«Я БУДУ СКАКАТЬ ПО ХОЛМАМ ЗАДРЕМАВШЕЙ ОТЧИЗНЫ…»
ЭЛЕГИЯ ИЛИ ПЕСНЯ?

История научного изучения жанровых особенностей этого стихотворения скудна. В свое время к данной проблеме обращались лишь К. Шилова и И. Ефремова. В обоих случаях речь шла либо о слиянии "элегических, баладных и одических жанрово-стилевых начал", либо даже о ломке элегического жанра, "привнесения в него драматизма баллады, одической патетики и эпического размаха, не своиственного лирическим произведениям". Большинство исследователей творчества поэта говорят о песенно-элегическом начале как основном в его лирике. Поэтому необходимо выявить песенные жанрообразующие признаки в этом шедевре русской поэзии.

Стихотворение написано в 1963 году, впервые напечатано в 8-м номере журнала "Октябрь" за 1964 год, позднее вошло в знаменитый рубцовский сборник "Звезда полей" (1967 г.). Ко времени его написания в творчестве поэта закончился период становления (1957 - 1962 гг.), сложилась своя поэтическая система, свой взгляд на мир. Цельность характеру лирического героя придавали воспринятые Н.Рубцовым народные этико-эстетические идеалы. Цензура принуждала поэта прибегать к иносказанию, в частности, к символизации, свойственной и элегии, и песне. Анализ же образно-символической структуры стихотворения даст возможность проследить развитие авторской художественной мысли. Следует, однако, помнить, что она не может быть объяснена без соотнесенности со всей рубцовской образно-символической системой.

Уже в первой строфе непреклонное: "Я буду скакать...", оформленное затем в строфическое кольцо, настраивает на полемический лад. Н.Рубцов ведет спор со своим временем, с эпохой,  погрузившей родину в духовное забытье (олицетворяющий и одновременно оценочный глагольный эпитет "задремавшей" подчеркивает временность, неустойчивость этого состояния). Действие в стихотворении происходит ночью, а ночь - традиционный символ смерти, как  и сон, отождествляемый с нею и в древнейшие времена, и в фольклоре, и в классической  русской литературе. В древности, например, считалось, что душа погруженного в сон человека вылетала из тела  и посещала те места, видела тех людей и совершала те действия, которые видел спящий. В классической традиции ночь - вообще время поэтов, время, когда к ним приходит вдохновение, и душа в тишине обретает покой, умиротворение, мудрость.

Сквозной символ - скачущий всадник - несет не только традиционное значение освобождения, это еще и лирический герой, и его душа, летящая в одно и то же время и "по холмам задремавшей отчизны", и "по следам миновавших времен". Рубцовский всадник (конь, кстати, в народной песенной лирике - символ счастья, свободы, удачи), "сын удивительных вольных племен" (на Севере не было крепостного права, крестьяне были вольными), преодолевает горы и холмы, символизирующие собой жизненные препятствия  - неволю и горе, и знает, что этот путь - его судьба. Ведь в русской народной лирической песне дорога - символ жизненного пути, судьбы,  а судьба и смерть - тождественны. И хотя герой "неведом", одинок, ничто и никто не остановит его, и он снова и снова повторяет: "Я буду скакать..."

Вторая строфа представляет собой воскрешенную в памяти картину былой крестьянской жизни. Н.Рубцов рисует ее с мягким, добрым юмором: председатель "требовал выпить"; жницу, "как знамя, в руках проносил!" Но это счастливое воспоминание - лишь краткий миг. В следующей строфе появляется непривычное, нетрадиционное для элегии сравнение: "И быстро, как ласточка, мчался я в майском  костюме..." Может показаться, что поэт здесь совершил ошибку (в основе сравнения - разнородные слова), но расшифровка этого образа снимает все сомнения: для Рубцова было важно выделить именно народнопоэтическое значение символа - непрочность счастья. А завершается строфа и вовсе безрадостно - ведь река, по народным представлениям, вслед за разлукой приносит смерть. Горе, печаль и ту же смерть сулит и половодье (у Рубцова - весенние воды). Для лирического героя все это - не только личная трагедия, и поэтому четвертая строфа взрывается страстным обращением к России: "Россия! Как грустно!" А грустить есть о чем: лодка-любовь "на речной догнивает мели" под поникшей над обрывом ивой (ива, как известно,- лирический символ грусти и печали), и "пустынно мерцает померкшая звездная люстра" (в народной лирике звезда символизирует собой судьбу, а также счастье, красоту, духовную чистоту). Н.Рубцов включает в унылое окружение  поэтических образов четвертой строфы еще одно, собственное символическое значение звезды: Русь, вселенная, вечность, - придавая трагедии особый смысл. Исторические же ее корни вскрыты в пятой строфе: "удивительный", белый (цвет чистоты) храм (в народной поэзии   - символ святости, у Рубцова - и Руси) "пропал" среди "померкших" полей (в русской народной лирике поле - пространство, свобода). К о г д а  произошла потеря Родины и свободы - Рубцов знает точно  и свое отношение  к прошедшей революции выражает открыто и смело:

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской

   короны,

 Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых

   церквей!..

Нагруженные т а к и м  смыслом слова выделены даже графически.

В последующих трех строфах лирический герой  высказывает свои самые сокровенные мысли. Родиться в России для него  - все равно, что оказаться в раю: "О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!" (кстати, синий цвет в народных песнях символизирует чистоту, святость, а небо - красоту, счастье, нравственную чистоту). Уподобление лирического героя ангелу и одновременно птице - не закон балладного жанра, а закон  рубцовского поэтическкого мира. Ангел (в греческом и еврейском языках означает "вестник") - слово, которое "часто прилагается и к людям. Уподобляемое в общем смысле, оно выражает собой понятие о духовных существах и  служении их, т.к. чрез них Господь являет свою волю и делает их орудиями исполнения оной." Другой символ человеческой души  - птица - традиционен в мировом фольклоре и имеет древнее происхождение, в русской же лирической песне несет несколько значений: 1. свобода, счастье; 2. судьба; 3. память о прошлом (высота полета птицы - образ дальнего, пршедшего времени); 4. в е с т н и к  смерти (выделено мной. - В.Б.). К этому следует добавить, что забудившаяся птица в народной песне символизирует собой горе сиротства.

В 6-й и 7-й строфах восходящая горестная интонация (троекратное "боюсь") лирического переживания о русском народе, отринувшем Бога ("Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы..."), и о собственной грядущей гибели ("без грусти пойду до могилы...), в конце 7-й строфы достигает эмоциональной и идейной кульминации: "Отчизна и воля - останься, мое божество!" После этой строки серия призывов-заклинаний уже идет по нисходящей линии.

Обожествление отчизны и воли характерно для всего творчества Н.Рубцова. Но если о родине, отчизне - важнейшей доминанте его творчества - говорилось не раз, то о воле (и производных от этого слова) как об одном из наиболее часто встречающихся в рубцовской лирике образов-символов сказано гораздо меньше. "Издавна русская культура считала волю и простор величайшим эстетическким и этическим благом для человека", - пишет Д.Лихачев. В русском языке слово "воля" имеет множество значений и их оттенков. Воля - не только свобода или пространство, это еще и  "творческая деятельность разума, нравственная мочь, право, вся нравственная половина человеческого духа, воля добру и злу"; душа, созданная по образу Божию, душа, которая дороже всех сокровищ мира. "Воля - свой бог", - сказано в поговорке. Поэт повторяет эти слова: "мое божество!"

В 8-й строфе Рубцов широкими мазками рисует величественную картину русской природы, используя в конце удивительную метафору: само "солнце на пашнях венчает обильные всходы Старинной короной  своих восходящих лучей!" (солнце в песеной лирике - символ счастья, восход - жизни; замечательна словесная игра: всходы - восходящих!).

Предпоследняя строфа начинается так же, как и первая. Кольцевая композиция здесь - песенного склада, в котором сама минорная интонация диктует подобное построение. Лирический герой возвращается на грешную землю, где царствует "ночное дыханье" п о к а  е щ е   спящей родины ("И  т а й н ы е  сны (выделено мной. - В.Б.) неподвижных больших деревень"). Таинственный всадник, промелькнувший "легкой тенью", как уже говорилось, - сквозной символ рубцовской поэзии, выходящий далеко за ее пределы. Он скрывается в "тумане полей", а ведь поле – не что иное, как "век человеческий". Туман же в русской народной лирической песне означает печаль, слепоту, смерть. Но в стихотворении нет безнадежности, безысходна тоько личная судьба лирического героя (отрицательная анафорная формула: "Никто... никто..."). В заключительной 10-й строфе важен в связи с этим образ израненного бывшего десантника; образ, ставший символом и вызвавший у критиков сначала непонимание, а затем разноречивые толкования. По нашему мнению, только страдающий старик мог услышать "глухое скаканье" "неведомого отрока", с о - с т р а д а н и е  объединило их, и это единение разных поколений чрезвычайно важно в данном поэтическом контексте.

Стихотворение поражает своей символической насыщенностью: 36 символов (без учета повторяющихся)! Основные образы-символы (27) - традиционны для русского фольклора. Из них двадцать четыре соответствуют образной символике русских лирических песен.

Сравнение с ранней редакцией этого стихотворения, находящейся в архиве поэта, дает возможность увидеть, как настойчиво символизировал Рубцов художественные образы. Так, в поздней редакции появились такие образы-символы, как "следы" миновавших времен (вместо "не жалея минувших времен"); "обрыв" (вместо "потока"); "луга" (вместо "ромашковых трав") и др. Количество перешло в качество: предельная нагруженность текста символикой привела к сложным ассоциативным связям между символической ситуацией, обстановкой и символической картиной стихотворения.

Обращает на себя внимание отсутствие в рубцовском тексте не только жанрового, но и лексического единства. "Возвышенная" лексика: "божество, отчизна, храм, ангел, отрок, жница, виденье; таинственный, неведомый, миновавших, венчает, безвестные" - соседствует с нейтральной, но "сниженной" на общем фоне: "председатель, гармошки, костюме, бревна, люстра, десантник; выпить, капризный, гуляя, растоптанной" и даже с газетными штампами: "доблесть в труде", "знамя в руках проносил", "на пашнях... обильные всходы". Но то, что недопустимо для оды, нежелательно для элегии и баллады, вполне приемлемо для песни. Песенное начало в стихотворении преобладает. Если в балладе присутствует ярко выраженный сюжет и повествование ведется от 3-го лица, то у Рубцова все пронизано единым лирическим чувством. Элегические мотивы непонимания, одиночества, смерти являются устойчивыми  и в лирической песне, но в рубцовском стихотворении нет главнейшего условия  элегической печали - безнадежности. Позиция лирического героя не индивидуалистична, он не уходит от действительности, не отделяет себя от народной судьбы. В элегии важен пейзаж, несущий в себе поток мыслей и чувств. У Рубцова  же пейзажа как такового нет вообще. Видны в стихотворении и другие песенные признаки: композиционная цельность, простота текста, отсутствие сложных приемов. В стихе нет переноса, ему присуща интонационная законченность. Четкий, строгий ритм 5-стопного амфибрахия с цезурой после 2-й стопы, классическое чередование рифм по схеме АБАБ подчеркивает мерное, торжественное интонационное звучание. Стихотворение Рубцова напевно, мелодично, украшено многочисленными повторами, гармоническими ассонансами и аллитерациями. И.Ефремова, убежденная, что ведущим жанром рубцовской поэзии является элегия, замечает: "Как правило, подлинные элегии с широким философским обобщением нельзя петь и нельзя переложить на музыку..."  Однако все элегии поэта стали песнями, а стихотворение "Я буду скакать..." имеет несколько музыкальных интерпретаций.

Итак, все вышеперечисленное, и в особенности анализ  образно-символической структуры, позволяет, на наш взгляд, сделать вывод о преобладании в стихотворении Н.Рубцова песенно-элегической жанровой составляющей.

---