходил как тень. Вот всё, что я о нём знаю. Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак, и вдруг — Рубцов. Он возник как тень. Видимо, с утра его мучила жажда. Он подставил под кран пустую бутылку из-под кефира, взглянул искоса на меня и тихо произнёс:

— Почему вы со мной не здороваетесь?

Я пожал плечами. Уходя, он добавил, притом серьёзным голосом:

— Я гений, но я прост с людьми.

Я опять промолчал, а про себя подумал: «Не много ли: два гения на одной кухне?» Он ушёл, и больше я его никогда не видел».

В последующих интервью Юрий Кузнецов упоминает и о других мимолётных встречах с Николаем Рубцовым, но такого «содержательного» разговора у них, видимо, более не случилось… Но давайте порассуждаем. Они были разные уже тогда, когда учились в Литинституте. Рубцов с 1962 по 1969 годы (большую часть на заочном отделении, приезжая на сессии только два раза в год), Кузнецов с 1965 по 1970 годы (в отличии от Рубцова закончил институт с красным дипломом, но ведь дипломная работа Рубцова тоже была принята с высшей оценкой. Ещё бы было не так, если ею был сборник «Звезда полей» и цикл стихов «Зелёные цветы»). Николай Рубцов был старше Юрия Кузнецова, но это не играло большой роли. Роль играло, пожалуй, то, что Рубцов стал членом Союза писателей СССР в 1968 году, а Кузнецов в 1974 году, уже после гибели своего визави. Николай Рубцов, последние годы жизни, уже признанный читателями и критикой поэт, а Юрий Кузнецов, примерно в эти годы, только подбирался к пику своего творческого расцвета. Первый сборник стихов Рубцова «Лирика» (не считаем самиздатовский сборник «Волны и скалы») вышел в 1965 году, но первоначальное его название должно было быть «Вьюга» [4]. У Кузнецова первая книжка стихов вышла в 1966 году и называлась «Гроза». Вот и сошлись на кухне Литинститута две стихии Вьюга и Гроза и не нашли общий язык. А сама по себе встреча двух гениев на кухне (так и хочется сказать на творческой, а не бытовой) была, конечно, уникальна. Но, нам кажется, что в 1966 году оснований считать себя гением всё же было больше у Н. М. Рубцова, хотя тот и другой знали себе цену…

Далее мы будем говорить только об оценках – переоценках творчества Н. М. Рубцова данных Ю. П. Кузнецовым после трагической гибели поэта. А эти оценки появлялись в разные годы в стихах и немногочисленных интервью.

Итак, свидетельств при жизни Рубцова от него о Юрии Кузнецове пока не найдено, а от Юрия Кузнецова зафиксированы только воспоминания (суждения), сделанные в большинстве своём в пору осознания величины таланта самого поэта Кузнецова. Они могут быть пристрастны, кое в чём необъективны, но были необходимы для Кузнецова, так как он тогда весьма скептически оценивал многое в поэзии и в современной ему поэзии тоже. Но, видимо, понимал, что уже в 90-е годы 20 века, в силу разных причин, поэтическая слава Рубцова набирает силу стремительно. И этому процессу ничто не может противиться. Отсюда и разноплановость суждений Кузнецова о поэзии Рубцова и некоторое непонимание почему сияние звезды Рубцова на небосклоне русской поэзии только разрастается. И ещё дело было в том, что к гениальной поэзии самого Кузнецова тоже относились неоднозначно. Поголовного её признания не было: были восторг и неприятие. Вот и задаётся Юрий Кузнецов вопросом почему же с поэзией Николая Рубцова, в которой тоже, по его мнению, были небесспорные факторы, происходит только поступательное движение к славе и безоговорочному признанию? И ещё, ведь поэт Кузнецов мог скорректировать свою поэтику, а поэт Рубцов уже не мог. Однако, это не меняло положение вещей.

Вот несколько примеров того, о чём написано выше, встреченных в литературе. «…Вечно «немогумолчащий» Евтушенко давно точил зуб на Кузнецова, не в силах хорошо относиться к человеку, который оценивал перспективы современной поэзии так: «В поэзии останутся только поэты: Н. Рубцов и Н. Тряпкин, а не остроумный журналист, пишущий в рифму, каким, например, я всегда считал нашего самого модного стихотворца…». С одной стороны, а вот противоположный пример «…А вот гением Кузнецов Рубцова похоже никогда не считал. Он даже однажды заявил скульптору Петру Чусовитину: «Тина одна да болотина» о поэзии Рубцова…». Однако, тем самым продемонстрировав знание стихов Рубцова и понимая, что сам поэт Рубцов не мог уже ему столь же искромётно ответить, а при жизни ответка бы точно прилетела. Да и время было такое, что Кузнецов мог спокойно заявить в стихах о поэтах без вдохновения.

Хоть они проживут до седин,
Но сметёт их минутная стрелка.
Звать меня Кузнецов. Я один,
Остальные – обман и подделка.

Более того, на фоне следующих заявлений Кузнецова его устная оценка творчества Рубцова выглядит почти похвалой. «…Проблема состояла в том, что Кузнецов оказался слишком сложен для понимания широкими слоями, претендуя при этом на первенство и средь них тоже. Установка на популярность привела критикующего эстрадное направление в поэзии Кузнецова к эстрадным заявлениям. Он принялся сыпать парадоксами: «Февраль» Багрицкого оканчивается пошлостью, «Свеча горела на столе» Пастернака находится в рискованной близости к пошлости, «Хорошая девочка Лида» Смелякова — плакат и т.д.». Скандал разгорелся, когда Кузнецов обрушился с критикой на поэтов военного поколения, которые к 1970-ым захватили все издательские и начальственные площадки. Нынче сие подзабылось, а вот нападки Кузнецова на поэзию женщин нет-нет да и поставят ему в строку. Ведь Кузнецов попросту отказывал женской поэзии в праве на существование. Впервые он затронул тему сию 1 июля 1981 года на Седьмом Съезде писателей СССР. Поднявшись на трибуну, Кузнецов сказал: «…что бы мы не говорили о прекрасном поле, в поэзии для него существует только три пути: рукоделие (тип Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества». Особо прелестна здесь фраза последняя, напрочь отметающая возможность дискуссии…». Кстати, точно также был не высокого мнения о женской поэзии и Николай Рубцов. Как подметил критик Андрей Турков в книжке ещё 1989 года «Не собираюсь спорить с Юрием Кузнецовым, когда он пусть не без привычного для него вызывающего эпатажа заявляет, что «… 99 процентов публикуемых сегодня стихотворений не является поэзией…» [5]. Держим это высказывание поэта Кузнецова в уме, когда будем говорить о его оценке поэзии Рубцова (Правда и у поэта Рубцова были моменты самовосхваления. Вот, для примера, цитата из воспоминаний друга Бориса Чулкова вологжанина Будимира Припорова «Нередко между тостами у Рубцова прорывались слова: «После Есенина я первый поэт в России». Количество тостов росло… [6]).

Правда, если говорить серьёзно о поэзии Ю. П. Кузнецова, то надо иметь в виду почти два десятка конференций, посвящённых его творчеству, проходящих в ИМЛИ РАН (чего нельзя сказать об изучении поэзии Н. М. Рубцова) и, например, кандидатскую диссертацию И. Ю. Голубничего «…Будучи последовательно приверженным русской национальной поэтической традиции, Ю. Кузнецов при этом был реформатором русской поэтической щколы, искателем обновленных онтологических смыслов, возможностей нового взгляда на бытие, основанного на фундаментальных ценностях русской цивилизации. На протяжении всего пути становления и развития его поэтическое творчество по формальным признакам и тематическому содержанию было органично встроено в доминирующую парадигму русской советской поэзии. В то же время масштаб его дарования не давал ему возможности ограничиваться застывшими эстетическими и мировоззренческими рамками, определенными в процессе внутреннего разделения советской литературы. Необходимость поиска новых путей развития русского духовного мировоззрения и русской поэтической школы в условиях стремительно развивающегося мира он осознавал на протяжении всего своего творческого пути. В целом же творчество Ю. Кузнецова было одним из системообразующих факторов в русской советской поэзии второй половины XX века (особенно его последней четверти), а в начале XXI века (до самой смерти поэта в 2003г.) он уже воспринимался современниками как фигура общенационального масштаба и значения, как живой классик современной русской поэзии. Под его непосредственным влиянием сформировались многие поэты, определяющие сегодня поэтический ландшафт современной российской поэзии. В то же время, многие новаторские тенденции в его творческом методе вызывали непонимание. Были эпизоды в творческой биографии поэта, когда его стихи порождали в литературной среде продолжительные дискуссии, выходящие порой за рамки собственно произведения и выводящие разговор на более высокий уровень…» [7].

Или, вот подходящий, как нам кажется, отрывок из одной из многочисленных работ С. М. Казначеева «…В другом случае (стихотворение Рогатка) мы сталкиваемся с ситуацией, о которой читаешь с самым тяжелым чувством. Нелегко даже цитировать подобные строки, но будем твердыми: «Айда, ребята, бить жидов!» — Я помню этот клич едва ли. Обыкновенных воробьев У нас жидами называли… Там же, с. 47. Там же, с. 30. Я из рогатки бил жидов, Они о том не забывали. — Бывало, встречу воробьев Фьюить! И поминай как звали. Здесь бросается в глаза не только откровенная грубость тона, но и эти самые мальчишки, которые безжалостно расстреливают ни в чем не повинных птах. Как-то все это не в традициях русской литературы. Достаточно вспомнить пронзительные строки Николая Рубцова, посвященные одному из тех воробышек, которых лирический (если его здесь можно так назвать) герой Кузнецова беспощадно расстреливает из рогатки: Чуть живой. Не чирикает даже. Замерзает совсем воробей. Как заметит подводу с поклажей, Из-под крыши бросается к ней! И дрожит он над зернышком бедным, И летит к чердаку своему. А гляди, не становится вредным Оттого, что так трудно ему… Стоит ли говорить о том, что позиция Рубцова здесь гораздо человечнее, великодушнее и мудрее! Хотя справедливости ради скажем, что, по нашим сведениям, сам Кузнецов стихотворения Рогатка при жизни не печатал. Кроме того, приведенные примеры некоторой неделикатности в обращении с опасной темой являются отнюдь не правилом, а скорее исключением из общей тенденции. Наоборот, в последние годы поэт очень много времени и сил уделял именно библейской традиции и написанная им Христова колыбельная принадлежит к числу проникновеннейших сочинений этого жанра, а вся поэма Путь Христа рисует быт и нравы жителей Святой земли с большой теплотой и симпатией [8].

А ещё Кузнецова называли "сумеречным ангелом русской поэзии", "самым трагическим поэтом России". Апологеты обожествляли его, для противников он был "вурдалаком". В критике можно встретить утверждение, что "Юрий Кузнецов стал одним из самых ярких явлений в русской поэзии второй половины XX века".

Но, вернёмся ближе к нашей теме, то есть к поэтам Кузнецову и Рубцову. После всего приведённого выше материала попытаемся разобраться в одном забытом интервью в вологодской газете, отдавая отчёт, что у них много общего и одно звание – русский поэт. Это–то и сближает их, цементируя русскую поэзию, несмотря на внешнюю творческую непохожесть. Мы постараемся сосредоточиться в основном на неизвестных широкому читателю подробностях отношений Юрия Кузнецова и Николая Рубцова, не давая оценок и всё же приходя к мысли, что их совместный памятник в Москве не только возможен, своевременен, но и необходим.

Забытое интервью в «Красном Севере»

Интервью, которое дал Юрий Кузнецов журналистке Наталье Серовой было опубликовано в центральной газете Вологодской области «Красный Север» 19 октября 1993 года. В эти дни поэт Юрий Кузнецов и критик Вадим Кожинов были гостями нашей области. Приведём его в части, касающейся Николая Рубцова полностью и с попытками комментариев. Вот его начало: «Для всех, кто не утратил потребности в поэзии его имя сущностно и значимо. Сдержанный, спокойный, сосредоточенный, молчаливый, он, участвуя в вечерах и встречах существовал отчётливо отъединённо. Глядя на него, кажется, поняла точный смысл затёртых слов: само – бытен, само – стоятелен…». Конечно, в Вологде его не могли не спросить о Николае Рубцове.

«- Вы живо описали вашу давнюю встречу в общежитии Литинститута и своё удивление навстречу рубцовской авторекомендации, как поэта выдающегося: как два выдающихся? (напомним, что сам Кузнецов писал о двух гениях…).

- Это была бытовая, ничего не значащая встреча, две фразы не больше. В студенческой среде был его маленький полубогемный культ, связанный с выпивкой. Я этим не увлекался, был замкнут и не могу похвастаться: мы пили с Колей Рубцовым. Слышал его чтение в 1966 году, помню, как прочёл «Звезду полей».

А вот как живописует об этом случае Лев Котюков. Тоже свидетельство:

«…Юрий Кузнецов где-то обмолвился, что не был знаком с Рубцовым и видел его всего один раз (?!) на кухне общежития. Вроде бы Рубцов, принюхиваясь к чужой жарящейся картошке, строго спросил: А почему вы меня не признаете? На что кухарствующий Кузнецов глубокомысленно ответствовал:

- Двум гениям на одной кухне тесно! Или что-то в этом духе.

И не предложил голодному Рубцову угоститься жаревом, что на него непохоже.

Может оно так и было. Но как-то больше напоминает апокриф, сочиненный во славу себе, твердокаменному. Но талантливый апокриф. Однако, свидетельствую, что неоднократно замечал Рубцова и Кузнецова в общих винопитиях…» [9].

Следующие вопросы корреспондента были несколько провокационными и на них Юрий Поликарпович отвечал искренне, так, как думал в тот момент. Не факт, что его точка зрения поменялась, скорректировалась в последствии, но будем на это надеяться. Но, что написано пером и напечатано в газете то и имеем. А имеем мы слова Кузнецова, зафиксированные в определённый момент и только, но литературоведческая их ценность несомненна. Однако продолжим оцифровку интервью.

«- Вам не кажется, что безлюбие проступает и в том, что поэт убит женщиной?

- Это нелепость. Поэт лишён способности закрываться, и по стихам его было видно, что он шёл к смерти. Его талант не иссяк, но человеческие ресурсы были исчерпаны. Ни воли к жизни, ни жизнестойкости у Рубцова не было. Помню удручающее впечатление от книги воспоминаний о нём (скорее всего это «Воспоминания о Рубцове» СЗКИ, 1983. Составители В. А. Оботуров и А.А. Грязев. - Прим. автора статьи). Какой мрак его окружал! Случайные люди, собутыльники намного ниже его. Я не имею в виду Астафьева, вологодских писателей (спасибо хоть за это, хотя большую часть воспоминаний написали именно они. - Прим. автора статьи).

-Типичная история – без пророка в своём Отечестве?

- Наверное да. Неуютность, неприкаянность, обречённость принимали затяжной характер. Так было не только с Рубцовым.

- Рубцов мощная духовная мета и в нынешней нашей жизни. Для нашей газеты стали своеобразным девизом его слова: «Россия, Русь! Храни себя, храни».

- Так сказать мог только не верующий!

- Почему?

- Вспомните как обращаются к высшей силе. Боже храни Россию, царя, королеву… Как можно хранить самому себя? В этом его разрыв с православным сознанием. Но каким был – таким был, не лицемерил, бытового, безбожного отношения не скрывал. Мне кажется, я стараюсь сохранить место для бога в стихах…».

Интервью было опубликовано, и мы не видим смысла скрывать или замалчивать его, хотя с некоторыми высказываниями поэта в праве не согласиться, призывая на помощь труды рубцововедов Андрея Башкирова, Андрея Грунтовского, Вячеслава Белкова. Вот что писал последний в 2002 году: «Гораздо определённее мы можем связывать поэзию Николая Рубцова с русской классикой, с православной традицией. Еще Гоголь отмечал в русской поэзии что-то пророческое, божественное: "И звуки становятся библейскими у наших поэтов". В качестве примера я бы назвал стихотворения Рубцова "В глуши", "Пасха под синим небом...", "Весна на берегу Бии" и другие. Через Рубцова я приобщаюсь к Богу, как и все внимательные читатели. К тому же мы знаем, что поэт не на осину молился, а на иконы. В последний год жизни иконы стояли у него на столе... Впрочем, Рубцов настолько широк, что каждый исследователь находит у него то, что ищет» [10].

Да и в том же 1993 году находились аргументы за Рубцова. Так, вместе с Юрием Кузнецовым в Вологде гостил в это время критик Вадим Кожинов. Вадим Валерианович тоже дал интервью «Сделать шаг к себе» газете «Красный Север» 30 января 1993 года. Вот его, волнующая нас, часть про Николая Рубцова. Так можно писать, говорить только о друге. А если ваш друг великий поэт, так позволительно? И всё-таки правда должна быть в приоритете, а не празднословие. Это есть наша позиция.

«- Что вспоминается вам при имени Николая Рубцова сейчас?

- Его невероятно тяжёлая жизнь, в которую была заронена божья искра. Трудно представить как он жил, обходясь без необходимейшего, без одежды, без дома. Какие – то общаги, комнаты. Всё это оставляло вмятины несовершенства и на его стихах. Помните у него такое сочетание «звёздная люстра»; только для бездомного этот неуклюжий образ может означать нечто божественное! И, вопреки всему, в нём была такая устремлённость к великому, что давала надежду жить. Как – то после смерти заехали на рынок и вместо бутылки водки купили ему цветы. Кто – то заметил при этом: «Коля набил бы нам морду, узнав на что деньги потратили». Многое вспоминается…».

Поэма Ю.П. Кузнецова «Золотая гора». История первой публикации и посвящения Н. М. Рубцову

Особый интерес у нас вызвала история публикации, причём первой публикации, поэмы Юрия Кузнецова «Золотая гора». Да, поэма была смелой, необычной, автор долго не мог её нигде напечатать. Вышло так, что в Вологде в газете «Вологодский комсомолец» летом 1975 года Кузнецову пошли навстречу и решили поэму опубликовать. Но, главный редактор газеты, а им был тогда прозаик Владимир Шириков, решил, что для того, чтобы она не выглядела неким инородным телом в газете, посвятить её тогда уже вологодскому поэтическому властителю дум Николаю Рубцову. Напомню, что самого поэта Рубцова не было в живых уже несколько лет. С радостью или без неё, Юрию Кузнецову пришлось согласиться, и поэма «Золотая гора» вышла с посвящением Николаю Рубцову. Это случилось в номере областной молодёжной газеты «Вологодский комсомолец» от 9 июля 1975 года. С тех пор эта история с посвящением поэмы Рубцову обросла неким шлейфом домыслов, пересудов и серьёзных дискуссий. Почему Юрий Кузнецов впервые напечатал поэму в Вологде, что для него значило посвящение Николаю Рубцову и тому подобное.

Нам кажется, что ответы на все эти вопросы и даже гораздо больше, можно получить в книге Валерия Сдобнякова «В предчувствии апокалипсиса». В ней размещено интервью автора с А. А. Парпара, поэтом, главным редактором «Исторической газеты», который в 80 е годы 20 века занимал пост редактора отдела поэзии в журнале «Москва». Вот после публикации поэмы в этом журнале и появилось «новое» литературное имя – Юрий Кузнецов.

«А. Парпара. Я узнал о поэме Кузнецова «Золотая гора» после её публикации в газете «Вологодский комсомолец». Один мой приятель прислал её мне. Это была дерзкая поэма, за которой стоял сильный поэтический характер. Она как бы взрывала застоявшийся поэтический мир. Ведь подумать только – вдруг, неожиданно кто-то пишет о горе (о символическом Парнасе), где обитают великие поэты: «Где пил Гомер, где пил Софокл, где мрачный Дант алкал, где Пушкин отхлебнул глоток, но больше расплескал…» В этих строках звучала молодая дерзость. Когда мне прислали газету с этой публикацией, то я сам на машинке перепечатал её, там всего-то было триста строк, и показал Алексееву. Михаил Михайлович её прочитал, вернул мне и попросил показать «Золотую гору» всем членам редколлегии. Я это сделал, и все члены редколлегии поэму дружно «зарубили».

B. Cдобняков. Получается, что все знаковые поэмы редколлегия «Москвы» отвергала, не желала пропускать в печать?

А. П. Выходит, что так. Но в этом случае был один нюанс. Кузнецов только что выступил со статьёй, в которой «раздолбал» в пух и прах Игоря Шкляревского и Леонида Мартынова. С Мартыновым, это он, конечно, сделал зря, хотя Шкляревскому досталось справедливо. Кузнецов же тогда начал выступать с критическими статьями, где ругал Пушкина, чем, естественно, восстановил против себя классически образованных людей. Ну а, на самом деле, если вдуматься – пришёл какой-то, никому неизвестный мальчишка, начал «выпендриваться» почём зря. А я чувствовал его внутреннюю поэтическую силу и умение сказать не в лоб о каких-то важных вещах. Поэтому стал убеждать редколлегию в необходимости публикации поэмы. «Да, Юрий Кузнецов дерзкий поэт, но его надо поддержать». Особенно важно это сделать после публикации его статьи о творчестве Шкляревского и Мартынова. Переломить ситуацию мне было нелегко. Шёл 1975 год, я только что пришёл в редакцию, и к моему мнению, по вполне понятным причинам, ещё не очень прислушивались. И всё-таки поэма была напечатана. А через день после нашей публикации вышла статья в «Комсомольской правде», где Кузнецов возносился до небес.

B. C. За эту поэму?

А. П. Я думаю, что за необычность.

Но был при подготовке этого произведения к печати и ещё один деликатный момент, о котором стоит здесь сказать. Первоначально «Золотая гора» была посвящена Николаю Рубцову. Так поэма вышла в «Вологодском комсомольце». А я в те времена Рубцова просто боготворил. Ещё в «Нашем современнике», где я недолго работал редактором отдела поэзии, я готовил к печати новые его стихи, которые он сам принёс, а потом долго сидели и разговаривали о поэзии и поэтах. У меня сохранились даже два письма от Рубцова той поры, которые я до сих пор не опубликовал. Есть в моём архиве и текст предисловия к этим стихам Виктора Астафьева, из которого главный редактор журнала Сергей Васильевич Викулов вычеркнул два абзаца. В сокращённом виде эта вступительная заметка и была опубликована. У меня же хранится полный текст с карандашными отметками в нём Викулова. Этот текст я тоже пока нигде не обнародовал. Но вернёмся к Юрию Кузнецову. Когда я прочитал поэму, то позвонил Кузнецову и спросил, напечатал ли он в журналах «Золотую гору». Он с горечью ответил, что даже в издательстве «Современник» её выкинули из нового сборника. И тогда я предложил срочно принести первый экземпляр мне.

…Когда же в «Москве» набрали вёрстку поэмы, то я пригласил автора с ней ознакомиться. Это было моё «железное» правило в работе с писателями и поэтами. И вдруг вижу, что Кузнецов зачёркивает своё посвящение Рубцову.

– Почему ты это сделал? – спрашиваю я.

На что он мне ответил:

– Посвящение я поставил только для того, чтобы напечататься в «Вологодском комсомольце».

– Ну, если ты считаешь, что так нужно, – говорю я ему, – мы должны уважать твоё решение. Только прошу поставить свою подпись.

Он расписался, и этот экземпляр вёрстки я также храню в своём архиве.

B. C. Правильно, чтобы со временем не дать повода недобросовестным людям обвинить вас в том, что вы самолично, из каких-то личных побуждений, убрали это посвящение.

А. П. Кузнецов, как автор, имел на это полное право».

Но, вот как пишет в предисловии к своей книге об этом случае Валерий Сдобняков и в этом тоже есть своя правда.

«…Анатолий Парпара "пробил" поэму Юрия Кузнецова в печать, и создал новое в поэзии имя.

Очень ценно, что в обширном литературном архиве (об этом Анатолий Анатольевич рассказывает в своем интервью) хранится верстка этой поэмы, в которой было посвящение Николаю Рубцову, а потом это посвящение зачеркнуто автором. В соответствии с тогда существовавшими правилами, Юрий Кузнецов расписался в верстке прямо возле своей правки. В первой публикации поэмы в газете "Вологодской комсомолец" посвящение было, а тут Юрий Кузнецов его убрал.

Я хорошо помню, как это событие широко обсуждалось в узком поэтическом кругу завсегдатаев ЦДэловских буфетов. Мы сравнивали поступок Юрия Кузнецова с тем, что композитор Бетховен посвятил Наполеону Бонапарту свою 9-ю симфонию. Но когда Наполеон из Первого консула вдруг сам себя сделал Императором, Бетховен свое посвящение Героической симфонии немедленно убрал. В Европе того времени этот факт был главной новостью, о которой писали все европейские газеты - а их было уже немало.

Честно говоря, меня и по сей день чуть коробит, что Юрий Кузнецов, сначала посвятил поэму, а потом убрал свое посвящение - тем более, что Николай Рубцов к тому времени трагически погиб...».

А вот как описывает события ещё один очевидец, тот самый приятель Анатолия Парпары, который прислал ему газету «Вологодский комсомолец» с напечатанной поэмой «Золотая гора» Василий Пономаренко [11].

«…На вологодском вокзале очутился рано утром, купил местные газеты. В молодежной прочитал смелую по тем дням, лирически-напряженную поэму «Золотая гора» Юрия Кузнецова. Что-то о нем доводилось слышать. Над поэмой стояло посвящение Рубцову. Произведение сразу как бы просвечивалось болящей сутью жизни и смерти славного поэта. От этого все восприятие вещи многократно усиливалось. Побежал в киоск, взял еще несколько экземпляров «Вологодского комсомольца» и поехал в редакцию. Там высказал восхищение смелой публикацией, поведал о своем желании поклониться Рубцову. Молодой редактор (это был В. Шириков, ныне известный в своем краю прозаик) пояснил, как добраться до кладбища, сказал, что в городе уже есть улица имени Рубцова. Поэму Кузнецова я тогда же отослал в Москву поэту Анатолию Парпаре, моему давнему другу: оренбургские степи нас познакомили когда-то. Его стараниями и при поддержке редколлегии вещь, до этого отклоненная рядом столичных изданий, была напечатана в журнале «Москва». О ней широко заговорили. Но посвящение Рубцову автор неожиданно снял. На вполне резонные вопросы ответил, что, мол, в произведении речь идет не о Рубцове, а о нем, Кузнецове. Посвящение-де было выставлено для прикрытия, чтобы поэму напечатать хотя бы где... Додумался, кем прикрываться! Ну, что ж: Рубцов даже своим именем помог в трудную минуту новому поэту…»

Никогда больше Ю.П. Кузнецов не возвращался к посвящению поэмы Н. М. Рубцову, хотя историй со снятием и возвращением посвящений тому или иному поэту, писателю у него довольно много. Как пример, можно привести известнейший сборник его стихов «Золотая гора» М. «Советская Россия» 1989. В ней есть стихотворения, названные так же, как и рубцовские: «Звезда», «Жара», «Старик», «Цветы, «Снег», «Озеро», но, конечно, они кузнецовские. Посвящения же перед поэмой «Золотая гора», напечатанной на страницах 260 – 267 нет…

Эта история связана с нашей областной, вологодской газетой, она из тех, которые не всем понятны и нравятся. Но, она часть литературного процесса, отношений двух поэтов. При всём том, закончить материал хочется всё же надеждой, что общий памятник двум поэтам появится в Москве и будет соединять поэтический мир столицы. Вот тут слова писателя Петра Ткаченко будут, думается, к месту. «…Ни один поэт во второй половине минувшего двадцатого века не привлекал к себе такого всеобщего, именно народного внимания, как Николай Рубцов. Такая участь позже выпадает разве только Юрию Кузнецову уже на закате русской литературы в наши дни, устроенного вполне рукотворно. Из всех поэтов двадцатого века, – его второй половины, только Николай Рубцов, а позже Юрий Кузнецов в полной мере поняли Блока, восприняли и во всей глубине переняли тему России, её судьбы во всём её трагизме» [12].

---

---

Материал предоставлен автором