Слово в вечности

Виктор БАРАКОВ

Тайна русской души сокрыта в национальной поэзии. "В лирике наших поэтов, - писал Н. В. Гоголь, - есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно что-то близкое к библейскому... Верховный источник лиризма - Бог", однако приходят к Нему "одни сознательно, другие бессознательно, потому что русская душа вследствие своей русской природы уже слышит это как-то сама собой, неизвестно почему".

Когда говорят о религиозных мотивах в творчестве Николая Рубцова либо какого-нибудь другого поэта советского времени, не оставляет ощущение некоторого неудобства от подобной категоричности. С одной стороны, большинство русских философов (Н. Бердяев, Л. Карсавин, Н. Лосский, В. Соловьев и другие) считали, что "основная, наиболее глубокая черта характера русского народа есть религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра" (Н. Лосский), что "существенный момент русского духа есть религиозность, включая и воинствующий атеизм" (Л. Карсавин), с другой - тот же Г. Федотов, например, был убежден, что "настаивать на исключительной религиозности русского характера неисторично и несправедливо". Более точным, наверное, был И. Ильин: "Русский народ нуждается в покаянии и очищении... у религиозных людей - в порядке церковном (по исповеданиям), у нерелигиозных - в порядке светской литературы, достаточно искренней и глубокой". Рубцовские строки:

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста 

своеобразная исповедь перед лицом Бога.

Религиозный подтекст его лирики - тема отдельного разговора. Ю. Кузнецов, например, отрицает подобное у Рубцова, однако если внимательнее прочесть хотя бы "Избранное" поэта, то мы обнаружим:

Когда душе моей сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

Немеркнущих небес...

 

Взгляд блуждает по иконам...

Неужели Бога нет?..

 

Боюсь, что над нами

не будет возвышенной силы...

 

О чем писать?

На то не наша воля!

 

И пенья нет, но ясно слышу я

Незримых певчих пенье хоровое...

Черновики же говорят сами за себя:

Вот летят, вот летят

возвещая нам срок увяданья

И терпения срок,

как сказанье библейских страниц...

 

("Журавли", ранняя редакция)

 

Сколько в небе святой красоты!

 

("Венера", первоначальный вариант)

 

И вдруг явился образ предка

С холмов, забывших свой предел,

Где он с торжественностью редкой

В колокола, крестясь, гремел!

 

("Уединившись за оконцем...", одна из редакций)

"Все великое и священное идет изнутри - от сердечного созерцания", - писал И. Ильин. "Что-то близкое к библейскому" было не только в стихах, но и в облике Николая Рубцова, в его характере. Об этом говорят воспоминания самых разных людей:

"Коля был человеком очень чувствительной и нежной души" (Галина Матвеева); "Доброты в нем было через край, доверчивости - еще больше: простота, не знающая границ..." (Александра Меньшикова); "Николай Рубцов был добрым. Он не имел имущества. Он им всегда делился с окружающими. Деньги тоже не прятал" (Глеб Горбовский); "Денег не берег... Бессребреник и вечный странник" (Валентин Сафонов); "В компаниях он мог быть самым разным. То центром всеобщего внимания, то глубоким и тонким собеседником, то безудержным весельчаком, то молчаливым наблюдателем, то совершенно незаметным неучастником". Он был всяким, но никогда не был ни вздорным, ни злым" (Эдуард Крылов); "Ни в одних стихах Рубцова даже тени нет озлобленности" (Виктор Астафьев); "Навязчивости в Рубцове не было никакой, пьяным за три почти года мне не довелось его видеть ни разу, и потому многое в россказнях о нем представляется досужим вымыслом" (Василий Оботуров), "После смерти стали говорить, что Рубцов пьяный писал стихи. Это клевета. Он где-то уединялся и там писал. Как-то Бог руководит" (Виктор Астафьев).

Совершенно христианское видение жизни можно обнаружить не только в программных стихотворениях Рубцова ("Философские стихи", "Старая дорога", "Русский огонек", "До конца" и другие), но и в обычных, рядовых стихах:

Я долго слушал шум завода 

И понял вдруг, что счастье тут:

Россия, дети и природа,

И кропотливый сельский труд!

Сергей Багров пишет: "Часто он говорил, что хотел бы пожить на земле обыкновенным простым человеком". В рубцовской поэзии нетрудно найти подтверждение этим словам:

Вот, я думаю, стать 

                           волосатым

паромщиком мне бы!

Только б это избрать,

как другие смогли, 

Много серой воды, 

много серого неба

И немного пологой 

родимой земли...

Николая Рубцова тяготила искусственность и неискренность отношений в "интеллигентской" писательской среде, он чувствовал себя гораздо уверенней в общении с людьми "из низов". Там он находил и душевное участие, и подлинное понимание смысла собственного поэтического труда. Вот что рассказывает мать писателя А. Романова, Александра Ивановна: "...он стеснительно так подвинулся по лавке в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения. Про детство свое, когда они ребятенками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют; про старушку, у которой ночевал, вот, поди-ко, как у меня, про молчаливого пастушка, про журавли, про церкви наши христовые, поруганные бесами... Я вспугнуть-то его боюсь - так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах - слезы, а поверх слез - Богородица в сиянье венца. Это обручальная моя икона... А Коля троеперстием-то своим так и взмахивает над столом, крестит стихотворения... Теперь уж не забыть его... Перед сном все карточки на стене посмотрел и говорит: "Родство-то у вас какое большое!" Будто бы позавидовал. "Да, - говорю, - родство было большое, да не по времени. Извелось оно да разъехалось". "Везде беда", - только и услышала в ответ...

Поутру он встал рано. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился в Воробьево на автобус. Уж как просила подождать горячих пирогов, а он приобнял меня, поблагодарил и пошел в сумерки. Глянула в окошко-а он уж в белом поле покачивается. Божий человек..."

Иногда в литературе о поэте можно встретить и такое "мнение": мол, Н. Рубцов написал мало, его творчество изучено достаточно, сказать что-то новое о нем уже невозможно... Удивляет непонимание сути поэзии: если это поэзия, то она бесконечна, бессмертна, как Слово, и каждый человек, каждое поколение черпает вдохновение из этого океана. Завершится история, исчезнет человечество, погибнет земля, а Слово останется. В. Соловьев считал, что Слово (Логос) Божества - явный и действующий Бог. Тут он поистине "открыл Америку"; любой священник мог ему сказать, что голос совести - это голос Бога в человеческой душе.

В Евангелии от Иоанна сказано: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин. 1, 1). Поразительно, насколько просто и ясно объяснена в этом единстве Бога и Слова сама природа Божества! От сотворения человека Богом ему было дано Слово, Божественное начало, и вина человека, что это богатство он рассыпал и заменил чистейшее золото фальшивыми медяками... Правда, многие считают, что к Слову мы пришли сами, в тяжком труде теряя обезьяний волосяной покров, - но это уж как кому у годно...

В 1964 году Рубцов в письме к А. Яшину признался, что в своей поэзии "предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас". А ведь религия есть "всегда то или иное самоутверждение личности в вечности" (А. Лосев) - не в земной, временной жизни, а именно в вечности! Потому "его поэзия и способна, - пишет Г. Горбовский, - не только воспитывать в человеке чувства добрые, но и формировать более сложные духовные начала".

Николай Рубцов очень рано, в четырнадцатилетнем возрасте, сделал свой выбор. Он написал в 1950 году:

Рассыпались листья по дорогам,

От лесов угрюмых падал мрак...

Спите все до утреннего срока!

Почему выходите на тракт?

Но, мечтая, видимо, о чуде,

По нему, по тракту, под дождем

Все на пристань двигаются люди

На телегах, в седлах и пешком.

А от тракта, в сторону далеко,

В лес уходит узкая тропа.

Хоть на ней бывает одиноко,

Но порой влечет меня туда.

Кто же знает, может быть, навеки

Людный тракт окутается мглой,

Как туман окутывает реки...

Я уйду тропой.

Сознательным был этот выбор или бессознательным - теперь это уже и не так важно...


Источник: журнал "Москва" (15.01.2001)