продолжение, см.

ГЛАВА 1.
Эстетическое своеобразие творчества Н.М.Рубцова

В этой главе мы рассматриваем сложившиеся подходы к исследованию творчества, личности Н.М.Рубцова, анализируем развитие классических литературных, народно-поэтических, христианских философских традиций в лирике поэта, её идейно-тематическое и художественное новаторство. В первом параграфе акцентируем духовно-эстетическую близость лирики Н.Рубцова и С.Есенина, раскрываем творческое взаимодействие Н.Рубцова с поэтами иных направлений: В.Высоцким и И.Бродским. Прослеживаем и основные особенности развития русской поэзии конца ХХ - начала ХХ1 века в связи со сложившейся исторической и общественной обстановкой. Проблеме осмысления поэтом исторического прошлого и будущего России посвящён второй параграф главы.

§1. Творчество Н.М.Рубцова в контексте русской поэтической традиции

«...Мы хотим понять, как удалось ему найти единственные слова, как сумел он впитать всю русскую поэтическую культуру - от Державина и Лермонтова до Есенина - и всё это освоить, и остаться самим собой, одарив нас чудом подлинной поэзии. В стихах Рубцова шумит живой ветер, плывут настоящие облака, говорит душа». Эти размышления В. С.Белкова над архивом поэта отражают цель и нашего исследования.

В критической литературе стало общим местом утверждение глубоко традиционного начала рубцовской лирики. Действительно, поэт сумел синтезировать художественный опыт Ф.Тютчева, А.Фета, С. Есенина, других русских поэтов-предшественников и внести в развитие литературного процесса своё, новое понимание «вечных» тем поэзии. Исходной мы признаём мысль: поэт не только «подключался» к традиции, но и «отталкивался» от неё, создавая собственную уникальную лирику, эстетическая ценность которой со временем возрастает.

Под традициями в литературоведении принято понимать историко-литературные преемственные связи в развитии общих закономерностей художественного творчества. Из утвердившейся традиции «вырастает» подлинное новаторство, а подлинным новатором становится тот художник, чьё творчество «развивается, опираясь на достижения прошлого, чьё мировоззрение строится благодаря опоре на традицию», ибо любое новаторство включает в себя из прошлого всё то, что достойно сохранения и развития, что отвечает запросам иного, нового времени.

Настоящий поэт обладает поразительной глубиной и неповторимой оригинальностью восприятия, воспроизведения и создания образа видимой, чувствуемой им действительности. Эти качества не может повторить другая творческая индивидуальность. Поэтому всякая попытка вывести одного художника из другого отдаляет, а не приближает к истине. Чтобы верно оценить достоинства автора-современника, важно взглянуть на его творчество сквозь призму достижений предшественников. «Не сличать и тем более не сводить к эстетическим завоеваниям прошлых лет, а находить точки соприкосновения, сквозные линии, являющиеся продолжением и развитием того, что составляет непрерывность в развитии культуры».

Наиболее значительной работой в области исследования традиций и новаторства в лирике поэта, как отмечено во введении, является диссертация Е.В.Ивановой. Автор делает справедливый вывод о том, что Н. Рубцов развивает в своём творчестве традицию русской классической поэзии ХIХ - ХХ веков Я.Полонского, Ф.Тютчева, А.Фета, А.Блока, мировоззренческой базой для которой явилась русская христианская философия, а также - «новокрестьянской» поэзии (С.Есенина, Н.Клюева), в основе которой лежит народно-поэтическая традиция.

Н. Рубцов был верен заветам и достижениям классиков русской литературы, но говорить о зависимости от них значит упрощать художественный процесс. Не только потому, что содержание его лирики заметно отличается от произведений поэтов прошлого. Он рождён иным временем. Учитывая данный факт, Е.В.Иванова рассматривает функционирование творчества Н.Рубцова в рамках «тихой лирики», верно отмечает общие для него и поэзии А.Жигулина, А.Прасолова, Н.Тряпкина, О.Фокиной, А.Яшина, а также «деревенской прозы» 60-х годов исторические и патриотические мотивы. Народная мудрость, подчеркнём это, понимается названными поэтами как высшая нравственная ценность, формирующаяся веками. У Н.Рубцова, как у поэзии и прозы о деревне, по сути, одна главная цель - сохранить, возродить великую силу любви к земле как основу жизни.

Утверждая самобытность поэта, против попыток привязать его лирику исключительно к какой-то одной линии традиций (преимущественно Ф.Тютчева и А.Фета) выступил и В.Сафонов: «Глупо было бы мастерить литературные весы и укладывать на одну их чашу эталоны с табличкой «Воздействие Есенина на Рубцова», на другую - «Воздействие Тютчева и Фета»... Какая из чаш, де-мол, перетянет?..

Николай Михайлович тем и хорош, что, к счастью, самостоятелен, оригинален был в поэзии. Круг литературных привязанностей Рубцова не ограничивался тремя названными именами. Он и Блока не чужд был -отнюдь! И виртуозное мастерство Хлебникова импонировало ему. А Пушкин! А Гоголь!..»

В современном рубцововедении (термин уже укрепился в критической и научной литературе) прослеживается несколько тенденций в определении линий классических традиций в творчестве поэта. «Наследником» С.Есенина и «новокрестьянской» поэзии видят Н.Рубцова исследователи и критики П.Выходцев, В.Дементьев, Л.Заманский, Е.Иванова, В.Кожинов, А.Кулинич, А.Михайлов, Н.Неженец, В.Оботуров, В. Сорокин, Т. Подкорытова, В. Сафонов. Развитие блоковской поэтической системы исследуют Г.Лесная, Т.Подкорытова, М.Онуфриева. Близость лирики Н. Рубцова к русской классической поэзии ХIХ века, особенно к творчеству Ф. Тютчева, А. Фета, Н. Некрасова, прослеживают И.Ефремова, Е.Иванова, А.Науменко-Порохина, В.Оботуров, Н.Онуфриева, А.Пикач, В.Сафонов, И.Шайтанов. Народно-поэтические традиции в лирике Н.Рубцова рассматривают В.Бараков, Е.Иванова, А.Фиронов.

Рассмотрим названные направления исследований классических основ поэзии Н.Рубцова.

Очевидно, что в ранней лирике поэта ярко выразилась есенинская традиция, которая проявилась, прежде всего, в стихотворениях о русской деревне и природе («Деревенские ночи», «Берёзы», «Я забыл, как лошадь запрягают»). Муза С.Есенина помогла Н.Рубцову самоопределиться в современности, поэтически осмыслить свою глубинную связь с родной землёй. Известно, что имя С. Есенина долгое время умалчивалось - его стихи не изучали в школе, в вузе. Но, по свидетельству В. Сафонова, В. Сорокина и других современников, Н. Рубцов знал многие его стихи. Только в 1965 году, после значительного перерыва, с большой торжественностью был отмечен в стране юбилей С.Есенина. Его поэзия начала широко входить в духовную жизнь страны в то самое время, когда деревня традиционного облика стала уходить в историческое небытие. Это время, «переломное и разломное, чреватое мучительными психологическими коллизиями, порождало проблемы, отсылавшие в поисках решений и прецедентов именно к есенинскому опыту». В его голосе говорило «непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками. Для Есенина нет ничего дороже родины» (П. Н.Сакулин). Знаменитые слова: «Я - последний поэт деревни...» - с новой, и уже не драматической только, а трагедийной болью отзывались в лирике 60-х и, конечно, в поэзии Н.Рубцова. Его лирика, как и поэзия С.Есенина, социально окрашена. Поэт испытывает гордость за индустриализацию как результат человеческого труда, но призывает сохранять первозданную красоту природы - главную ценность в жизни:

Я молча сидел в сторонке,

Следя за работой мужчин

И радуясь бешеной гонке

Ночных продуктовых машин.

Я словно летел из неволи

На отдых, на мёд с молоком.

И где-то в зверином поле

Сошёл и пошёл

                           пешком.

(«На родину!»)

Н. Рубцов, как и С. Есенин, ощущает, что в мире «господствует гармония, которую следует проявить». Она во всём, что связано с природой: в деревне и её ценностях, в цельном чувстве, в мелодическом и напевно-ритмическом начале мира, как начале именно естественной гармонии. Картины природы были для С.Есенина и Н.Рубцова теми «дрожжами», на которых «всходила» их поэзия. Хотя пейзаж как таковой почти отсутствует в стихах Н. Рубцова. В отличие от поэтического мира С.Есенина, природа редко выступает у него именно как объект изображения. Его стихи воплощают то философское единство человека и природы, когда «природа даёт самочувствие вечной жизни, определяя нравственную меру вещей и явлений».

Объединяет мироощущение поэтов именно внутренняя гармония, воплощённая в стихах, нераздельность чувства и мысли. Они воспевали радость жизни, но сквозными нитями их поэзии были грусть, печаль, сознание скоротечности бытия:

Милая, мне скоро будет тридцать,

И земля милей мне с каждым днём,

Оттого и сердцу стало сниться,

Что горю я розовым огнём.

(С.Есенин)

 

Нет, не кляну я мелькнувшую мимо удачу,

Нет, не жалею, что скоро пройдут пароходы.

Что ж я стою у размытой дороги и плачу?

Плачу о том, что прошли мои лучшие годы...

(Н.Рубцов)

Трагедия душевного одиночества, вечной неприкаянности объединяет поэтов. Вспомним строки их стихотворений: «Я давно ищу в судьбе покоя», «Ни в чьих глазах не нахожу приют», «Моя поэзия здесь больше не нужна, // Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен» (С.Есенин) и «Уж сколько лет слоняюсь по планете! // И до сих пор пристанища мне нет.», «Случайный гость, // Я здесь ищу жилище» (Н.Рубцов). Но их жизненные пути очень несхожи. С.Есенин вырос в родном доме, в воспетых им рязанских просторах, жизнь его была яркой, хотя короткой и полной потрясений. Лирический герой поэта «на всю жизнь в этом мире сохранил ностальгическую тоску по дому, лишённое агрессивности неприятие зла - по отношению к самому себе и к другим (ведь «Я - это, несомненно, - ты»), и вместе с тем одухотворённую надежду на встречу впереди»} Н.Рубцов был бездомным скитальцем почти до конца своих дней. Свою священную Родину он видит в картинах бедной российской глубинки. Ей почти в каждом стихотворении поэт признавался в любви.

Как и у С.Есенина, в его поэтическом мире нет злобы и раздражительности. «Заботливое» творчество Н.Рубцова, пишет В.Сорокин, напоминает «северную церковь с положенными ей сёлами и городами». В лирике поэта действительно запечатлены города («Вологодский пейзаж», «О Московском Кремле»), но для него они ценны прежде всего как факт человеческой культуры:

Да! Он земной! От пушек и ножа

Здесь кровь лилась.

Он грозной

был твердыней!

Пред ним склонялись мысли и душа,

Как перед славной воинской святыней.

(«О Московском Кремле»)

Е. В. Иванова отмечает, что «и религиозность, и осторожное отношение к городу пришли в поэзию Н.Рубцова во многом через раннего С. Есенина и Н.Клюева». С этим сложно не согласиться. Но черты, объединяющие поэтов, ощутимы, на наш взгляд, не только в ранней лирике, но и в их лучших произведениях. Они проявляются и в музыке стиха, и в неповторимой интимно-доверительной интонации. В целом же их творчество является выражением «особого рода художественного сознания, связанного с крестьянским трудом, с древними . воззрениями на природу, с особой символикой и лексикой, освещёнными многовековым опытом.». Вспомним, к примеру, близкие по настроению, интонации, ритму стихотворения «За горами, за жёлтыми долами...» С.Есенина и «Чудный месяц плывёт над рекою...» Н.Рубцова:

За горами, за жёлтыми долами

Протянулась тропа деревень.

Вижу лес и вечернее полымя,

И обвитый крапивой плетень.

Там с утра над церковными главами

Голубеет небесный песок,

И звенит придорожными травами

От озёр водяной ветерок. (.)

(С.Есенин)

 

«Чудный месяц плывёт над рекою», -

Где-то голос поёт молодой.

И над родиной, полной покоя,

Опускается сон золотой! (.)

Словно слышится пение хора,

Словно скачут на тройках гонцы,

И в глуши задремавшего бора

Всё звенят и звенят бубенцы.

(Н.Рубцов)

Есенинская лирика, при всём её глубоком индивидуальном художественном своеобразии, «уходит» своими поэтическими корнями в ту реальную действительность, которая окружала и волновала поэта:

Чёрная, потом пропахшая выть!

Как мне тебя не ласкать, не любить?

Оловом светится лужная голь.

Грустная песня, ты - русская боль.

«Поэтом действительности» (определение Ю.Прокушева) является и Н. Рубцов. Его проблемно-тематическое новаторство состоит в том, что он наиболее остро, эмоционально и метафорично обнажил сложности народной жизни и противоречия русской деревни конца 50-х - 60-х годов, периода губительных для неё хрущёвских преобразований. Но если христианское сознание С. Есенина «развивалось стихийно, возникло как бы само собой из сгущения, избытка пантеистически окрашенной жизни», то к Н.Рубцову народное мироощущение пришло через личный жизненный опыт, нелёгкий путь скитаний. Оно мастерски, глубинно выражено в его творчестве:

В деревне виднее природа и люди.

Конечно, за всех говорить не берусь!

Виднее над полем при звёздном салюте,

На чём поднималась великая Русь.

Галопом колхозник погнал лошадей,

А мне уж мерещится русская удаль,

И манят меня огоньками уюта

Жилища, мерещится, лучших людей.

(«Жар-птица»)

Исследователи справедливо замечают различия поэтических миров С.Есенина и Н.Рубцова. В.Кожинов, например, считает, что «цвет не играет сколько-нибудь существенной роли в поэзии Рубцова, и в этом состоит одно из коренных её отличий от поэзии Есенина, переполненной цветом». Действительно, лирика Н.Рубцова более склонна к серым тонам, но отсутствие цвета как бы возмещается «стихией света», освободительное действие которого поэт ощущал с наибольшей полнотой и силой: «Я лучше помню // Ивы над рекою // И запоздалый // В поле огонёк», «Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?) // Мелькнул в пустыне, // как сторожевой».

Следование традиции заключается не во внешней близости идейно-тематических аспектов и художественных приёмов (они во многом различны у рассматриваемых поэтов), но проявляется в поэтическом

пафосе - во внутреннем, духовном родстве, что проявляется и во впечатлениях читателя (или слушателя) при восприятии произведений.

Родственность эстетических отношений поэтов к действительности, на наш взгляд, роднят поэзию С.А.Есенина и Н.М.Рубцова. «Быть поэтом - это значит то же, // Если правды жизни не нарушить.» - определяет С. Есенин. С полным правом и основанием поэт утверждает: «Я сердцем никогда не лгу». Главной темой его творчества является судьба России, её прошлое, настоящее и будущее:

Но и тогда,

Когда на всей планете

Пройдёт вражда племён,

Исчезнет ложь и грусть, -

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

(«Русь Советская», 1924)

«Негромкие есенинские песни // Так громко в сердце // Бьются и звучат» в лирике Н.М.Рубцова с верой в Россию и мольбой: «Поверьте мне: я чист душою...» Эмоционально и точно определяет духовное родство поэтов В.Сорокин: «Он явился вовремя, без опозданий. Явился, услышав: России нужен врачующий есенинский голос, голос иного поколения, иного прозрения. Но Рубцов, как Есенин, неотторжим сутью своей от природы России, от её нрава и песни». С этих позиций вернее всего открывается и традиция - сближение Н.М.Рубцова с поэтами ХIХ века.

Общие нравственные, эстетические мотивы сближают поэтическое мироощущение Н.Рубцова, Ф.Тютчева и А.Фета: это элегический взгляд на мир, мотив одиночества, психологическая тонкость пейзажа; пристрастие к отображению пограничных состояний во времени суток, особое отношение к сочетанию света и тени в создании поэтических образов; обращение к звёздам, месяцу как к молчаливым собеседникам, многочисленные олицетворения, поиск гармонии в слиянии с природой; мотив обращения к могильным крестам, дорогим могилам; использование символов христианской культуры. Всё это - проявление сыновней любви Поэта к Родине, чувство неотделимости себя от неё.

Стихотворение Н.М.Рубцова «Я переписывать не стану.» заканчивается словами: «Но я у Тютчева и Фета // Проверю искреннее слово, // Чтоб книгу Тютчева и Фета // Продолжить книгою Рубцова». Приведённые строки не входят в число лучших творений поэта, в этом мы согласны с Ю.Кириенко-Малюгиным и склонны рассматривать их как «черновые стихи» или как программную формулировку. Эти размышления помогают постичь глубинные истоки поэтического творчества лирика.

Ф. Тютчев был «не только самобытный, глубокий мыслитель, не только своеобразный, истинный художник-поэт, но и один из малого числа носителей, даже двигателей нашего Русского, народного самосознания. он указывал настоящую Русскую точку зрения на современные события мира.» (К.Аксаков). Именно поэтому мы сравниваем поэтическое мироощущение Ф.Тютчева и Н.Рубцова. Поэт ХХ века переосмысливает тютчевский мотив мятущейся души, развивает его и передаёт читателю в своих произведениях как некий нравственный ориентир, как итог душевной и духовной работы: «И всё ж прекрасен образ мира./ И льётся в душу свет с небес.» Образ души как центральной для поэта эстетической категории занимает особое место в лирике поэта. Он воплощён волнующе, искренне, на самой пронзительной ноте: «Все темы души - это вечные темы, и они никогда не стареют, они вечно свежи и общеинтересны». Поэт должен подчиняться не одному рассудку, но прежде всего чувству:

Но если нет

Ни радости, ни горя,

Тогда не мни,

Что звонко запоёшь,

Любая тема -

Поля или моря,

И тема гор -

Всё это будет ложь!

(«О чём писать?»)

Именно «темой души», вечной, неисчерпаемой, исполненной предельной искренностью, - утверждает С. Викулов, - полюбилась Н.Рубцову поэзия Ф.Тютчева и А.Фета. Но, восхищаясь С.Есениным, Ф. Тютчевым, А.Фетом, он принимал в них не только «узколичный интим» и всё, что скрывалось за ставшей нарицательной фетовской строкой: «Шёпот. Робкое дыханье. Трели соловья.» С годами всё больше он понимал, что поэт должен уметь слушать не только собственную душу, но и душу народа. Поэты, как писал Н.Рубцов, -«носители и выразители поэзии, существующей в самой жизни, - в чувствах, в мыслях, настроениях людей, в картинах природы и быта».

Традицию русской христианской философии Н.Рубцов развивает, широко используя библейские сюжеты, символику, обращаясь к мотивам странничества, к идее духовного единения (христианской соборности). В миропонимании поэта не было глубинной канонической веры. Н.Коняев верно замечает, что его «советское», внецерковное православие воспринято через русский язык и национальную культуру, что, однако, не умаляет духовную силу творчества.

Для исторически сложившегося русского сознания характерно «православное познание мира, православное осмысление судеб человечества и человека как приуготовление к жизни будущего века». Бесспорен факт формирования русской литературы в лоне православной культуры. Православное миросознание создаёт те предпосылки, которые характерны для русского человека в его исторически сложившихся, глубинных, сокровенных отношениях к миру. Проницательно рассуждение Э. Сепира: «Единственная вещь, которую русский воспринимает всерьёз, - пишет он, - это изначальная, «корневая» человечность, неодолимое проявление человеческой сути, и в его мировидении эта изначальная человечность обнаруживает себя на каждом шагу». Поэтический талант Н.Рубцова проник в ту систему восприятия и художественного воплощения действительности, которая близка православному мировоззрению:

Спасибо, скромный русский огонёк,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далёк,

За то, что с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя

Горишь, горишь как добрая душа,

Горишь во мгле - и нет тебе покоя.

(«Русский огонёк»)

Развитие народно-поэтической традиции выразилось в наследовании идеалов народной нравственности, в особенностях поэтики, в широком использовании Н.М.Рубцовым фольклорных образов-символов: дома, лороги (пути), света, матери-земли. Поэтика фольклора - это «поэтика искусства со специфическими способами рождения и специфическими формами взаимоотношений с реальной

действительностью. Это поэтика текстов, творимых в момент их воспроизведения». Из народно-поэтического творчества поэзия 60-70-х годов «получила в наследие «эпический» народный характер с его устремлённостью к полноте восприятия мира, внутренней цельностью и свободой (волей)». Это «наследие» развивалось в творчестве крупнейших поэтов ХIХ века, прежде всего, А.Кольцова, в ХХ веке - в поэзии С.Есенина и Н.Рубцова. Удивляет, что данная очевидная линия традиции осталась практически незамеченной исследователями творчества Н. М.Рубцова.

Ю. И. Кириенко-Малюгин обращается к истории народной песни в книге «Николай Рубцов: "И пусть стихов серебряные струны..."» (2002 год), но преследует конкретную цель - объяснить народность А.Кольцова, С. Есенина и Н. Рубцова прежде всего происхождением поэтов. Многие их стихи, являясь выражением русской души, естественно стали народными песнями, справедливо отмечает названный исследователь, в отличие от сочинений А.Пушкина, Ф.Тютчева, А.Фета, Я.Полонского, А.Блока. Названные поэты «в силу своего происхождения . не владели изнутри пониманием народной жизни и не могли писать в полном смысле русские народные песни. Их творчество выходило, как правило, на романсовое направление».

А. Кольцов действительно выразил «живое непосредственное народное миросозерцание». Он народен не только по своей природе, по происхождению и жизненному опыту, ощущению мира, образу чувств и мыслей, но и по отношению к поэзии, которая для него была «и жизнь, и творчество, и откровение, и самовыражение, и священнодействие».

Н. Добролюбов в 1860 году устанавливал прямую преемственную связь творчества Н.Некрасова с А.Кольцовым и М.Лермонтовым, поэтами, разными по характеру творчества, но образовавшими после А. С. Пушкина общее направление развития русской поэзии. Из кольцовского наследия, получив совершенно новое качество, в произведения Н.Некрасова влились поэтические мотивы, художественные образы, народная речь, ритмика стиха. Жизнь народа, и прежде всего жизнь крестьянства, составляющая основные поэтические мотивы поэзии А. Кольцова, занимали в его творчестве такое же доминирующее положение. С любовью и уважением выписаны, нарисованы и Н.Рубцовым образы крестьян. Вслед за Н.Некрасовым поэт подчёркивает такие черты русского народного характера, как добросердечие, терпеливость, бескорыстие, миролюбие («Добрый Филя», «На ночлеге», «Русский огонёк»).

Такой подход характерен и для В.И.Гусева. Он называет С.Есенина «наследником» А.Кольцова, считает, что он «вообще во многом осуществлённый Кольцов». С.Есенин конкретизировал многие черты поэтики, явленные у предшественника, и, несмотря на то что прожил он ещё меньше, чем А. Кольцов, «производит впечатление более зрелого Кольцова». Исходные - те же, но все «резче и разветвлённей»: открытость стиля, напор, размах, главенство чувства и ключевые слова («Буйство глаз и половодье чувств»).

Черты типологии «С.Есенин - Н.Рубцов» очевидны, как и проекция поэтики Н.Рубцова через С.Есенина на А.Кольцова. Многое из того, что сказано о родстве поэтических систем С.Есенина и Н.Рубцова, можно распространить на отношения «Н.Рубцов и А.Кольцов».

Н. Рубцов «закрыт», его образная атмосфера более строга, цветовая гамма тяготеет к серо-белым тонам, его ритмика более аскетична и линейна, поэтическое чувство цельно, но более сдержанно, чем у

С.Есенина и тем более у А.Кольцова. А.Кольцов «взвихрён» в создании образа («Раззудись, плечо!); Н.Рубцов стилистически «уравновешен» («Тихая моя родина!»), его народно-классический напевный стих обладает той «северной» строгостью и замкнутостью, которая как бы не позволяет быть «нараспашку» при всей непринуждённости, естественности, правдивости интонации и образа. Однако названные качества непринуждённости, естественности, правдивости, независимо от конкретных «замет» стилистики, объективно ведут читателя к общей традиции А. Кольцова. Можно видеть и конкретные образно-семантические, интонационные параллели:

Лишь там, в дали степи обширной,

Как тайный луч звезды призывной,

Зажжён случайною рукой,

Горит огонь во тьме ночной.

Унылый путник запоздалый

Один среди глухих степей,

Плетусь к ночлегу.

(А.Кольцов, «Путник»)

Какая глушь! Я был один живой.

Один живой в бескрайнем мёртвом поле!

Вдруг тихий свет (пригрезившийся, что ли?)

Мелькнул в пустыне,

Как сторожевой.

(Н.Рубцов, «Русский огонёк»)

Несомненны такие «точки соприкосновения», «сквозные линии» поэзии Н.Рубцова и А.Кольцова, как песенная природа, музыкальность стиха, создание уникальной лирики на очевидном для русской поэзии традиционном фоне.

Музыкальная основа роднит поэзию Н.Рубцова с творчеством и других русских классиков. Например, с И.Буниным. «Для меня главное -это найти звук. Как только я его нашёл - всё остальное даётся само собою», - отмечал поэт начала ХХ века. Звук, напевность, мелодический строй стиха часто оказываются организующим началом и в лирике Н.Рубцова. Он мог бы принять завет А.Фета: «Что не выскажешь словами - звуком на душу навей». В характере музыки поэта много сходства с мелодикой Я.Полонского и, конечно, как уже было замечено, С.Есенина, которые во многом следуют традициям городского романса. По настроению близки были Н.Рубцову романсы на стихи Ф.Тютчева и А. Блока. «Песня», «Прощальная песня», «Зимняя песня» - вот названия некоторых стихотворений поэта, но и многие другие звучат как песни: «Над вечным покоем», «Улетели листья», «В горнице», «Букет», «Зимним вечерком», «У размытой дороги»...

Несмотря на явное внешнее несходство, поэзию Н.М.Рубцова можно сопоставить с ранней лирикой В.В.Маяковского. Нельзя не заметить, что не только многие современные читатели, но и критики, в

том числе авторы публикаций о Н.Рубцове, видят В.Маяковского исключительно певцом революции, чуждым романтических настроений.

По нашему мнению, такой поверхностный взгляд не проникает в глубины поэтического мироощущения В. Маяковского и тем самым исключает его творчество из истории русской литературы ХХ века. «Бесценных слов транжир и мот», В.Маяковский своё «до края полное сердце» вылил в поэзию-исповедь:

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот - я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души.

(«Ко всему», 1916)

Роднят В. Маяковского и Н.Рубцова предельная искренность, открытость и «буря» чувств, бунтарский дух, гражданственность и романтическое мировосприятие - особое настроение души, дающее способность обострённо ощущать красоту мира, умение видеть высший смысл в простых, казалось бы, будничных вещах. Однако подобные сближения, «сквозные линии» не претендуют на сходство в тематике и проблематике зрелого творчества, а главное - в особенностях стиля.

Поэзия Н. Рубцова способствовала утверждению в русской художественной культуре направления, которое названо «тихой лирикой» и которое правильнее было бы назвать «национально-русским». Об этом убедительно пишет Н.Зуев. Лирическое «я» поэтов традиционной школы несравненно глубже и значительнее в своих связях с миром в личностном плане, нежели «я» поэтов «громкой волны». «Тихая лирика» синтезировала отечественные духовные народные традиции и традиции русской классической литературы, прежде всего - поэзии первой половины и середины ХХ века. 60-70-е годы - период борьбы двух тенденций в общественной жизни России. Действительно, с одной стороны, происходит «ускоренное разрушение, обвал сложившихся основ жизни»; с другой - наметился «период стабилизации, возвращения к истокам духовной жизни народа».

Ощущение свободы, предчувствие перемен захлёстывали страну в 60-е годы. Противоречия времени ярко проявились в так называемом «шестидесятничестве». Это явление не было однородным и единым.

Возникшее в «хрущёвской одиннадцатилетке», в переходный период от сталинской эпохи к годам так называемого застоя, оно объединило самых разных людей.

На примере творчества и личных судеб поэтов (Н. Рубцова, А.Прасолова, С.Чухина и других) нетрудно убедиться, что в эти сложные годы именно поэты «традиционной школы» жили и творили в тяжелейших условиях. Сконцентрировав внимание на творчестве Н.Рубцова, В.Соколова, Н.Тряпкина, С.Викулова, А.Жигулина, мы убеждаемся, что типология их образного мышления не вкладывается в строгие рамки традиционного понимания «тихой лирики». Условно названные «тихими лириками», поэты пришли в литературу со своим эстетическим ощущением и философскими взглядами. Это обусловлено эстетическими, биографическими и, конечно, объективными общественно-социальными факторами. Поэтические искания названных поэтов сближает единство жизненного мироощущения и тематических эстетико-нравственных акцентов. Образ России в их творчестве претерпевает явную эволюцию: от «малой родины» до обобщённого образа «большой» Отчизны. При этом эстетическую основу образа Родины создаёт гармоничное единство человека с природой. Природа выступает своеобразным «мостом», объединяющим прошлое народа с настоящим и настоящее с будущим.

В своём творчестве «тихие лирики» поднимали проблемы национального характера, «русской идеи», Востока и Запада, духовного начала:

И расщепляются стихии

И рвутся тверди под ядром,

И снова ты, моя Россия,

Встаёшь смирительным щитом.

(Н. Тряпкин)

 

А на горе - какая грусть! -

Лежат развалины собора.

(Н.Рубцов)

 

Я хлопну перехлопну Запад о Восток.

(Ю.Кузнецов)

 

Но я гляжу на Запад и Восток

Не очерёдно, а одновременно.

(С. Куняев)

 

Я иду и хаос надо мной.

(А.Прасолов)

Л.Г.Баранова-Гонченко среди поэтов данного направления выделяет Н.Рубцова: имена Ю.Кузнецова, Н.Тряпкина, А.Передреева, С.Куняева никогда не были известны широкой читательской аудитории. С ними были знакомы в большей степени любители национально обозначенной современной русской поэзии или, скажем, члены литературных объединений, руководители которых ориентировали своих питомцев на традиционные ценности. Исключение составляет «разве только один Николай Рубцов, имя которого, не без Божественного Промысла, вышло за резервационную ограду национальной поэзии», чудом «вошло в песенный репертуар современных исполнителей».²⁹ Этим названный критик подчёркивает особую значимость творчества поэта в литературном процессе последних десятилетий ХХ века.

Удивляет стремление ряда исследователей решить проблему творческого взаимодействия поэтов определённо разных направлений: Н.Рубцова с В. Высоцким и И.Бродским. Выводы этих рассуждений часто не имеют необходимых оснований, но их охотно подхватывают и развивают многие исследователи.

Рассмотрим сходные и различные черты творчества Н. М.Рубцова и В. С. Высоцкого - людей одного поколения «шестидесятников». Их лучшие произведения написаны в конце 60-х годов: «Банька по-белому» (1968), «Охота на волков» (1968), «Он не вернулся из боя» (1969), «Я не люблю» (1969) - у В.Высоцкого и «До конца» (1968), «У размытой дороги» (1968), «Поэзия» (1969), «Поезд» (1969) и другие - у Н.Рубцова.

Их объединяет боль за Родину, трагизм (в частности, трагизм между властью и личностью) и ориентация на определённого читателя (слушателя) «из народа». «В.Высоцкий, - пишет В.Бондаренко, -почвенник барака, его почва - «лимита» 70-х гг., обитатели «хрущоб», архаровцы посёлков городского типа. Хоть и слабые - в отличие от крестьянских, - но живые корни живого народа». Действительно, используя разговорную и жаргонную лексику, В. Высоцкий ввёл в художественный оборот считавшиеся «непристойными» в поэзии фольклорные жанры «блатной» и «тюремной» песни, жестокого романса, хотя создал и новые разновидности: песню-хронику, песню-ролевой монолог, песню-диалог, песню-басню.

Сходна символичность значений многих образов поэзии Н.Рубцова и В.Высоцкого. Так, корабль в стихах В.Высоцкого - средство «переправы» в иной мир, лодка у Н.Рубцова - символ погибшей любви, несбывшихся надежд; конь символизирует трагизм времени и судьбы:

Но вот Судьба и Время пересели на коней,

А там - в галоп, под пули в лоб...

(В.Высоцкий)

 

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён.

(Н.Рубцов)

Общим в стиле В.Высоцкого и Н.Рубцова стало введение в художественный текст пословиц, поговорок, использование фольклорных эпитетов, иронии (в раннем творчестве), песенного параллелизма, широкое применение разговорной лексики. Об этом пишет и В.Н.Бараков в книге «Чувство земли: «почвенное» направление в русской поэзии и его развитие в 60-е - 80-е годы ХХ века». Полагаем, однако, необходим акцент и на том, что есть и серьёзные различия: Н.Рубцов редко использовал приёмы острой сатиры и пародии. Его поэзия теплее, сердечнее, её пафос всегда жизнеутверждающ. Поэт не включает обилие образов, как В.Высоцкий, чтобы вызвать резкое неприятие действительности. В его творчестве нет нарочитой выдумки и «блатной», «тюремной» лексики. Поэзия Н.Рубцова пронизана болью, но не озлобленностью, что и притягивает, и особенно ценно для читателя.

Нельзя не отметить стремление и одного и другого поэта использовать библейскую лексику, фразеологию, их обращение к мировой мифологии и русскому фольклору. Но образы-символы в произведениях В. Высоцкого не так многочисленны и редко соответствуют историческим значениям. У Н. Рубцова они - основа образной системы. Во всём этом, на наш взгляд, принципиальное различие поэтических миров названных авторов.

Н. Переяслов, отмечая криминальность и вульгарность сюжетов «реальной», злободневной поэзии В.Высоцкого, цинизм его героев по отношению к достойным и даже святым понятиям, изображение жестокости, видит в его художественном мире царящие «ненависть, мстительность, непрощение». «Всенародный Володя», отмечает названный исследователь, откровенно чужд тысячелетней веры русского народа, выразителем души которого его представляют последние 20 лет. Достаточно вспомнить строки из его стихотворений: «В церкви - смрад и полумрак», «Света - тьма, нет Бога», «Ничего не свято» («Моя цыганская»), «На Бога уповали бедного, но теперь узнали: нет его», («Вы мне не поверите...»), «Спасибо вам, святители, // Что дунули да плюнули, // Что вдруг мои родители // Зачать меня задумали» («Баллада о детстве»). А «Песня про плотника Иосифа, Деву Марию и непорочное зачатие» фактически - «Евангелие от Высоцкого» и «хула на Святого Духа». По нашему мнению, Н.Переяслов весьма категоричен. В частности, приведённые строки «Моей цыганской» вырваны критиком из контекста. Исследователь как бы не замечает ключевые слова стихотворения: «всё не так, как надо». Они выражают душевную боль, сомнения и страдания поэта. «Вёл я всегда // Жизнь без труда - // Жизнь бесшабашную, - // Всё ерунда, // кроме суда // Самого страшного» (1965) - также принадлежат В. Высоцкому. Ошибочно, полагаем, полностью отрицать оригинальность, эмоциональность, искренность и даже патриотизм поэзии Владимира Высоцкого, его светлую веру в будущее.

Вспомним прекрасные стихи:

Кто сказал: «Всё сгорело дотла,

Больше в землю не бросите семя!»?

Кто сказал, что Земля умерла?

Нет, она затаилась на время! (...)

Она вынесет всё, переждёт, -

Не записывай Землю в калеки!

Кто сказал, что Земля не поёт,

Что она замолчала навеки?!

Нет! Звенит она, стоны глуша,

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля - это наша душа, -

Сапогами не вытоптать душу! (...)

(«Песня о Земле», 1969)

Основанием для «сближения» творчества В.Высоцкого и Н.Рубцова является не только хронологическая принадлежность поэтов к поколению «шестидесятников», но, конечно, их общие тревога и боль за Родину.

Главное - осмысление и воплощение в творчестве классических и народных поэтических традиций. При этом нельзя не видеть глубокое различие в использовании народных мотивов, очевидное несходство поэтики, эстетического пафоса.

Есть попытки сблизить творчество И.Бродского и Н.Рубцова. При этом игнорируется полная несовместимость истоков и эстетических установок их творчества: Н.Рубцова - русский фольклор и классическая традиция отечественной поэзии; И.Бродского - англо-американская традиция и русская классика. Обращает на себя внимание спорный вывод В.Н.Баракова о том, что самым главным в их поэзии является «общее трагическое мироощущение, исповедальность, верность классическому стиху».

Нельзя не видеть, что вполне обоснованно многие писатели и исследователи творчества И. Бродского считают его поэтом нерусским. Он далёк от «пушкинских заветов», пишут В.Шаламов, Б.Чичибабин. Человеком с «рассогласованной личностью» называет его В.Полухина.

Известно, что И.Бродский не однажды декларировал, что «заражён нормальным классицизмом». Но и при первом прочтении его стихов видно, что его творчество «оказалось без естественной аудитории - вне той или другой языковой среды». «Англо-американский» и в то же время «русский» поэт признавал в своей лирике «типичные шизофренические нюансы» (определение И.Бродского): «Иногда снабжаю английское существительное русским суффиксом или в качестве рифмы к русскому слову выскакивает слово английское. Но я привык к элементу бреда в своём существовании и не рассматриваю подобные ситуации как нечто ненормальное, скорее, наоборот». Противоречия - сущность личности и поэзии И. Бродского - пронизывают его творчество. Они же являются основанием для многих исследовательских оценок, стремящихся обозначить философские истоки стихотворного наследия И.Бродского. Так Д.Урнов, А.Найман, П.Вайль, А.Генис выводят его творчество к рубежам философского сознания. Л.Н.Малюкова в диссертации «Русская философская лирика: генезис, проблематика, поэтика (1950-1990)» отмечает, что И.Бродский как мыслитель сориентирован прежде всего на философию экзистенциализма, а также - на русских философов (Н.Бердяева, Л.Карсавина, И.Ильина) «с их представлениями о регрессивном движении мира и дисгармоничности истории», как поэт - «на поэзию разуверений Е.Баратынского, лирику катастрофичности бытия Ф.Тютчева, метафизиков крайних противоречий Г.Державина, М.Цветаеву».

В наше время есть тенденция видеть в поэзии И. Бродского черты той фундаментальной духовной основы, на которой существует русская культура: слитность индивидуальной судьбы и природного пространства мира. Я.Гордин считает, что начало этому мотиву положено в «чрезвычайно важном по смыслу» стихотворении «Сад» (1960):

Нет, уезжать! Пускай куда-нибудь

Меня влекут громадные вагоны.

Мой дальний путь и твой высокий путь -

Теперь они тождественно огромны.

Прощай, мой сад!

И. Бродский, по мнению исследователя, «начал с того, чем кончали его духовные предшественники» (?!) (А.Пушкин, М.Лермонтов, Л.Толстой).

Эта декларация не имеет оснований. На наш взгляд, искусственно натянуты и не имеют реальной почвы мысли, направленные на сближение творчества И. Бродского с русской классической поэзией. Рассмотрим некоторые рассуждения такого характера. «Облака» (1989) признаны Я. Гординым «сложным вариантом лермонтовских «Туч» и особенно монолога Демона»:

Средь полей необозримых

В небе ходят без следа

Облаков неуловимых

Волокнистые стада.

Критик находит и другие «трансформированные, но явные варианты лермонтовских строк»:

«Восходит над равниною звезда

и ищет собеседника поярче».

«И самая равнина, сколько взор

охватывает, с медленностью почты

поддерживает ночью разговор».

(«Горбунов и Горчаков»)

Имеются в виду строки М.Лермонтова: «Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу. // И звезда с звездою говорит». Искусственность сближения «вариантов» названных произведений очевидна.

Я.Гордин признаёт звезду у И.Бродского «главным аналогом «некоего света» из пушкинского «Странника»». Критик проводит подобные параллели, забывая об осознанных откликах И. Бродского на стихи А. С.Пушкина, например:

Я вас любил. Любовь ещё (возможно,

что просто боль) сверлит мои мозги.

Всё разлетелось к чёрту на куски.

Я застрелиться пробовал, но

Сложно (...)

Я вас любил так сильно, безнадёжно,

как дай вам Бог другими - но не даст!

И. Бродский скорее грубо «трансформировал», нарочито пародировал классическую русскую поэзию, но не синтезировал. Для Н. Рубцова опыт поэтических предшественников духовно и душевно близок, родственен, их мироощущение чувствует поэт естественно, без натяжки. Мелодия, эмоциональная направленность приняты Н.Рубцовым на уровне личностно значимой ценности и объективной Истины.

Анализируя «родство» Н.Рубцова и И.Бродского, некоторые исследователи опираются на схожесть дат и фактов их биографий (В.Коротаев, В.Н.Бараков, В.Белков, М.В.Жигачёва, Н.Коняев).

По воспоминаниям Г.Горбовского, Н.Рубцов и И.Бродский встречались во второй половине 50-х годов, когда жили в Ленинграде. Однажды даже выступали вместе - принимали участие в Турнире поэтов во Дворце культуры им. М. Горького. Однако документальных свидетельств о каких-либо отношениях между ними нет. Да и не в документах суть. Можно видеть рядом выступающих поэтов, говорящих на одном языке, но «заражающих» слушателя разным эмоциональным состоянием. А цель поэзии и ценность её именно в «заражении чувствами», как утверждал Л.Н.Толстой в трактате «Что такое искусство?»

Вызывает удивление и, конечно, критическое отношение склонность большого числа исследователей судить о близости поэтов лишь по формальным признакам, по технологии мастерства. Например, М. В.Жигачёва обнаруживает сходные черты в лирике поэтов, сравнивая «Ты проскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам.» и «Холмы» И.Бродского с «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны» и «Видениями на холме» Н.Рубцова. Исследователь ссылается на мысль В. Коротаева о том, что Н. Рубцову были небезразличны стихи И.Бродского. В.Белков утверждает, что Н.Рубцов не мог не знать стихотворение И.Бродского, написанное в 1962 году:

Ты проскачешь во мраке,

по бескрайним холодным холмам,

вдоль берёзовых рощ,

отбежавших во тьме к треугольным домам.

Однако «знать» не тождественно «признать» и тем более подражать, следовать. На наш взгляд, почти цитатное совпадение первой строки стихотворения Н. Рубцова с текстом И. Бродского не является основанием для утверждения, что на вопрос именно И. Бродского:

Кто там скачет в холмах,

Я хочу это знать,

Я хочу это знать -

ответил в 1963 году Н.Рубцов «твёрдо и определённо»:

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,

Неведомый сын удивительных вольных племён!

Как прежде скакали на голос удачи капризный,

Я буду скакать по следам миновавших времён.

Различны пафос, настроение, интонация произведений, их предмет. Нет в стихотворении Н. Рубцова логического ударения на местоимение «я», необходимого для ответа на вопрос И.Бродского. А само «действие» не свершившийся факт, скорее - воображаемое своё философское и поэтическое видение будущего.

А. Курчаткин замечает, что в 60-е «всадники» поэтов действительно «скакали вместе». Справедливо и мнение Н.Коняева о том, что оба стихотворения «писались в предчувствии тех перемен, что уже отчётливо осознавались многими; в стремлении понять, определить для себя духовные ценности, не зависящие от соответствия их литературной и общественной ситуации. Стихи эти - попытка увидеть сквозь время и свою судьбу, и судьбу народа». Поэтов может сближать ощущение подступающих перемен. В 1961 году И.Бродский писал:

Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать

                                                                                    эти годы,

с каждым новым страданьем забывая былые невзгоды

и встречая как новость эти раны и боль поминутно,

беспокойно вступая в туманное новое утро.

Н. Рубцов, наоборот, словно пытается вызвать из глубины памяти всё самое светлое, чтобы рассеять надвигающийся мрак. Хотя, конечно, весёлые картины деревенского гулянья не способны рассеять ни «мглу над обрывом», ни горечь озарения:

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

Что, всё понимая, без грусти дойду до могилы...

В 1971 год исполнилось пророчество Н.Рубцова о смерти. Поэт остался в русской литературе как наследник классической традиции, как Сын своего Отечества, живший единым порывом, лично значимой заботой о лучшем его будущем времени.

Об И.Бродском А.Ахматова заметила, что он по-своему обязан репрессивной советской власти, «выстроившей ему биографию». Действительно, весь «российский период» работы (произведения именно этих лет предпочитают цитировать «ценители» И.Бродского) поэт отыскивал путь к гармоничному миру, в «блаженную страну» (Я.Гордин). В 1972 году он уехал за границу «пожинать плоды урожая, который взрастил своим трудом и талантом ещё в шестидесятые годы». Конечно, главное не в том, где жил автор; но почему, ради чего он уехал, что сохранил и унёс в душе, покидая Россию. Эмиграция имеет немало различных примеров для размышлений по этим вопросам. Писать об этом не входит в задачи нашего исследования. Но нельзя не отметить необоснованный пафос критики, стремящейся подчёркивать страдальческую судьбу И.Бродского и по формальным деталям сближать его с духовно, душевно, граждански иным поэтом Н.М.Рубцовым.

Н. Рубцов, поэт тяжёлой судьбы, пронёс любовь к России через всю жизнь. И.Бродский о Москве издевательски писал: «Лучший вид на этот город - // если сесть в бомбардировщик». Его «Представление» - «срыв в дешёвый раёшник, с . жаргоном и матом - карикатура на Россию, на это отвратительное скотское русское простонародье, да и на православие заодно», - грубо, но эмоционально и точно оценивает поэму А.И.Солженицын. Верно и то, что "глубинных возможностей русского языка Бродский вовсе не использовал, огромный органический слой русского языка как не существует для него, или даже ему не известен". А.И.Солженицын справедливо утверждает, что И.Бродский "почти не коснулся русской почвы" и "смотрит на мир ... с гримасой неприязни, нелюбви к существующему", в его стихах "часто сквозит пронзительно-презрительный тон". Всё это - полная противоположность жизненной и эстетической позиции Н.Рубцова. Очевидна несовместимость идейно-художественного пафоса творчества поэтов. Внешнее, временное сходство некоторых фактов биографий и мотивов ранней лирики не является и не может быть доказательством творческого взаимодействия Н. Рубцова и И.Бродского.

Да, в заграничный период своей жизни И.Бродский часто прибегал к использованию эпатажного слова, аллюзии, цитат и заимствований. Очевидно и откровенное неуважение, назойливое «ёрничество» в своеобразном его словотворчестве: 1) «надцатого мартобря», «тихотворение», «третьеримск», «скащивая облака», «я глаголаю»; 2) умышленно зло-ироничное неправильное словоупотребление: «металлическая жабра», «посредственное кофе», «они тебе заделали свинью» и многие другие... Встречаются столь же ёрнические фразы, в которых - сознательно непроизносимый порядок слов и неясный смысл:

Смотри ж, как, наг и сир,

жлоблюсь о Господе, и это

одно тебя избавит от ответа.

«Для чего бы, - размышляет М.Тартаковский, - вполне случайные наборы слов произвольно дробить на мнимо поэтические строки, располагать столбцами? Ведь не только рифмы, но и ритма, и лада нет. Да и смысла тоже». И.Бродский настойчиво даёт своим стихам музыкальные названия: ноктюрн, полонез, квинтет. Однако музыкальности здесь не услышать, это скорее - звуковое однообразие, а

иногда - нарочито режущая фонетика. Н.Рубцов и в этом - полная противоположность. Сам характер стихотворной речи поэта - напевный, его стих чаще всего и строится, как песня, по особой, симметричной строфической композиции. В ней «строфа замкнута (в конце стоит точка), каждый стих завершён, переносы почти отсутствуют, строфа делится на подобные ритмико-интонационные периоды, имеет кольцевое строение. При этом тематическое членение совпадает со строфическим».

Формальный эксперимент, ставший основой художественных поисков И.Бродского, «породил в его творчестве стихи, более похожие на прозу, тягучую, «перетекающую» из одной формы в другую, являющие собой . поток сознания автора, облечённый в стихию слов», размышляет А.В.Науменко-Порохина и делает обоснованный вывод: «Этот принцип изображения действительности был подхвачен поэтами молодого поколения 80-х годов, образовавших ветвь иронической, абсурдной поэзии». В 70-е годы Ю.Кузнецов объявил, что в русской современной поэзии 99% графоманов. Н.Рубцов высказался в стихах ещё в 1960-е:

Влетел ко мне какой-то бес.

Он был не в духе или пьян

И в драку сразу же полез -

Повёл себя как хулиган.

А я сказал: А кто ты есть?

Я не люблю таких гостей (...)

Хотел я было напрямик

На шпагах драку предложить,

Но он взлетел на полку книг,

Ему ещё хотелось жить.

Уткнулся бес в какой-то бред

И вдруг завыл: о, божья мать!

Я вижу лишь лицо газет,

А лиц поэтов не видать.

И начал книги из дверей

Швырять в сугробы декабрю.

Он обнаглел, он озверел!

Я ... ничего не говорю.

(«Сказка-сказочка»)

Эмоционально и своеобразно определил величие Н.Рубцова Ю. Никонычев: «Если бы дожил Н.Рубцов до сего дня, то осмелились бы те, кто подвизается в сфере поэзии, делая из неё своеобразный бизнес, публиковать опусы, где оказывается поруганной честь традиционной русской классической поэзии?»

80-е годы, отмеченные резким углублением идеологических противоречий, нарастанием социального неблагополучия в обществе, усилили кризисный процесс в нашей стране. Сколько-нибудь заметные произведения этих лет принадлежат писателям старших поколений и появились они, считает Ф. Кузнецов, «на той же мощной общественной волне, которая вызвала к жизни литературу 60-х годов». Плеяда новых стихотворцев, получивших в критике определение «постмодернистов», полностью отвечает начавшейся «переходной эпохе» с её неустойчивостью, неопределённостью, ломкой общественного и государственного уклада, времени, которое по природе своей носит враждебный характер по отношению к созидательным началам. Поэзия от утверждения в ней лирико-философской системы, - что воплощается творчеством А.Ахматовой, Б.Пастернака, Н.Заболоцкого, Н.Рубцова и других художников слова, - к 80-м годам пошла по пути проигрывания идеи «философии отрицания» и разрушения личности. Её творческие представители, «метареалисты» И.Жданов, А.Парщиков, Н.Искренко, А.Ерёменко, Е.Шварц и другие, взяв за ориентир скептицизм И. Бродского, выдвинули «идею спасения личности в самой личности», сведя её к постоянным колебаниям или к моментам безысходности: «Но душа из безвестности вновь говорит, ореол превращается в серп и горит, // И шатается плач воскресения» (И.Жданов); «Что вам злоба дня и злоба ночи? // Этот мир, как череп, смотрит: никуда, в упор» (О.Седакова). Что же касается «концептуалистов» (Д.Пригов, Т.Кибиров, Л.Рубинштейн), то «личность у них «выпала в осадок» своеобразного иронического подтекста, пробивающегося сквозь канву жестокого негероического мира, воспринятого ограниченным героем» :

И словно финка, острый

  галльский смысл,

Попишет враз того, кто

    залупнётся!

И хватит перьев, чтобы

    всех поцокать!

Фильтруй базар, фильтруй

    базар, малыш...

(Т.Кибиров)

Женщина в метро меня

    лягнула.

Ну, пихаться - там куда

    ни шло. (...)

Я, естественно, в ответ

   лягнул,

Но и тут же попросил

  прощенья -

Просто я как личность

  выше был.

(Д.Пригов)

Век шествует путём своим дурацким.

Не взрыв, не всхлип - хихиканье в конце.

(Т.Кибиров)

Стремление некоторых критиков увидеть в этой безысходности некую «гносеологическую перспективу» (Е.Добренко, В.Курищин) едва ли может быть оправданным. Отвечает сути вещей позиция критиков В.Кожинова, С.Носова, И.Роднянской, В.Словацкого, увидевших здесь «неизбежность однообразия», «тупиковую рефлективность». Для поэтов этого направления всё замкнулось на углублении разрушительного начала личности, они «корёжат русский стих, ёрничают и пародируют классические тексты» .

Любая историческая эпоха с её противоборствующими началами вызывает к жизни несхожие, часто разнородные литературные явления. Но время отделяет подлинные ценности от преходящего и малозначительного; истинное - от иллюзий и заблуждений.

Совсем иной стиль авторского поведения в той среде, которую создаёт возрождающаяся духовная поэзия. В 1980-1990-е годы и в начале нового века в русле этой традиции активно работают З.Миркина, Л.Миллер, С.Аверинцев, В.Блаженных, Ю.Кублановский, иеромонах Роман, Н.Веселовская и другие. Их объединяет традиционно-религиозное, близкое к каноническому понимание места человека в мире. Поэт в их стихах не претендует на какую-то особую «выделенность»: «Поэзия - не гордый взлёт, // а лишь неловкое старанье, // всегда неточный перевод // того бездонного молчанья» (З.Миркина). «Неловкое старанье» в этих стихах очень точно передаёт христианское самоопределение поэта.

Духовным традициям нашего народа посвящены стихотворения Н. Веселовской из цикла «Святая Русь»:

Быть иль не быть? Вопрос издревле главный.

Но не поглотит разума разлад,

Пока под сводом церкви православной

Молящиеся женщины стоят.

«Разлад» в душе и разуме русского человека явление временное, верит поэт, и не определяет наше будущее, ибо «Сгоравшая едва ли не дотла, // Бывала Русь // подавленной и скорбной, // Но сломленной // вовеки не была».

Кризис общественных настроений, отразившийся в современном искусстве слова, не заглушил социально-идеологический пафос, присущий русской поэтической традиции. Немало талантливых стихов посвящено современности. Они пронизаны душевной болью за судьбу отечества. Такова поэзия «любимых детей державы» В.Верстакова, В.Лапшина, А.Логинова, Ю.Кабанкова, Д.Нечаенко, М.Шелехова, В.Артёмова, С.Сырневой, Н.Шипилова. В этом ряду - и гражданская лирика В. Сорокина:

Всё устроено очень хитро

Или просто задумано спьяна:

В переходах гранитных метро

Бьётся русское сердце баяна. (...)

Внукам очи застлала метель,

Потому и ценитель прогрессов

Песню русскую спрятал

                                       в тоннель,

А на сцену выпустил бесов. (...)

Оккупировал Родину сброд,

По планете кочующий лихо,

А обобранный русский народ

Замолчал оскорблённо и тихо. (...)

Русская литература рубежа веков «в лучших своих образцах исполнена чувства трагизма, бунтарского пафоса и тесно соприкасается с политическими интересами общества», справедливо утверждает Н. М. Федь и предлагает присмотреться к книгам стихотворений «В лабиринте осенних зеркал» (1997) Г.Тепловой, «Вечный свет» Е.Николаевой, «Избранное. Лирика» (1999) В.Орлова. Они «не противопоставляют современности своё поэтическое кредо, а вовлекают её в свой мир, насыщенный взволнованностью».

Глубокий нравственно-философский срез жизни воплощён в творчестве Галины Тепловой, плодотворно впитавшем достижения классики и литературы последних десятилетий, явившем красочное богатство и очарование образного языка, динамику чувств, раздумья о сущем, о вечном и о любви к России:

Не суетись, душа! - Ты станешь птицей,

Дождём, туманом, ветреной листвою,

Целебным подорожником - и камнем,

Лежащим при дороге, тьмой и светом,

И гласом праха, и строкой Завета.

Люби и веруй. И - молчи об этом. (...)

Другою станет боль, другою - память,

И жизнь - другая - вновь тебя обманет.

И ты прозришь, что в мире бесконечном

Всё было всем - и всё прибудет вечно.

Отражение моментов обострения чувств свойственно лирике Елены Николаевой:

И ничего, что позади

Вся жизнь,

и словно на исходе.

Вдруг ощутишь,

   что дух свободен,

И вечность жизни -

    впереди.

Органическая, динамическая слитность лирического героя с окружающей средой, взволнованность и глубина переживаний, вера в будущее, музыкальность и напевность присущи поэзии названных авторов. Их творчество продолжает развивать и углублять классическую литературную традицию, которой был верен и Н.Рубцов.

Воздействие творчества любого выдающегося писателя, каковы бы ни были его связи с современной литературой, не ограничиваются тем периодом, когда он жил и творил. В литературе и других видах искусства нередки явления, когда вначале популярные произведения быстро тускнеют и перестают вызывать серьёзный отклик у читателей и зрителей. Часто интерес ко многим художественным созданиям с течением времени не только не уменьшается, но в огромной степени возрастает. Это происходит с настоящими произведениями искусства. Таково творчество Н. Рубцова. Оно изначально было обращено к национальным духовным ценностям, истинно патриотично. Закономерно, что классические произведения осознаются и выявляются постепенно, их истинное место и значение предстаёт лишь на фоне исторического опыта народа. Эстетическая ценность «определяется по тому, могут ли они быть «мерой вещей» в масштабах национальной или мировой литературы». Не случайно духовная, нравственная, эстетическая ценность поэзии выступает как характеристика и критерий личности героя литературы. Обратим внимание на художественное исследование духовного, душевного, нравственного движения главного героя в философском романе А.В.Ларионова «Рок».

Многие страницы сочинений этого романиста озарены чарующим светом поэзии. Не является исключением и названное произведение. Здесь своеобразно - через личностное восприятие героев - представлена история русской классической литературы. Стихи А.С.Пушкина и поэтов севера Н.Рубцова, С.Орлова, О.Фокиной, размышления о жизни и творчестве Л.Толстого, М.Шолохова, Ю.Бондарева и других классиков литературы «вплетаются» в художественный мир романа, отражая ощущения, сомнения, глубокие душевные переживания героев. Движение мысли писателя «идёт вглубь и проникает в существо жизнеощущения современника с его бедами, неуверенностью в себе, духовной подавленностью, а порою и чувством безысходности». Писателю присущ принцип изображения деятельной стороны жизни, напряжённое внимание к процессу роста самосознания человека, а поэтому - и художественное исследование обстоятельств, влияющих на формирование мироощущения и качеств человеческой личности.

Тайну жизни, смысл прожитых лет раскрывает главному герою именно поэзия Николая Рубцова. Название заключительной части «Рока» - «До тихого креста» - является строкой его стихотворения, которая «предсказывает» судьбу Кирилла Марковича Легостаева и призывает вспомнить духовный завет поэта:

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

(«До конца»)

Да, лирика Н. М. Рубцова способна поддержать человека в моменты душевного надлома, когда потребность в духовной пище ощущается особенно остро. Эта мысль ярко и убедительно доказана в романе. «Но хочется как-то сразу // Жить в городе и в селе» - слова простые, понятные русскому человеку, видевшему своими глазами «угасание» деревни, пробудили интерес Кирилла Легостаева к поэзии земляка-северянина. Правдоискатель, жаждавший победить зло, на закате жизни открывает «свою истину» именно здесь, в истинно русском поэтическом мире: « "Все уйдём. Но суть не в этом..." Останется дело твоих рук, ума и души. В этом суть».

Заключительные главы «Рока» содержат своеобразный эстетико-функциональный анализ современной героям русской поэзии. Устами Настеньки автор предельно чётко, более в научно-публицистическом стиле, обычно не свойственном художественному произведению, определяет отличие близкой и понятной семье Легостаевых лирики Н. Рубцова от выступлений «дикторов на дежурстве», «назойливых громогласов» Е.Евтушенко, А.Вознесенского, Р.Рождественского, подчёркивает величие и эстетико-нравственную ценность художественного наследия Поэта: «Они пишут как будто переводные стихи. Да и интересны только сами по себе, у них даже сердечная боль для себя, других она не ранит. А Рубцов - истинный поэт. «Так тревожно в час перед набегом кромешной тьмы без жизни и следа, как будто солнце красное над снегом, огромное погасло навсегда... » Это каждый пережил, и сколько ещё людей вздрогнет в минуту расставания с солнцем. Меня волнует согласованность музыки и мысли, красоты образа и точность выбранного слова. Стихи должны звучать как молитва, не случайно Пушкин написал стихотворение на молитву Ефрема Сирина (...) Стихи Пушкина - это утешение души, наши молитвы. А ныне у поэтов всё наоборот - у них есть и житейское волнение, и корысть, и жесточайшие битвы, нет только звуков сладких и молитв. Вот почему я люблю Рубцова - у него поэтическое предназначение - Пушкинское». Отзывается в сердцах людей через столетия именно такая - истинная Поэзия.

Герои А.В.Ларионова болезненно нуждаются в молитвах, хотя убеждены, что в Бога «не веруют». Сам Легостаев обретает душевное спокойствие в мире поэзии неизвестного ему ранее «кудесника слова» Николая Рубцова: «Вот она, молитва, вот утешение перед смертью, какие простые и ясные слова. Всё было весёлым вначале, всё стало печальным в конце. Смирись, человек! Права Настюшка, его слова, как живая душа с того света, кличет и успокаивает, подбадривая перед дальней дорогой»; «Вот оно, слово человечье, как может умягчить боль, страдание, внести согласие даже в самое несогласуемое. Душой принять неизбежность угасания.» Восхищаясь стихами Н.Рубцова, поймав «молитвенную мелодию ветра», в последний день жизни он размышляет: «Как хорошо, как верно. Почему же мне не дал Бог такой ясности в слове, такой чистоты чувств?» Это и есть взгляд в глубину души, оценка жизни, подсознательная вера и неосознанное раскаяние.

Пётр Конобеев в глубине души признаёт существование Высшей силы. Он уверен, что его безмятежную жизнь уже ничто не способно «омрачить, разве что только Всемогущая, Всевышняя, та, что никого не оставляет без своего внимания. Но думать ему об этом не хочется». Ефимья, жена главного героя, чувствует, что у природы, как у любой красоты, есть создатель: «Мы все в этом мире зависимы, и звери, и люди, и леса, и реки. Как же это могло случиться без волшебства творца? Кто же это создал всё вокруг нас с таким удовольствием, радостью? (...) Само по себе только зло возникает в нас, а красота руками и умом создаётся, пусть высшего, недоступного нашему пониманию творца». Показанная А. В. Ларионовым глубинная вера в жизнь души, высшую справедливость, добро, любовь при внешнем отказе от православия была свойственна советским людям и в том числе Н. М. Рубцову. Этим близок поэт и своим современникам, и нам, читателям ХХ1 века.

Ключевые звенья «жизненного действа», сведённые в единую образную цепь, представлены в романе в типическом свете, как взгляд «изнутри» на реальность русской действительности 80-90-х годов. Сюжетная мысль «Рока», подчёркивается в послесловии к роману, сопряжена в сущности «с темой распада русского мира, убыванием из него истинно национального содержания, крошением русской души, столкнувшейся на исходе ХХ столетия с явлениями всеобщего людского раздора и «духовного паралича»». Безусловно, но вместе с тем сильна вера автора в будущее нашего народа, в его прозрение, ведь мелькнула в конце романа мысль правдоискателя Легостаева о том, что «воистину, неисповедимы пути Господни», а дети «лучше нас, добрее, чище, независимее». Символично и то, что о Николае Рубцове главный герой узнал от любящего и тонко чувствующего поэзию «поколения детей». Так убеждённо и убедительно автор романа раскрывает метатекст Поэзии, её историческую ценность и силу прозрения человека на пути к Истине, на пути поиска смысла жизни.

«Всего прочнее на земле печаль.» - мог бы повторить Н.Рубцов вслед за Анной Ахматовой. В его лирике преобладает грустная интонация, но открываются не только горечь утраты, недоумение, гнев, ужас, а прежде всего радость жизни, спокойная уверенность и умиротворение. Поэзия Н. М. Рубцова «заражает» светлой верой в Добро, Любовь, Справедливость. Пробуждает в человеке внутреннее чувство душевной гармонии.

Н. М. Рубцов принадлежал к тому поколению людей, детство которых пришлось на военные годы. Сиротство, голод, холод, тоска по домашнему уюту, скитания по стране - всё это пришлось пережить поэту. В таких условиях душа человека или глохнет совсем и превращается в камень, или становится болезненно чувствительной и ранимой. Тоска одиночества знакома Н. Рубцову, но не найти в его стихах жалоб на жизнь, злости на неё. «Инстинктом истинного поэта Николай Рубцов знал, что в поэзию нельзя безнаказанно впускать всё тёмное, озлобленное, измордованное и желчное, что порой овладевает человеком, -подчёркивает С.Куняев. - Он знал главную истину - душа поэта на то и дана ему, чтобы высветлять и очищать жизнь, обнаруживая в ней духовный смысл и принимая на себя несовершенство мира».

Именно «инстинкт истинного поэта» позволил Н.Рубцову при всех жизненных трудностях увидеть и воплотить в своём творчестве светлое, продуктивное, созидательное чувство жизни, способность «работать жизнь» (А.Платонов). Общение с его поэзией это всегда прикосновение к вечным человеческим ценностям, национальной культуре и миру русской души. Лучшие стихи ставят имя Н.М.Рубцова в первый ряд имён русских поэтов ХХ века.

Тоска по утраченному таланту Н.Рубцова, поиск его Музы в современной жизни слышатся в поэзии наших дней. К примеру, стихотворение В.Тарасовой:

У тебя фамилия из ран,

А душа - как русская гармошка

Растянулась по полям. Ты пьян.

Плачешь о берёзовых серёжках.

Да не просто пьян - ты захмелел

От любви к закатам на холмах.

- Эй, вернись! Ведь ты нам не допел.

- Эй, ещё про огоньки в домах!

Эхо бродит из села в село.

Песню ветер у души украл.

На крещенье всё мело, мело.

Он и в этом людям не соврал.

У него фамилия из ран.

А душа - как русская гармошка.

Стороной родимою он пьян.

Всё нам пел про рощи да серёжки.

Это стихотворение - эмоциональный отклик на поэзию Н. М. Рубцова. Художественное воплощение текста сложно признать совершенным. Например, повтор определения «Ты пьян . // Да не просто пьян.», метафоры «эхо бродит», «у души украл», рифма к последней «людям не соврал» - подобные приёмы характерны для начинающего мастера слова; плач «о берёзовых серёжках», песня «про рощи да серёжки» - не совсем точное определение образа природы в лирике Н. Рубцова. Но главное сказано автором - любовь к Родине, безусловно, является определяющим мотивом в творчестве поэта. Его «тихая лирика» несёт в себе чёткую гражданскую позицию, воплощает нравственные, духовные, эстетические ценности. Этим она особенно актуальна в современной жизни. Образу России в поэзии Н.Рубцова посвящён следующий параграф главы.

стр.2