Поэту посвящается
Р. Винонен
Оттуда
Друзья переводят дыханье,
Кто землю с волос отряхает,
Кто дым отгоняет от глаз-
Все тут, окликаю когда их,
И нет расстояний для нас.
Не нужно колёс нам и крыльев-
На свет недосказанных слов
Встаёт из Байкала Вампилов,
От Вологды скачет Рубцов.
И пристальный Велихов Герман
На Радонеж кажет теперь нам
Одну из заветных дорог.
И если взыскуете града,
Не минете станции «Правда»,
Где был он прописан по гроб.
Глазами сверкнёт Передреев,
Как Грозный на Смутное время.
И кто бы ещё не войди,
Распашисты верные двери
И времени тьма впереди.
Мы в самые мирные годы
Имели опасные льготы-
И, где не хватило отцов,
Лечь грудью на все амбразуры,
И дать, кому следует, в зубы, -
Мы там не искали цензуры
Для крепких поступков и слов.
По старому встречу отметим,
Стеснимся за грешным вином
На этом скудеющем свете,
Хотя не простор и на том.
И вздрогну я поздней оглядкой-
Последний буфетный закут
Лоснят по столешницам тряпкой,
Снаружи позёмкой метут.
Чего я замешкался тут?
Печальная Вологда дремлет
на тёмной печальной земле…
Н.Рубцов
Пусть лёгкой сделается грусть
по уходящему покою…
Куда ни глянь – Россия, Русь…-
звенит рубцовскою строкою!
На древних улицах темно.
Не ворохнётся ветер в листьях.
Судьбой мне, видно, суждено
с тобою, город, разлучиться.
Знакомо всё – и облака,
и крест,
что древний храм венчает,
и то, что Вологда-река
суда на пристани качает…
В урочный час
придут слова,
рассеют долгие сомненья,
и всё,
чем Родина жива,
подступит к горлу, как спасенье…
Услышу звон колоколов,
старинный звон Софии светлой-
над тайной каменных дворцов,
продутых временем и ветром…
Сугробы
Памяти друга
1
Полю - полево,
Небу - небово.
Что твое здесь и что мое?
Осень долгая,
а как не было,
вот какое пошло житье...
Друг последней отсыплет горсткою:
память - памяти,
праху-прах.
Сосны вскинутся в синь угорскую,
раскачелившись на ветрах.
Не посажена,
не посеяна,
А неведомо, как - сюда?
загорится звездой осеннею
здесь березовая звезда.
Полем, лесом, рекой, долиною,
где и жизни как будто нет,
заскрипит по-коростелиному
над безмолвием лунный снег.
Затаращится в зиму выпукло,
по-сугробному чист и тепл,
всю-то душу готовый выплакать,
чтоб хоть деревце - да растет!
Семя в вечном потоке - плохо ли?
Не затем ли и мы цветем?
Листно во лесу,
стыло во поле,
думно на сердце, -
все путем!
2
Окривела луной окраина.
Олунелая спит душа.
Ночь приткнулась к окну, как раненый,
бледногубо в стекло дыша.
По сугробам - шаги усталые,
под сугробами - теплый скрип,
и копятся там воды талые -
до великой своей поры.
Понесутся ручьи сугробами -
и уж больше их не неволь!..
"Не такие ль сугробы - оба мы?"
снится голос, знакомый столь.
Снится,
снится в часы бессонницы,
словно предков шаги - земле.
Голос - помнится.
Голос - полнится.
Это друг подошел ко мне.
Кто из Тулы, а кто из Вологды
поездами, такси, пешком,
Безволосо и седо-молоды -
мы встречаемся на Тверском.
По традициям Дома Герцена,
что сложились давным-давно,
от сугробной зноби согреться мы
молча складываемся на вино.
Не копейками: двести, триста ли
души в складчину!
Все - на всех!..
...Взгляд его -
из-под грусти пристальной -
под ногами читает снег:
"Не ужился с родными тучами? -
а теперь погибай, ничей..."
Так идем, не хужей, не лучше мы,
чуть помедленней москвичей...
Мы - свободны, и это - главное!
Слово, всплеснутое в тиши,
лунной лодкой легонько плавает,
щекоча берега души.
И ничто, не мешает Голосу
В беспредельной дали стиха!..
Тихо во поле,
тихо во лесу,
тихо на сердце:
Жизнь тиха...
3
Жизнь!
Не часто в ней друг встречается...
Только - вместе,
и вот уж - нет...
Где-то, словно плывет-качается,
по проселку бредет поэт...
И одежкой он скромной помнится,
и неброской игрой ума,
а за ним на угор поземисто
насугробливается зима:
Он - свободен!
Какого лешего -
Счастье грезится?!
Ерунда!!!
Ива - словно заледеневшая
пригорюнилась у пруда.
Не в его ль тепле - счастье ивино?
Если так - то оно во всем!
Лошадиной ноздре заиненной -
чем несчастье дышать овсом?!
...Что же - счастье?..
Чего-то выстрадать?
Накубышить в чулок гроши?
Чувство Истины?
Меткость выстрела?
Единенье с душой души?
Нет! -
оно только манит издали,
как дымки над родными избами,
и - как детства заря в судьбе
лишь миражно зовет к себе...
Не насытится им,
не выболеть:
перезлей любви и вина...
А Свобода? -
в любом ли выборе
рядом с нами стоит она?
Совесть,
Счастье,
Свобода,
Истина-
все едино, и независимо.
Как земная жизнь - в невесомости,
где ты маленький и большой...
Чем дано тебе больше совести
тем возвышенней ты душой!..
...Так шагает Поэт - создание
Плоти,
Радости
и Тоски, -
вспоминая дороги дальние,
что на деле совсем близки.
Под шапчонкой не тесно волосу,
не богат, а что хошь проси...
...Щедро во поле,
щедро во лесу,
щедро - стало быть - во Руси.
На певчей родине Николая Рубцова
Развесило небо холщовые флаги.
Как баржи плывут облака.
Оставлю я росчерк на чуткой бумаге,
пока не ленива рука.
Казалось бы:
сколько дорог уже пройдено
судьбой, далеко не простой,
и эту – рубцовскую – певчую родину
берёт она тоже с собой.
Вдоль взбалмошных речек -
Сухоны и Толшмы
волной раскатились холмы;
над плёсом грачиные
крики истошные
под вечер в Николе слышны.
А к ночи особая кротость нисходит
на плёс, и холмы, и леса.
И нету причины кручиниться вроде,
но рвётся на волю слеза.
Когда красотою
здесь вдоволь надышишься
под песни рубцовских берёз
и простодушных частушек наслышишься,
задумаешься всерьёз
о том, что края эти
связаны с древностью
от самых славянских основ -
в неспешной беседе
с исконной распевностью
и задушевностью слов.
И мысль настигает:
рубцовская исповедь
поглубже даёт вздохнуть...
России бы только в сумятицу выстоять,
а мы-то уж как-нибудь.
Памяти Николая Рубцова
Годы шли, утихли боли
погребальные – во мне…
Календарь с портретом Коли
я прикнопил на стене.
Изрыгнуло смерть не дуло,
а – любовных рук игра…
Тридцать пять годков минуло
с той поры…а – как вчера!
Нам поэт и ныне дарит
сочетанья дивных слов…
Я смотрю на календарик
и дарю ему любовь.
Помню, Коля, как бродили
спящим Питером с тобой…
С неба звёзды нам светили,
но любовь была…слепой.
Крыша
Николаю Рубцову
Мы были бездомными, Коля,
Но словно родная семья,
И те, кто не знал этой доли,
К нам не набивались в друзья.
Все вместе ходили мы к Неле-
В семейный налаженный быт,
А после брели еле-еле-
В общагу меня проводить.
Сказал разволнованный Чухин,
Нашедший у бабки приют:
-Вот ходят какие-то слухи,
Что нам по квартире дают!
И ты усмехнулся, невесел,
Прервав размышления нить:
-Серёжа и уши развесил.
Ключи не забудь получить!
А годы неслись молодые,
И были с тобою друзья,
Такие простые, земные,
Как Неля, Серёжа и я.
Спрошу я у Господа Бога,
За душу себя теребя:
Откуда сегодня так много
Друзей развелось у тебя?
И пишут, и пишут, и пишут,
И хвастают, совести нет,
А дали бы вовремя крышу-
И жил бы великий поэт!
Слава
Во мне живут два человека,
Напоминая близнецов.
Тот и другой – любимцы века:
Гагарин это и Рубцов.
Я говорю о них обычно
С каким-то внутренним теплом,
Поскольку и встречался лично,
И за одним сидел столом.
Не позабудешь, как ни грустно,
Того, что каждый совершил.
Один рукою звёзд коснулся,
Другой – поэзии вершин.
Откуда грусть – должно быть, ясно,
И никакой тут тайны нет:
Сложили голову напрасно
Тот и другой во цвете лет.
Обоим им дала в наследство
Страна почти с рожденья дней
Войной расстрелянное детство
И причитанья матерей.
А как ещё хватало духу,
Хоть было жутко иногда,
Чтоб пересилить «голодуху»
в послевоенные года?
Стремясь к одной высокой цели,
Но каждый – на своём пути,
Они бы многое успели
Ещё и сделать, и пройти.
Не различима в них по праву
Судьбы связующая нить.
Вот только славу им, да, славу,
Пришлось не поровну делить.
Она за Юрием носилась
Порой у каждого угла.
А Николая эта милость
Лишь после жизни догнала.
Вспоминая Рубцова
Осенний сквер прохладою бодрил.
И битый час, нахохлившись над книжкой,
Я что-то бодро к сессии зубрил,
А он курил, закутавшись в плащишко.
Скамья. И рядом признанный поэт!
Заговорить, набраться бы отваги,
Мол, я из той же – хоть без эполет! -
Литинститутской доблестной общаги.
Он всё сидел, угрюм и нелюдим,
Круженье листьев взором провожая,
И вдруг сказал: «Оставьте... всё сдадим!» -
Я подтвердил кивком, не возражая.
«Вы деревенский?» – «Ясно, из села!»
«Не первокурсник?» – «Нет, уже не гений...»
В простых тонах беседа потекла,
Обычная, без ложных откровений.
Вот пишут все: он в шарфике форсил,
Но то зимой. А было как-то летом:
«Привет, старик!» – рублёвку попросил
И устремился к шумному буфету.
Теперь он многим вроде кунака,
Мол, пили с Колей знатно и богато!
А мы лишь раз с ним выпили пивка
И распрощались как-то виновато.
Потом о нём легенд насотворят
И глупых подражателей ораву.
При мне ж тогда был фотоаппарат,
И техника сработала на славу.
Он знал и сам: легенды – ерунда,
А есть стихи о родине, о доме.
Он знать-то знал – взойдёт его звезда,
Но грустен взгляд на карточке в альбоме.
Стихи в твёрдом переплёте
Ты весь в стихах, ты весь в полёте,
Но ты – в России. Дай же Бог,
Чтоб книжку в твёрдом переплёте
Издать ещё при жизни смог.
Чтоб той мечте осуществиться,
Торимая одним тобой,
Дорога не должна ветвиться,
А лечь и сделаться судьбой.
Ещё надёжнее – наметить
И Провиденью предложить
Кому-нибудь тебя повесить
Или руками задушить.
Или зарезать в диком поле,
Как Кедрина. Вот так-то, брат…
А бедному Рубцову Коле
Второй достался вариант.
А я живу, и том свой ставлю
Я без подпорок «на попа»,
Хоть книжку бедную не славлю-
Фортуна-матушка слепа.
Хотя и сам тонул в болотах
И в бездну голову совал,
И в самых жёстких переплётах,
Совсем не книжных, побывал.
Меня зовут к себе, поверьте,
Друзья в аду или в раю,
И на каком я нынче свете,
Я сам не очень сознаю.
Встреча
Небо в зареве пунцовом.
Был июль. Была жара.
Книгу дарят мне Рубцова
у соседнего двора.
И мужик, от солнца бурый,
говорит мне от души:
«Почитаешь в Петербурге
мой подарок из глуши».
Промолчал, что Колю знаю,
если раньше не сказал.
И, подарок принимая,
вспомнил время…
И вокзал…
Только сердце бьёт тревожно
и сжимается, как ком.
Не ответить невозможно,-
стыдно перед мужиком.
Пол скрипит натужно в сенях,
мы идём ко мне домой:
«На, держи! Сергей Есенин!
Мой любимый. Нынче – твой!
Очень рад я встрече этой.
Пьём вино. Едим грибы.
И знакомим двух поэтов
одинаковой судьбы
и до боли сердца близких-
тех, кого забыть нельзя.
…И стоят рядком их книжки,
мои старые друзья.
Георгины
Это ветер шумит, это осень пришла,
Опахнула печалью равнины,
И опять, без надежды, любви и тепла,
Замерзают в садах георгины.
Георгины, цветы... Не любила я их!
Что ж брожу по увядшему саду
И гляжу, как горят, словно в строчках твоих
И летят лепестки за ограду:
У замшелой скамьи, где тропинка узка,
Я стою в час осенней кручины,
И, как страшная весть, ранит сердце строка:
«Замерзают мои георгины...»
Ах, какая тоска! Словно жизнь пронеслась,
Словно жизнь отшумела – не лето!
Георгины, цветы... Непонятная связь
С не согретой судьбою поэта.
Нет, не думала я никогда,
Что под небом, сиротски – пустынном,
Никогда им доцвесть не дают холода,
Никогда – лишь одним георгинам.
И за то навсегда полюбила я их
В час печали, в ненастные ночи,
Что вовек на Руси любит смерть молодых
Целовать в непокорные очи...
Не одна я любила дремучесть лесов,
Облака и родимое поле!
Георгины, цветы... Алый жар лепестков!
Это жизнь горяча так - до боли.