1

В пору моей молодости, в 60-е годы, я два года жил в Вологде - был литературным сотрудником газеты "Вологодский комсомолец". И сам город, наполовину деревянный, уютный, и добродушные люди его с присущим им торопливым окающим говорком, встречи и общение с ними - все западало в мою душу всепроникающе, благодатно, навсегда.

Однажды Сергей Багров, будущий писатель, а тогда корреспондент нашей газеты (его письменный стол стоял напротив моего), сказал, что в Вологду приехал поэт Николай Рубцов. Сказал с теплым чувством - они когда-то вместе учились в Тотемском лесотехническом техникуме и были друзьями. В то время имя Рубцова мне ни о чем не говорило, я не был знаком с его творчеством, и потому весть о его приезде оставила меня равнодушным. Тем более, Вологда была богата литературными талантами, и я уже успел привыкнуть к обилию дарований, радушно привечаемых нашей газетой.

То придет Василий Белов, большелобый, немногословный, остро ко всему приглядывающийся, - тогда еще не знаменитый, но, судя по опубликованным в газете "Красный Север", удивительно свежо написанным, главам из повести "Привычное дело", писатель с большим будущим. Просмотрит подшивку газеты, сыграет с кем-либо в шахматы - лишь изредка уронит словечко. Покладистый и скромный, Василий Иванович вдруг и встопорщится, коль дело коснется личного достоинства. Помню, писатели были приглашены властями на какое-то торжество. Василию Ивановичу было уготовано место в компании, видимо по духу ему не близкой. Неуступчиво, даже и резковато отвечал он по телефону кому-то из обкомовцев (ради истины - обычно внимательным к творческой интеллигенции города), что на торжестве изберет себе соседей сам.

То, словно луч солнышка, заглянет в редакцию всегда доброжелательная Ольга Фокина - праздник, когда ее стихи-самоцветы украсят литературную страницу.

(Позднее я не раз задумывался, чем объяснить феномен - обычный областной город выпестовал целую плеяду прекрасных русских писателей. Не тем ли, что если и сохранился на Руси еще русский дух, то - на Севере, и Вологодчина - один из его источников?)

Вскоре в редакцию пришел и Николай Михайлович Рубцов. Небольшого роста, лысоватый, взгляд умный, кроткий. Багров крупно вышагнул ему навстречу, радушно приветствуя. Познакомил нас, сказал, что я из Рязани.

- Из Рязани?- переспросил Рубцов. - Евгения Маркина знаешь?

Господи, кто же не знал в Рязани поэта Маркина? Студентом-первокурсником пединститута он широко печатался в газетах и альманахе "Литературная Рязань", а когда перевелся в Литературный институт им.Горького, то еще студентом издал первую свою книгу - "Личное дело". В книгу эту вошли стихотворения "Речка Гусь", "Я помню жактовскую комнату", "Ленька", "Петька-петушок", - те самые, что будут напечатаны во всех последующих книгах поэта и читаться "на бис" на студенческих вечерах в Рязани много лет - вплоть до наших дней. А теперь и на могиле поэта...

Рубцов и Маркин познакомились в Москве, где Рубцов учился в том же Литературном, знали и ценили творчество друг друга, видно, не раз стаивали рядом в очереди за кружкой пива, пересчитывая последнюю карманную мелочь и перешучиваясь, - во всяком случае, улыбаясь, Рубцов заметил: "Чудак этот Женя Маркин! Если завелся в кармане рубль - обязательно возьмет такси..."

Дальше разговор пошел сугубо практичный - Николай Михайлович, без копейки в кармане (вспомним его улыбчивое: "Стукну по карману - не звенит, стукну по другому - не слыхать..."), попросил Сергея устроить ему командировку от газеты.

Командировку вместе с командировочными он получил в тот же день и укатил в район, вернувшись оттуда с некоторым опозданием, но со статьей.
Вскоре в одном из клубов или кинотеатров (точно не помню) состоялся литературный вечер. Выступили многие вологодские поэты и прозаики. Каждое выступление сопровождалось шквалом аплодисментов. Любили вологжане своих поэтов и писателей. Но вот предоставили слово Николаю Рубцову. Он прочел:

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...

Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень,
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!

Будут поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...

Прочел он три или четыре стихотворения - все превосходные, теперь хрестоматийные. Ясность и простота, мудрость и всеохватывающее чувство любви. Читал просто и в такт ритму стиха внушительно покачивал указательным пальцем. Жест этот усиливал воздействие прекрасных стихов на слушателей. Было ощущение, что говорит пророк.

2

Нередко приходил в редакцию Рубцов - тихий, иногда грустный. Если Сергея Багрова не было - тот часто мотался по районам, добывал материал для статей - поэт некоторое время сидел на его месте и мы беседовали. Иногда это были разговоры общие, о том, о сем, иногда - о поэзии. В то время он обдумывал статью о высоко ценимом им творчестве Ольги Фокиной (вскоре написал ее и опубликовал в нашей газете), - и речь у нас шла о ее стихах. Видимо потому, что я рязанский, он заводил речь о Есенине, - один раз поинтересовался, не открыт ли музей в Константинове, в другой раз сказал, что первый поэт двадцатого века - Есенин.

Вдруг Рубцов надолго пропадал - уезжал в село Никольское Тотемского района, где жила его семья - жена и дочь. Внезапно опять появлялся. Поговаривали, что он выпивает, но я ни разу не видел его выпившим.

Помню, был март. За окнами - синее небо, солнце, в скверике искрится ноздреватый снег. Пришел Рубцов - кроткий, но и оживленный. Получил гонорар за стихи, опубликованные в каком-то журнале. Поговорили о том, о сем; вдруг он спросил, верую ли я в Бога. Я уже привык к тому, что он неожиданно менял тему разговора - предыдущие беседы, в чем-то незавершенные, подготавливали почву для продолжения. Я ответил и в свою очередь спросил о том же.

- Верую, - сказал он, - в того Бога, который во мне.

Вспомнив, что мне предстоит отправить деньги моим родным в Рязань, я извинился и стал собираться на почту. Рубцов вызвался пройтись со мной. Взял под мышку свой маленький чемоданчик, и мы вышли на улицу. Почта - через центральную площадь от редакции. Рубцов без шапки, в осеннем, изрядно поношенном, как сказали бы встарь, худостном пальто, при тощем шарфе. Солнце отсвечивало на его залысине. Он шел задумчивый.

- Пожалуй, и я пошлю свой гонорар жене и дочке в Никольское, - сказал он. - А то ведь не удержусь - пропью с друзьями.

Прошли немного и, уже близ почты, Рубцов остановился и стал возиться со своим чемоданчиком. Чемоданчик был со сломанным замком, и замок этот никак не закрывался.

- Ты не умеешь чинить? - обратился он ко мне.

Моя попытка наладить замок не удалась. Тогда он взял чемоданчик под мышку и вдруг сказал :

- Нет, пожалуй, не пойду на почту. В другой раз.

Я стал просить Николая пройтись со мной до почты, чтобы потом вместе немного погулять на весеннем солнышке. Он согласился. У входа в почтовое здание сказал то ли себе, то ли мне:

- А, может, все же отослать? Обрадуются...

На почте беру два бланка и настойчиво протягиваю один все еще раздумывающему Рубцову. Смотрю - подходит к столику, оформляет бланк. Подает в окошечко вместе с деньгами. Квитанцию сует в карман пальто и, с тем же чемоданчиком под мышкой, выходит на улицу, улыбчивый, довольный.

С полчаса мы гуляем по улицам Вологды, радуясь весне, синему небу и еще чему-то. Когда вернулись в редакцию, я извлек из ящика мою записную книжку и попросил поэта написать в нее что-нибудь на память. Рубцов написал экспромт:

Что было в жизни,

  то прошло,

Что не прошло,

  уже проходит,

И все уже

произошло,

И ничего

не происходит.

Поставил свою подпись и вернул мне книжку.

Через полгода я уехал из Вологды на родину. В Вологде все у меня складывалось более чем удачно, - и на работе, и по личным обстоятельствам. Было много друзей, товарищей. Но я уже начинал скучать и томиться по родной Рязанщине.

3

Эта, последняя моя встреча с Николаем Рубцовым, была и огорчительна, и грустна.

По каким-то делам я приезжал из Рязани в столицу и на ночевку остался в общежитии Литературного института, где учился мой товарищ. И надо же было случится такому - именно в тот же день в общежитии находился и Рубцов. А узнал я об этом так: ко мне вошел мой товарищ и сказал, что в такой-то комнате находится Рубцов, он сильно подвыпил и расскандалился. "Сходи к нему, может, ты сумеешь его успокоить". (Он знал, что с Рубцовым мы были хорошо знакомы).

С Рубцовым мы не виделись несколько лет, но я почему-то был уверен, что наша с ним встреча успокоит его. Я уже представил себе, как, на радостях, мы обнимемся, вспомним о Вологде, о наших общих друзьях и знакомых...

Размашистой походкой я подошел к той комнате, откуда слышался шум, постучал в дверь, попросил разрешения войти. Застолье шумело, спорило. Сквозь табачный дым я увидел лицо Николая Рубцова - он, бледный, что-то зло кричал сидевшему напротив него застольнику. На меня взглянул вскользь, неприветно. Возможно, не узнал меня. Я уже понял, что поэт раздерган и изрядно пьян и, видно, трудно управляем в таком состоянии, - но, все еще надеясь успокоить его, шутливо спросил: "Что за шум, а драки нет?" Рубцов крикнул мне в лицо: "Не лезь!".

И я вышел...

На другой день, утром, в моей комнате появился... Николай Рубцов. Как и вчера, он был бледен. На лице - печать каких-то жизненных неурядиц. Он внимательно посмотрел на меня и извинился за вчерашнее. И вновь всматривался в меня, будто узнавая. Вскоре он уехал.

Я тешил себя надеждой, что мы еще встретимся.

Но встречи такой не состоялось. Через какое-то время в Рязань пришла весть - Николай Михайлович Рубцов трагически ушел из жизни. Было ему всего тридцать пять лет.

---

Публикуется по изданию: "Приокская газета"(Рязань) 21.12.95