Зрячий посох (отрывок из повести)

Виктор АСТАФЬЕВ

<...>

Возвратился  из  поездки  по Алтайскому краю Николай  Рубцов,  возвратился просветленный,  сияющий,  душевно обогатившийся - человек  тихой  вологодской земли,  он открыл новую и очень красивую, не похожую на его родину ни нравом, ни видом, буйную и пространственную страну Сибирь.

 Открытие  потрясло  и вдохновило поэта. Он привез с собой  новые  стихи  и замыслы и, поскольку жили мы через два дома, сразу же явился к нам поделиться своим  богатством и душевной радостью (других материальных благ и богатств  у него никогда не было, да они ему были и ни к чему).

Хорошие,  уже  зрелые  стихи читал нам Николай Михайлович.  Чувствовалось, что  он  переживает  какой-то внутренний подъем, что в  поэтическую  зрелость входит душевно обогащенным, готовым решать большие нравственные задачи,  жить в  поэзии  не по заниженной норме, как живут и благополучно прозябают  в  ней целые  косяки  посредственности. Жить и творить по завышенным нравственным  и гражданским задачам трудное дело, но оно становилось поэту по плечу.

Примерно  это я и говорил тогда Николаю Михайловичу, Коле, как  всегда  до самой  смерти  дружески и братски называл я его, говорил как старший  брат  и сотоварищ по перу. Коля зарделся, бормотал какие-то неуклюжие ответные  слова и все спрашивал, с какой-то, как ему казалось, тайной, на самом же деле легко отгадываемой  детской  многозначительностью: "А какое?  Какое  стихотворение, Виктор  Петрович, тебе из сибирского цикла больше понравилось?" И я  ответил: "Шумит  Катунь". Коля ушел в мою комнату, сказал, чтоб ему не мешали,  оттуда вернулся,  сияя  своими маленькими, выразительными черными глазками,  и  всем лицом  сияя,  и протянул мне листок со стихотворением "Шумит Катунь",  сверху которого было написано: "В. Астафьеву".

Мне  за мою творческую жизнь посвящено немало произведений, в том числе  и поэтических. Я всегда пытался и пытаюсь делать людям добро и не только пером, но  всем, что и где мне доступно. И мне люди за добро платят добром, какое им доступно.

Не  скрою,  посвящение Николая Рубцова, в котором я и близкие, сведущие  в литературе  люди  и  тогда  уже  предполагали большого  поэта  -  еще  только предполагали!  -  было  мне  особенно дорого еще  и  потому,  что  мне  дарил стихотворение мой собрат по жизненной доле, бывший детдомовец, и как  человек искренний, внешне колючий, иногда и грубый, он делал подарок с какой-то редко наяву   пробуждающейся,   точнее,  редко  кому   показываемой   нежностью  и доверительной непосредственностью.

Не  стало Коли, Николая Михайловича Рубцова. Посыпались на него, как у нас часто  водится, послесмертные похвалы, пришла давно заслуженная слава, начали выходить  одна  за другой книги - и снова "сюрпризы": в одном издании  "Шумит Катунь" печатается с посвящением, в другом - нет.

Я  понимаю,  что не всем людям мое имя и работа моя по нутру,  да  и  есть целая  категория людей, которым я совсем не хотел бы быть "по нутру", и  пишу совершенно иногда осознанно для того, чтоб растревожить, если не ушибить  это самое нутро. Но, кроме меня, есть воля покойного человека, воля поэта, и  тут уж,  люби не люби, но, как говорится, "почащей взглядывай". Соблюдай хотя  бы против  своего мстительного норова этические нормы, выполняй волю  покойного, ибо  для  нормальных, уважающих себя людей она всегда была свята, а  святого, достойного почитания не так уж много нынче на свете осталось. И кому  как  не писателям  и их издателям дорожить этим, хранить этические остатки  и  нормы, еще позволяющие человеку чувствовать себя человеком?