Коняев Н. М. Николай Рубцов. - М.: Молодая гвардия, 2001.

О чем шумят

Друзья мои, поэты,

В неугомонном доме допоздна?

Я слышу спор.

И вижу силуэты

На смутном фоне позднего окна.

 

Уже их мысли

Силой налились!

С чего начнут?

Какое слово скажут?

Они кричат,

Они руками машут,

Они как будто только родились!

I

В конце 2001 года издательством “Молодая гвардия” в серии ЖЗЛ (“Жизнь замечательных людей”) выпущена книга Николая Коняева “Николай Рубцов”. Книга иллюстрирована множеством четких, прекрасно подготовленных черно-белых фотографий: здесь мать и отец поэта, Коля в детском доме, юношеские и “морские” фотографии, снимки в Ленинграде и Вологде, московские фотопортреты. Имеется ряд фотографий рубцовских мест, сделанных уже после гибели поэта.

Н. М. Рубцов в серии ЖЗЛ опередил целый ряд известных поэтов и писателей. Среди тех, кто еще не удостоился биографической книги в этой серии, следует назвать А. Твардовского, Н. Клюева, М. Шолохова, А. Ахматову, П. Васильева. О важности выхода биографии Н. М. Рубцова, русского национального поэта, говорить особенно не приходится. Вокруг его жизни и творчества продолжаются споры, а в общество эпизодически вносится бытовая дезинформация со стороны литературных оппонентов и особенно со стороны небезызвестной убийцы поэта. А простой русский человек, впервые прочитав стихи Рубцова, вдруг вспоминает на генетическом уровне свою малую родину, свое село или деревню предков с разрушенным зачастую храмом.

Книга Н. Коняева составлена из трех ранее опубликованных повестей “Путник на краю поля”, “Вологодская трагедия” (1998 г., “Эллис лак”) и “Ангел родины”. Автор использовал большой фактический материал, в том числе из архивов Литературного института, Государственного архива Вологодской области, а также записи бесед с современниками Николая Рубцова в Ленинградской области, в селе Никольском и др.

Прослеживается мысль Н. Клюева, что Николай Рубцов являлся жертвой Системы, как многие другие поэты и вообще граждане Советского Союза. Спорить о том, кто мы — жертвы или любимцы советской власти — практически бесполезно. Отношение к советской власти зависит у одних от реализованных или нереализованных карьерных запросов, у других — от количества баксов и занимаемой должности, у третьих — от приобретенного духовного миропонимания, у четвертых — от получаемых от власти возможностей в области образования, медицины и особенно условий жизни для детей и внуков. И поэтому здесь никогда не будет однозначного мнения, точно так же, как и в отношении к существующей Системе, называемой демократической. Сознание определяет бытие, а потом уже бытие определяет корректировку сознания. Одни при деньгах радуются свободе, с милицией, вооруженной автоматами для борьбы с воспитанными в результате победы “демократии” преступниками, другие с лопатами — чистому небу на загородном мини-участке. И все эти подходы связаны с психологией человека. Одни рвутся к злату, другие к спокойствию Души.

А биография Николая Рубцова тесно связана с историей родного Отечества и с окружением поэта в течение жизни. Пройдемся по некоторым посылам, которые дает Н. Коняев в книге и которые неприемлемы для автора этой статьи.

1. Н. Коняев считает публикации Людмилы Александровны Дербиной (по первому мужу Грановской), убийцы Н. Рубцова, документами (стр. 268). И ссылается на них в ходе повествования. Опираться на “факты” Дербиной-Грановской нельзя, учитывая, что убийца непрерывно изыскивает мотивы для своей реабилитации (с целью полной моральной легализации своих выступлений и последующего приема в Союз писателей), а ее литературные адвокаты выдвигают разные взаимоисключающие друг друга версии, обливающие грязью Н. Рубцова. Впервые в мировой истории убитого поэта представляют виновником своей смерти, а его убийца хочет предстать в качестве жертвы. Однако вологодским судом в апреле 1971 г. вина Л. А. Грановской доказана, и на суде она признала себя виновной. “Фактам” от Грановской теперь можно верить только, если есть другие свидетели события. В 1996 г. Верховный суд России подтвердил решение суда от апреля 1971 г. (см. статью “Могла ль понять в тот миг кровавый?..” в газете “Опасная ставка”, 7 (11), июль 1996 г.).

2. Н. Коняев пишет об отце Н. Рубцова: “...когда новая власть безжалостно погнала на голодную смерть миллионы русских мужиков, он примкнул к победителям и без сожаления покинул обворованную, обескровленную деревню, чтобы определиться на сытую, хлебную должность в новом, теперь уже полностью подвластном кремлевской нечисти, мире”. Лихо написано. Смешаны и кони, и люди. Разберемся. Любая власть заявляет какие-то благородные цели. А СССР в то время находился во враждебном окружении, и надо было готовиться к войне. В двадцатые и тридцатые годы были приняты грандиозные планы промышленного и военного строительства страны. Иначе мы в случае победы фашистов оказались бы на уровне рабочей силы для “цивилизованной” Европы. И в основном задачи руководства СССР были решены и заложена база для всей последующей промышленной эпохи. Да, это было сделано за счет переброса людей из крестьянской среды в города, проводилось обучение специальностям и одновременно велись громадные стройки. Но были и карьеристы, и лакеи, и простые исполнители приказов. И в то же время были враги традиционной России, которые уничтожали людей, разрушали нашу культуру, искореняли православную веру.

3. К сожалению, Н. Коняев не понял, что у М. А. Рубцова (отца Николая) была многодетная семья, надо было кормить детей (к 1938 г. их было пятеро). Отец семейства работал на тех должностях, на которые его посылало местное руководство. Не имея среднего образования, он за счет русской сметки зарабатывал в системах кооперации и снабжения средства на содержание семьи.

4. На стр. 27 Н. Коняев пишет: “Учили в Никольской школе, конечно, плохо. Преподавателем русского языка и литературы, физкультуры и географии был один человек. Об особых знаниях тут говорить не приходилось. Зато были книги”. Во-первых, это было временно — в годы Великой Отечественной войны. И во-вторых, в любой советской школе учили хорошо. А вот ученики бывают разные. Но, по крайней мере, половина учеников любой школы при советской власти оканчивали институты и техникумы. Я думаю, и Н. Коняев не исключение. И автор этой книги при средних оценках в школе с первого захода в 17 лет поступил в технический институт. И Н. Рубцов получил высшее литературное образование при советской власти. И книги, а не сведения, полученные на уроках, всегда были основным источником знаний.

5. На стр. 30, 31 и 32 Н. Коняев относит стихотворение “Фиалки” (в котором Коля Рубцов просит “хлеба мне, хлеба”) к 1950 году и его жизни в Риге. Но там Рубцов был с воспитателем (по некоторым сведениям), и он жил на командировочные средства от детдома, то есть был обеспечен. А голод Рубцова относится к 1952 году, когда он жил в Архангельске один после окончания техникума.

6. На стр. 44 автор дает следующий посыл: “Никто никогда и не гнал Рубцова...”. Но ведь далее в книге говорится о преследовании Н. Рубцова в 1963-м и 1964 гг. в Литинституте, и Н. Коняев приводит соответствующие документы.

7. На стр. 64 Н. Коняев пишет: “Детдомовское детство было тяжело еще и тем, что даже элементарного представления об азбуке человеческих отношений выходящему в самостоятельную жизнь воспитаннику не давало. Для молодого Рубцова характерно суровое неприятие даже малейших компромиссов, полное отсутствие умения подлаживаться под характер другого человека...”. Да, Рубцов не был и не хотел быть приспособленцем. Вот этому и учили в детдоме. Плохо это или хорошо, судить читателю. На стр. 69 Н. Коняев пишет: “Годы детдома — там равенство было заведомо ущербным — не в счет”. Но именно в детдоме равенство было подлинным. Почему у Коняева такое своеобразное представление о воспитании в детдоме? А вот товарищ Николая Рубцова по никольскому детдому А. С. Мартюков, сейчас главный редактор газеты в Великом Устюге, пишет: “Трудно человеку из семьи понять законы детдомовской общины. Они естественны и обязательны. Дети, родственные по судьбе, крепче сплачиваются. Злоба и ложь отвергаются. Предательство, как и всюду, вне закона”.

8. На стр. 68 Н. Коняев относит стихотворение “В старом парке” к Приютино. Между тем известно, по давно опубликованным воспоминаниям С. Чухина, что это стихотворение написано после посещения Н. Рубцовым вместе с С. Чухиным барской усадьбы с прудом и парком в селе Погорелово на Вологодчине в августе 1966 г.

9. На стр. 84 Н. Коняев приводит слова А. Солженицына о советской эпохе: “...270-миллионный народ мучается на уровне африканской страны, с неоплаченной работой, в болезнях, при кошмарном уровне здравоохранения, при уродливом образовании, сиротстве детей и юношества, оголтелой распродаже недр за границу...” Но все познается в сравнении. Это сейчас большинство населения мучается на уровне африканской страны, когда уровень жизни, промышленность, медицинское обслуживание отброшены на десятки лет назад. А основное население страны по социальным условиям отброшено примерно на 60-е место в мире, а ранее мы были в первой десятке стран мира. Кому это надо, и кому это выгодно? При советской власти государство все-таки заботилось о детях и о матери. Одна правда в приведенной цитате — о продаже недр за границу, но не сказано, что 87% прибыли от продажи получают сейчас владельцы фирм по добыче и продаже ресурсов России, которые принадлежат всему народу.

10. На стр. 92 Н. Коняев приводит высказывание петербурского критика и переводчика Виктора Торопова о том, что “...в “шестерках” у этих бездарей (имеются в виду рабочие поэты из литобъединения) почему-то ходил великолепный поэт Николай Рубцов — его посылали в магазин за дешевой водкой...”. А сколько раз Торопов или Коняев бегали когда-то для кого-то за водкой? Но ведь все отмечают независимый характер Николая Рубцова, и поэтому я не верю В. Торопову, далеко зашедшему в попытке унизить Н. Рубцова.

11. На стр. 93 Н. Коняев пишет, что “...он (Рубцов) мог бы как-нибудь признаться, что его лучший друг Эдик Шнейдерман, а любимый поэт Бродский. Славянофилам это не очень было бы по нутру”.

У Рубцова было несколько любимых поэтов: Д. Кедрин, С. Есенин, а затем Ф. И. Тютчев, на чьи стихи Николай подбирал музыкальные мелодии. В Ленинграде Рубцов признавал только Г. Горбовского, которому посвятил стихотворение “Поэт”. А в Москве у него был свой круг друзей-поэтов: А. Передреев, Ст. Куняев, А. Черевченко, Н. Анциферов, В. Сорокин. И был старший друг, вологодский поэт А. Я. Яшин. Большую поддержку поэту в Москве с публикациями стихов оказали В. Кожинов, Ф. Кузнецов и Е. Исаев. В Тотьме в трудные 1964—1965 гг. Рубцову оказывал помощь друг еще с лесного техникума — журналист и писатель С. Багров. В Вологде у Рубцова были друзья-поэты С. Чухин, О. Фокина, В. Коротаев, А. Романов, Н. Старичкова и особенно писатель В. И. Белов. Кстати, Н. Коняев противоречит самому себе, когда на стр. 257 приводит высказывание В. Кожинова, что “любимейшим поэтом Николая Рубцова был совсем уж не “деревенский” Тютчев”.

12. По тексту книги рассыпаны “оригинальные” выражения: на стр. 40 — “...первый опыт форсирования романов (имеются в виду любовные) Рубцов — увы! — будет повторять снова и снова”; на стр. 117 для Н. Рубцова “брезжил успех”, на стр. 227 — “...разгребая перед собой... натуральное дерьмо... плыли вдаль будущие граждане страны Советов”. И это о русских вологодских ребятах.

13. На стр. 157 Н. Коняев пишет: “Я не хочу критиковать памятник Николаю Михайловичу в Тотьме, но больше правды о поэте в развалинах никольской церкви...”. Пассаж типа “Я не хочу критиковать...” — уже есть критика. Имеются много положительных высказываний о памятнике в Тотьме. Критика слышится от людей, которые или не понимают условность памятников, или им не нравится сущность поэзии Рубцова. Вот что пишет, например, В. В. Оборина (Покровская), выпускница МГУ им. Ломоносова: “На открытии памятника Н. Рубцову в Тотьме на берегу Сухоны я присутствовала. Мне кажется, скульптор очень хорошо передал и внешний и внутренний мир поэта”. Это мнение получившей высокое эстетическое образование Обориной, которая была направлена из Москвы в мало кому известную Тотьму и преподавала историю в 1950 г. в лесном техникуме.

14. На стр. 173 делается попытка сравнения стихотворения Иосифа Бродского “Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам...” и Николая Рубцова “Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны...”. Но если И. Бродский видит “холодные холмы” в России, то Рубцов — холмы задремавшей России. Бродский мрачно смотрит на окружающий мир, а Н. Рубцов сквозь сумерки видит Свет. Н. Коняев пишет далее от себя: “Утро и в самом деле было туманным, а время трудным”. Времена всегда трудные, только когда и для кого? А судьбы разные. Разница в том, что Рубцова убили уже в 1971 г., а И. Бродский уехал на Запад и получил Нобелевскую премию.

15. На стр. 199 Н. Коняев приводит высказывания никольчанки Л. С. Тугариной о жизни поэта с Гетой, о том, что Рубцова чуть ли не держали на хлебе с водичкой. А зачем такие сомнительные высказывания? Чтобы опорочить Г. М. Меньшикову, гражданскую жену Н. Рубцова?

16. На стр. 270 Н. Коняев пишет, что “Людмила Д. (Дербина-Грановская) пыталась влюбиться в Николая Михайловича Рубцова, но ничего из этой попытки не выходило”. Не собиралась она влюбляться, ей от Рубцова нужно было поднабраться поэтического мастерства (поэта она выделила из других и сразу явилась к нему на квартиру в июне 1969 г.). Зачем Н. Коняев приводит систематически высказывания Дербиной с клеветой в адрес Рубцова? Особенно лживо описание Дербиной случая с порезом вены в июне 1970 г. Опубликовано ведь по этому случаю свидетельство А. Романова (1994 г.), которое не приводит Н. Коняев и которое разоблачает Дербину. И почему в своей книге Н. Коняев пишет “поэтесса Д.” и не называет фамилию Дербина, по мужу Грановская?

Есть еще множество неточностей в интерпретации событий, связанных с Н. Рубцовым. Просто нет возможности упомянуть все эти мелкие, казалось бы, детали, которые работают на дискредитацию образа русского Поэта. Как известно, ложка дегтя портит бочку меда. Можно было бы не акцентировать внимание на вышеприведенных и других пассажах, если бы они не использовались скрытыми и принципиальными недругами Н. М. Рубцова. В одной из передач по радио, уже в январе 2002 г., приводились фрагменты из книги Н. Коняева со ссылками на мнение Дербиной-Грановской, которые чернят светлый образ Н. М. Рубцова.

II

Подготовка автором нижеследующего материала была продиктована необходимостью ответа на доводы Т. В. Даниловой, изложенные в ее статье о Николае Рубцове “Русский поэт”, опубликованной в журнале венедов “Волхв”, №1 (22), 2000. С рядом положений статьи Даниловой можно и нужно согласиться: об ожидаемом появлении истинно русского поэта, о неразрывной связи Рубцова с окружающей природой, особенно в родном селе Никольском, о любви к Родине, о поэтическом чутье Рубцова, о высокой оценке В. Кожиновым творчества поэта, о выталкивании Рубцова из Литинститута. В принципе, достоверно мнение автоpa о “друзьях” с бутылками перед гибелью поэта и особенно о натуре “поэтессы” Дербиной-Грановской (с ее звериными стихотворными образами). Т. Данилова очень грамотно, логично выстраивает материал и напористо проводит идею тяготения творчества великого русского поэта Н. М. Рубцова к русской природе, к единению Русского народа с “Божественными Силами Природы”, а в конечном итоге ведет к обоснованию языческого мировоззрения поэта.

Т. Данилова пишет: “Рубцовский могучий дух охватил всю Россию в ее историческом развитии, все ее величие и боль, “ее победы и беды”, чутко уловил “волны и скалы” народной жизни”. Такой пафос трудно перекрыть.

Т. Данилова сообщает неопровержимое: “Поэт внимал лишь своему сердцу и голосу живой Природы и никогда ничего не сделал природе противоречащего, ни разу не сфальшивил...” Проводится и следующая мысль: “Поэт чувствовал глубинную духовную связь с Родиной, ощущал себя частичкой всего русского Рода. Он произошел от народа и жил в народе, а не изучал народ как нечто отвлеченное, в отличие от кабинетных литературных работников”. С большой буквы пишет Данилова слова — Природа, Род, придавая им божественный смысл.

Далее Т. Данилова отмечает: “Рубцов, не упоминая в стихах языческих образов Сварога, Перуна и др., — был язычником, не восхваляя Христа или Ленина, ценил достижения русского народа в эпоху православия и в постреволюционное время. Он воспевал русские святыни, древнейшие и вечные: Природу, Отечество, Волю.

Отчизна и воля — останься, мое божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..”

  Зная, что невозможно отрицать объективную реальность достижений советской эпохи, Данилова неуклонно продолжает свою линию. Подводя базу под будто бы языческие представления Рубцова об окружающем мире, она игнорирует вольно или невольно другие известные строки Рубцова. Например, в том же стихотворении “Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны...” Рубцов говорит:

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, —

Не жаль мне, не жаль растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.

В этом сравнительно раннем стихотворении (1964 г.) Рубцов не выражает явно своего мировоззрения. То ли оттого, что он в рамках атеистической цензуры не может афишировать свои взгляды, то ли он полностью не опреде­лился в отношении к религии, то ли от желания предоставить читателю самому определиться.

А Данилова сначала незаметно, а затем все более четко продолжает проводить мысль о творческой ориентации Рубцова на Природу (и тем самым на язычество) и фактически отрицает православную суть поэзии Рубцова. Она “притягивает” поэтическое мироощущение Рубцова к неоязыческой идеологии. Данилова даже ссылается на подсчет языческих и православных мотивов в стихах поэта с помощью арифметики: “Беспристрастный анализ системы образов рубцовской поэзии показал, во-первых, многократное количественное преобладание “языческих” образов над “православными”, во-вторых, существенное превосходство первых над вторыми по яркости и выразительности”.

Прежде всего, разделить в поэзии Рубцова явления природы (“языческое”) и духовные образы (“православное”) просто невозможно, все взаимосвязано.

Что касается мировоззрения, то это понятие не застывшее. Как правило, Рубцов, как любой человек, проходил несколько стадий изменения мировоззрения. Как известно, одни даже в возрасте за 30 лет остаются на уровне восприятия мира в возрасте 14—18 лет (например, зомбировавшись в юности текстами примитивного рок-н-ролла), а другие люди за счет увеличения объема знаний и работы мысли непрерывно углубляются в миропонимании.

Первый период Рубцова — романтический (юношески-любовный и “морской”) длился с 1950 г. фактически до 1959 г., когда он вторично разочаровался в юношеской влюбленности: после расставания с Татьяной Агафоновой (Решетовой) из Тотьмы и с Таей Смирновой из Приютино.

Второй период (ленинградский, с ноября 1959 г. по июль 1962 г.) — условно переходный с эстрадно-юмористическим уклоном, когда Рубцов, “тусуясь” в ленинградских “литературных дворах и задворках” (по его определению в сборнике “Волны и скалы”), писал стихи под влиянием шестидесятничества. Практически вся интеллигенция той поры переболела этой болезнью.

Третий период (московский, с сентября 1962 г. по июнь 1964 г.) — период определения своей творческой позиции, и уже переход к историческому пониманию развития общества и судьбы России. И прозрение в снежное предзимье, осенью 1963 года в избе у немолодой хозяйки (вероятно, вдовы): “как много желтых снимков на Руси”, “враждой земля полным-полна”. И, наконец, понимание обращения хозяйки, чтобы не было войны, к последней надежде, к Богу (“Дай Бог, дай Бог... / Ведь всем не угодишь, / А от раздора пользы не прибудет...”).

Четвертый период (никольский, с июня 1964 г. по апрель 1966 г.) — период физического единения с природой, создание стихов, исполненных душевной гармонии. И в письмах 1965—1966 гг. Рубцов уже поминает несуетно Бога.

Пятый период (алтайский, с мая 1966 г. по конец июля 1966 г.) — период углубления исторического понимания судьбы человека, поколений и России (“Старая дорога”, “В минуты музыки” и особенно “Шумит Катунь”).

Шестой период (вологодский, с сентября 1966 г. и до 19 января 1971 г.) — период создания и непрерывных публикаций стихотворений, затрагивающих духовные струны любого человека в России (углубление подсознательного православного мировоззрения).

Конечно, эти периоды с творческой точки зрения до некоторой степени условны, нет резких переходов от одного к другому. Поэт перемещался из одного места проживания в другое и обратно и писал по состоянию души. Речь идет о тенденции развития мировоззрения поэта, и она прослеживается во времени.

Большинство нормальных читателей в творчестве Рубцова увидели свою русскую душу, переживание за Россию, за условия жизни своих братьев и сестер и подсознательно — свое православное мироощущение (стихи “О Московском Кремле”, “Выпал снег”, “Вологодский пейзаж”, “Душа хранит”, “Над вечным покоем”, “Плыть, плыть” и др.). И у Рубцова, по крайней мере дважды, встречается чисто православное обращение к “братьям и сестрам”. А у закоренелых атеистов и лукавых материалистов не обнаружишь подобного мироощущения, отсюда полное или частичное неприятие содержания творчества Рубцова.

Вопрос, куда отнести Рубцова — к язычникам или православным, далеко не безобиден. Дело в том, что возврат к языческому представлению мира русским народом или к христианскому, с понятиями добра, зла и греха, является принципиально важным для будущего русского и других народов или части народа, тяготеющего к справедливым канонам православия. “Неоязычники” вольно или невольно пытаются ликвидировать тысячелетнюю православную историю России, все победы, которые одержаны под флагом православия.

Попытка введения язычества в исторически православное мировоззрение русского народа следует рассматривать как новое “старое” сектантство. Вносится новый раздор в народ, который уже разделен на патриотов, демократов, коммунистов, чиновников, либералов, необольшевиков, монархистов, государственников, западников, неосектантов и др. Лозунг “Разделяй и властвуй” на данный момент времени реализован. Но это не значит, что навсегда.

Создается впечатление, что русскому народу не дают спокойно жить и нормально развиваться, пытаются непрерывно вносить свару в душу народа, принципиально верящего в идеи социальной справедливости. Одна свара уже была в 1917 году, стоившая миллионов жизней. А во имя чего? И мало того, что всякие иностранные инородные сектанты и “просветители” косяком гуляют по Руси и ловят души доверчивых русских, так еще и в, казалось бы, патриотическую часть общества вносится ссора. А русский народ вымирает и вымирает. И не видно государственных мер по немедленному стимули­рованию рождаемости русского народа, прекращению фактически геноцида коренного населения России.

Нам надо понять следующее. Да, русский народ имел вековые обычаи и обряды, и прекрасные, многие из них — еще до принятия христианства. Все эти обычаи связаны с культурой земледелия на Руси. И обычаи предков были ориентированы на явления Природы. Но не все обычаи были хороши. А главное — не было моральной нормы, которая бы укрепляла душу и определяла правила поведения человека по отношению друг к другу. Эта мораль была взята из Нового завета (проповеди Христа). У нас образовался синтез языческих верований и христианской морали. Но Т. Данилова молчит об этом или по незнанию, или специально, стремясь “разгромить” православие. И христианство в виде православия упорядочило умонастроение русского и единородных славянских народов исторически в Киевской Руси, Московской Руси, Российской империи.

Как же Т. Данилова может игнорировать 1000 лет православия в России? При соблюдении моральных заповедей православия у нас непрерывно рождались в каждой семье по пять—двенадцать человек (сколько Бог дал!). Например, у автора этой статьи по линии отца было десять братьев и сестер и по линии матери — тоже десять братьев и сестер. И так в каждой русской семье. Было подсчитано, что население России с середины XIX века и к концу XX века должно было увеличиться, примерно, до 400—500 миллионов человек. А после переворота 1917 года, гражданской войны в России и борьбы с русским крестьянством и православием по всем моим родственникам суммарно набирается только по 6—7 детей. И куда нас могут повернуть новые идеологи?

Рубцов за 18 дней до гибели писал:

Теперь шампанского не грех

Поднять бокал за тост хороший:

За Новый год,

за детский смех,

За матерей, за нас за всех,

За то, что нам всего дороже.

Если брать отдельные ранние стихи Рубцова, то в них можно найти и почти атеистические, и антикоммунистические, и сатирические, и чисто эстрадные ходы.

А вот Душа упоминается более ста раз (по публикации вологодского литератора, д. ф. н. В. Н. Баракова). И дело здесь не в количестве упоминаний, а в том, что русский человек читает и понимает эти стихи по Совести, и по исторической Памяти, и по ощущению народных, еще языческих земледельческих обрядов и светских свадебных, а также и духовных православных обрядов. Надо учитывать и эпоху атеизма, в которую жил поэт. В переходный период возврата русского народа к православию Рубцов сделал больше, чем кто-либо. В. Н. Бараков еще в 1993 году сказал:

“В творчестве Рубцова отразилось то переходное состояние, которое свойственно сейчас большинству русских: тяжелое расставание с атеизмом и медленный путь через искушения язычества к православной религии. Рубцов и в этом опередил свое время: “Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы”.

Хотелось бы узнать ответ Т. В. Даниловой на следующие вопросы: куда мы уйдем от наших кладбищ с родителями и крестами? А где похоронены родители и деды с бабками у Даниловой? На каком кладбище? И где она сама рассчитывает пребывать после ухода в мир иной? И как должны хоронить — по языческим обрядам? И какие боги и символы будут на могилах? Похоже, что проницательная Данилова не думает о последствиях. А что делать с церквями и монастырями? Уничтожать под новую “старую” идеологию?

А в случае смертельной опасности , которая будет грозить народам России и коренному русскому народу, к каким символам Т. В. Данилова предложит обращаться? К Сварогу и Даждьбогу? Или все же к святым Александру Невскому и Дмитрию Донскому, к спасителям от католицизма Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому, к национальным полководцам Александру Суворову и Михаилу Кутузову?

Талантливый, погибший в Западной Германии в расцвете жизни русский критик Юрий Иванович Селезнев в статье “Златая цепь, или Опыт путешествия к первоистокам народной памяти” писал об истоках истории славян:

“Мы, например, достаточно свободно ориентируемся в древнегреческой мифологии...

Но попробуйте спросить у иного образованного, начитанного русского, вполне серьезно считающего себя культурным человеком, почему, скажем, в “Слове о полку Игореве” русичи именуются Даждьбожьими внуками, а песнопевец Баян — Велесов внук? Кто они такие, Даждьбог, Велес, Ярила, Стрибог, Мокошь, Хорс, Перун, Сварог, Лада, Прия, Жива, Коло, Род? Какие древнейшие мифические и полулегендарные персонажи проглядывают через образы и деяния наших былинных героев — Святогора, Микулы Селяниновича, Потока, Дуная, Волхва Всеславича, Ильи Муромца, Добрыни Никитича? В какие эпохи уводят нас сказочные образы Ивана-царевича, Царевны-лягушки, Василисы Премудрой, Царевны Несмеяны?...

Что знаем мы о полулегендарных праотцах и вождях славянских? Кто такие Рус, Чех и Лях, Родим, Вятко? Под какими именами известны древние славяне? Почему многие из исторически засвидетельствованных гуннских и древнегерманских вождей носят славянские имена?..

Школьные учебники и до сих пор с завидным упорством хранят молчание о нашей древнейшей истории...

Наши идеологические противники не хуже нашего понимают важность проблемы русского народа как единящей, цементирующей силы Советского государства. Вот почему антисоветизм все более явно обнаруживает формы откровенной русофобии. Русофобия есть не что иное, как стратегия империалистического “первого удара” по нравственному центру нашей державы...”

Ю. Селезнев одним из первых сказал еще в начале 80-х годов ХХ века о необходимости борьбы с русофобией, которая грозит развалом державы.

В статье “Поэзия природы и природа поэзии” он писал:

“Такие образы природы, как дорога (зимняя дорога, тройка, колокольчик под дугой), береза, степь раздольная, “Волга-матушка”, “желтеющая нива”, “разливы рек”, не случайно становятся в русской поэзии образами Родины, Руси, России в целом...

Мы знаем, что даже такие поэты, как, например, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Тургенев и некоторые другие, знавшие французский язык “как свой родной”, тем не менее писали довольно средние “французские стихи”... И писать стихи на русском языке далеко еще не значит быть русским поэтом”.

Данилова пишет: “Глубокое влияние на личность поэта оказали годы, проведенные в детском доме села Никольское Вологодской области”. А почему Данилова умалчивает о Тотьме?

Что видел в своей юности Николай Рубцов? Что отложилось в его памяти? Разрушенная престольная церковь в самом селе Никольском. В Тотьме — церкви Троица, Входоиерусалимская, Рождества Богородицы, Успенская. Знал наверняка Рубцов о разрушенном кафедральном Богоявленском соборе (в сохранившемся алтарном помещении его находится сейчас молодежный центр культуры г. Тотьмы). И, наконец, Спасо-Суморин монастырь, про который Рубцов написал в 15 лет, когда учился в лесном техникуме (это здание бывшей церкви Преображения монастыря). На территории монастыря стоит сохранившийся красивейший, но разрушаемый Вознесенский собор. Спасо-Суморин монастырь выдержал польско-католическую осаду в 1613 году.

Складывается впечатление, что Данилова или не была в Тотьме и Никольском, или не захотела увидеть тот окружающий мир, который в юности воспитал Николая Рубцова и с которым он чувствовал смертную связь.

Не раз Николай Рубцов писал о православных храмах:

С моста идет дорога в гору,

А на горе — какая грусть! —

Стоят развалины собора,

Как будто спит былая Русь.

Это о почти полностью разрушенной престольной церкви села Никольское. В стихотворении “Во время грозы” (1968 г.) Рубцов пишет:

И туча шла гора горой!

Кричал петух, металось стадо,

И только церковь под грозой

Молчала набожно и свято.

В стихотворении “Вологодский пейзаж” (1968 г.) поэт рисует картину:

Живу вблизи пустого храма,

На крутизне береговой,

И городская панорама

Открыта вся передо мной.

Пейзаж, меняющий обличье,

Мне виден весь со стороны

Во всем таинственном величье

Своей глубокой старины.

В стихотворении “Плыть, плыть...” (опубликовано в 1969 г.) поэт говорит:

Каждому на Руси

Памятник — добрый крест!

Из стихотворения “Ферапонтово”, опубликованного 19 сентября 1970 года:

В потемневших лучах горизонта

Я смотрел на окрестности те,

Где узрела душа Ферапонта

Что-то Божье в земной красоте.

И однажды возникло из грезы,

Из молящейся этой души,

Как трава, как вода, как березы,

Диво дивное в русской глуши.

В последний (вологодский) период творчества Николай Рубцов соединяет явления природы и жизни с божественным пониманием происхождения мира. Почему эти вышеприведенные стихи не увидела Т. Данилова?

И ссылка Т. Даниловой на слова С. Алексеева о русской всеядности ко всем религиям и одновременно об ориентации на “свой духовный стержень” некорректна и противоречива.

В одной из сносок к своей статье Т. Данилова комментирует встречу Ст. Куняева с Н. Рубцовым в августе 1962 г.: “Так почему же Куняев, будучи заведующим отделом поэзии в журнале “Знамя”, не опубликовал Рубцова тотчас же, раз на него свежим ветром повеяло? Или повеяло... значительно позже?” Такой непогрешимостью и безапелляционностью отдает от доводов Т. Даниловой! Во-первых, надо знать направленность руководства журнала “Знамя”, где, кстати, Ст. Куняев был “белой вороной”. Напечататься в те годы можно было только после рассмотрения предлагаемых стихов на редколлегии. И даже предложения заведующих отделами не всегда проходили. Т. Данилова просто не знает “кухню” редколлегий и то, что все всегда зависело от позиции главного редактора. Автор этой статьи как поэт пытался в свое время опубликоваться в “Юности” и в “Новом мире”, и не удалось ни разу. А вот посланные позднее статьи в “Молодую гвардию” и “Литературную Россию” (при патриотическом руководстве в этих редакциях) были опубликованы без всякой протекции.

Почему-то нравится Т. Даниловой книга Л. Котюкова “Демоны и бесы Николая Рубцова”. Тот, кто читал эту книгу, не мог не обратить внимание на ряд бытовых ситуаций с Рубцовым, в которых, кстати, и студент Л. Котюков не выглядит ангелом. А о творчестве Н. Рубцова конкретно ничего не сказано. Вся идея книги выражается в одном: “Пить надо меньше”. С чем все согласны.

“Однобоко выглядит стремление представить Николая Рубцова только православным, — пишет Т. Данилова. — Подобные линии есть в исследованиях В. Белкова и Н. Коняева... У В. Белкова неоднократно встречаются попытки связывания философской глубины поэзии Рубцова с библейскими мотивами. Конечно же, глубина поэзии Рубцова не может быть “измерена”, исчерпана только с этих позиций...” И далее Данилова опять пространно обосновывает единство Рубцова с Природой (природа написана с заглавной буквы). Чтобы дополнительно прояснить отношение поэта к православию, обратимся к фрагменту стихотворения Рубцова “До конца”:

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

Пусть она

Останется чиста

До конца,

До смертного креста!

В вышеупомянутом выпуске журнала венедов представлен сборник стихотворений Н. М. Рубцова под названием “Успокоение”. Стихи, включенные в сборник, известны. А порядок их расположения с известными и условными названиями на черновом листке был определен поэтом до его гибели. Об идентификации названий стихов этого неизданного сборника писал Н. Коняев.

Т. Данилова трактует содержание стихотворений сборника “Успокоение” в языческом направлении. И даже в рубцовской “Пасхе”, (“Промчалась твоя пора!”) она не замечает сожаления поэта о том, что праздник Пасхи исчез в свое время. А ведь известны воспоминания М. Карякиной, жены В. П. Астафьева, о посещении Рубцовым их семьи в апреле 1969 года на Пасху с крашеными яйцами и христосовании поэта с хозяевами.

Данилова трактует понятие успокоения: “Успокоение — это достижение единства и гармонии с Природой, с мирозданием (с космосом, как сейчас говорят), это счастливые моменты, когда человеком овладевает ощущение цельности и полноты жизни!..”.

При таком понимании успокоения — нет никакого дела до братьев и сестер, которые находятся на грани жизни и смерти, нет сочувствия к ним, а тем более — посильной помощи. Здесь уже эгоизм, индивидуум видит только свои счастливые моменты полноты жизни. Здесь общинного русского самосознания и не видно.

Успокоение — это душевное спокойствие (“О Русь! Кого я здесь обидел?” — говорил Рубцов), когда конкретного человека не грызут муки совести из-за своих деяний, это бескорыстная помощь братьям и сестрам, это родственная близость не столько по крови, сколько по Духу. Душевное спокойствие человек обретает только в том случае, если он не совершал подлости специально или случайно (если случайно — то понимающий человек кается, и не где-нибудь, а в церкви).

Автор сам ранее не был ни язычником, ни атеистом, ни православным. Автор верил в светлое будущее, которое строили в стране, и помогал этому процессу по мере сил и способностей. Но оказалось, что светлое будущее было предназначено не для всех. А полусветлое будущее и темноватое настоящее предназначалось для толпы. И тогда пришлось искать идеологию и вспомнить об истории своего рода и православной вере.

Не надо, оказывается, ломиться в открытую дверь в бесплодных поисках. Окончательно меня убедило в необходимости обретения православной веры то обстоятельство, что в марте сего года я нашел дореволюционное свидетельство о крещении моей тетки (сестры матери), в котором мои дед и бабушка по линии матери указаны православными, из села Волокославинского Кирилловского уезда. А это означало, что и мать моя была крещеной и православной. И почему я должен отказываться от своего православного Рода, от матери, которой я даже и не знал с детства? Из-за стараний доносчиков в конце тридцатых годов ХХ века, организовавших ссылку нашей семьи в Казахстан? Где автор и родился.

---

Источник: "Наш современник" N1, 2003