Памяти писателя С. П. Багрова
и краеведа С. А. Першина

Глава 1
С. П. Багров «На голос судьбы» или вместо пролога…

«В ожидании парохода мы прогуливались по берегу Тотьмы втроем: Николай Рубцов, сотрудник местной газеты Гоша Макаров и я. Было лето 60 какого-то года. Шли и слушали Гошу, который писал в то время очерк о сподвижнике Стеньки Разина атамане Илюшке Пономареве. Рассказывал Гоша про то, как Илюшка, спасая себя, бежал от своих товарищей, оставив их пропадать в таежных урочищах Унжи. Предстояло ему ватагу восставших, в которой было семь сотен бойцов, куда-нибудь прятать или бежать с ней к востоку. Но это было связано с риском. Повстанцев уже настигал воевода Нарбеков, и без боя уйти от него было уже невозможно. Илюшка понял, что он проиграл, потому и решил исчезнуть, как невидимка, взяв с собой не 700 человек, а лишь пятерых. Хотел отсидеться в Тотьме до лучших времен. Да около речки Черной, в пяти верстах от уездного города был схвачен и сразу доставлен в губную избу, где воевода Ртищев и заставил Илюшку разговориться, а там и повесил его на высоком Сухонском берегу. Нас с Рубцовым смутила не столько казнь атамана, сколько его путешествие на санях после смерти по многочисленным селам и деревням трех соседних друг с другом уездов, где Илюшку вешали снова и снова, дабы устрашить его видом местных селян. Мол, подобное будет со всем мужичьём, кто подымет голову на царя. – Сплоховал атаман, даже жалко его,–  подытожил Макаров. На что Рубцов горячо, в возмущении: – А мне нисколько его не жаль! Макаров смутился: – Но почему? – Потому, что он дезертировал,–  ответил Рубцов,–  бросил своих товарищей. Будь я тотемским воеводой, я бы тоже его, как предателя, к смерти приговорил. Приблизительно так выразился Рубцов об Илюшке Пономареве. Спускаясь к пристани, куда был должен приплыть из Вологды пароход, Рубцов покосился на красную крышу Потребсоюза, где когда-то был голый берег, на котором стояла виселица с Илюшкой. – Угрюмое место,–  вздохнул и, не приняв души разбойного человека, повернулся к реке. Тут раздался гудок, и возле Зеленей мелькнул двумя этажами белопалубный Ляпидевский. Рубцов немного повеселел. – Завтра на нем я и поплыву. – Куда? – спросил я его. – Сам не знаю пока,–  ответил Рубцов,–  но сначала в Москву. Ну, а там, может, даже туда, где всё это происходило. – Неужели на Унжу? – Почему бы и нет! Возьму в каком-нибудь толстом журнале командировку – и на целое лето в края, откуда бежал трусливый Илюшка. Не поверил Гоша Рубцову. Не поверил поэту и я. Однако Рубцов по приезду в Москву, действительно, взял в одном из журналов командировку. И умчался куда-то на Унжу, а там и в глухие смешанные леса, где когда-то разбойничал Стенька Разин. Правда, пробыл он там недолго. Всего лишь несколько дней. И, возвратившись оттуда, даже еще по дороге в Вологду начал писать: «Мне о том рассказывали сосны...» Писал под стук колес поезда. Продолжил же эту поэму в Тимонихе, у Белова. А закончил ее у себя на последней квартире в Вологде, на улице Яшина, номер три. Поэму о той роковой, крайне редкой любви, какую заслуживает не каждый».

Прошу вас, дорогие читатели, ещё раз внимательно прочитать эту миниатюру или рассказ Сергея Багрова. Она опубликована в его книге и в тотемском Рубцовском сборнике 2019 года [1]. Знаете, читал книгу после того, как её подарил С. П. Багров с автографом, но сущность рубцововедения такова, что тема как – то должна созреть и автор должен быть готов заинтересоваться темой и тогда… возможны дополнения и даже неожиданные повороты, не исключены открытия при её раскрытии и исследовании.

Перечитывая книгу С. П. Багрова «Короткая передышка» вдруг поразил его рассказ из начала 60 х годов 20 века «На голос судьбы». Унжа, поездка Рубцова, будущая поэма Николая Рубцова, пока только с призрачными героями и их именами. Но, это был какой – то неизвестный черновик «Разбойника Ляли», нет, конечно, никакой не черновик, но реальный подступ к идее поэмы, её новый след. Кстати сказать, что никаких черновых вариантов целой поэмы или её частей нет в распоряжении исследователей. Нет даже рукописных её черновиков, только машинописи с незначительными авторскими пометками или разночтениями. А это удивительно, но, это значит, что нас ждут ещё непременные открытия после обнаружения рукописей или черновиков поэмы «Разбойник Ляля». Уже сейчас ломаются исследовательские копья по поводу первоисточников для поэмы, имён главных героев, возможных мест действия и пишутся статьи и целые книги по этому поводу [2].

Отметим сразу, что не будем давать оценку исследованиям и публикациям. Но, обойтись совсем без их упоминания тоже нельзя. По возможности, будем строго придерживаться только материала заявленной темы и анализа миниатюры С. П. Багрова, а он, конечно, мало сказать, что удивил, но и озадачил. Перед вами дорогие читатели план местности, на которой разворачиваются легендарные события поэмы «Разбойник Ляля» и исторические события 17 века, связанные со Степаном Разиным и его атаманом Ильёй Пономарёвым.

Карта местности. Как видно из схемы все события происходят практически в одном регионе нынешних Костромской, Вологодской, Нижегородской областей. Так может быть, это даже логично, что правда и вымысел, народные предания и история пересеклись и дали пищу для размышлений поэту, послужили основой для его литературного произведения, только основой, ибо он сам говорил ветлужскому другу Александру Сизову, что напишет об этом событии – легенде обязательно, но по – своему напишет. И тут удача, посетившая его в Тотьме, основываюсь на рассказе Сергея Багрова, народный герой Стенька Разин, мятеж, разбойники, клад, любовь, романтика разбоя и человеческие судьбы. Нам осталось только выяснить, когда была и была ли на самом деле поездка в Унжу.

Вариант первый. Согласно рассказу Багрова, поэт Рубцов берёт командировку от журнала и едет в Унженские «глухие смешенные леса» насытится их историей и может узнать, что – то об Илье Пономарёве. А потом, в Москве как подарок судьбы поездка в Варнавино с Александром Сизовым и уже легенда варнавинского Заветлужья завладела его вниманием. Очень жаль, что жанр миниатюры или рассказа не предусматривает конкретики, датировки, убедительной документальности, нет ничего этого в рассказе С. П. Багрова. Есть только намёки, косвенные улики и доказательства…

Вариант 2. Могло быть и так, что именно из Варнавино поэт Рубцов и прозаик Сизов ездили в Унжу (как пишет Багров). И к этому есть свои основания. Краевед и поэт, мой друг из Дзержинска Сергей Кувшинов подсказал, что детство Сизова прошло в Унже, его отец служил охранником Ужлага. Правда, Александр Сизов никогда не говорил и не писал об этой поездке, по крайней мере краеведы и литературоведы Поветлужья ничего о ней не знают. Хотя у друзей, возможно, были причины не афишировать её. С другой стороны, откуда узнал Сергей Багров, который воспроизводит точные названия, но ничего не пишет о поездке Рубцова в Варнавино. Есть ещё одно «но», не в пользу Унжи в Костромской области. Был и в Горьковской области упразднённый теперь посёлок Унжа и, возможно, о нем сведения в биографии Александра Сизова. И, последнее, для Александра Сизова авторитет Николая Рубцова был непререкаем, и он бы помог старшему другу во всём, о чём бы тот его не попросил…

Друзья, читатели, исследователи, к счастью для этого материала, пришла в голову идея дать познакомиться с ним до публикации, думаю, главного специалиста по исследовательским критериям поэмы «Разбойник Ляля» (после смерти С. А. Першина) Сергея Кувшинова из Дзержинска. Он, помимо прочего предоставил свои соображения и готовый ещё один вариант развития событий и отношений Рубцова и Сизова. И тогда все воспоминания С. П. Багрова приобретают силу почти художественно - документальную.

Вариант 3. «Уважаемый Леонид Николаевич! А, что, если сделать предположение, что Рубцов в общежитии Литературного института «допекал» Сизова расспросами о подробностях легенды и получил приглашение на Ветлугу, дабы пройти по местам боевой славы Разбойника Ляли. Ничего не надо выдумывать, а тем более, фальсифицировать. А ценнейшие, причём, для многих, абсолютно неведомые, воспоминания Сергея Петровича обретут новую жизнь».

Глава 2
Поэмы в творчестве или планах Николая Рубцова

Случайностью или закономерностью было обращение поэта Н. М. Рубцова к жанру поэмы? Попробуем найти воспоминания на сей счёт.

Первыми будут выдержки из книг Николая Коняева с воспоминаниями Николая Белякова, юношеского друга Николая Рубцова из посёлка Приютино Ленинградской области. Из них выходит, что практически свою поэтическую карьеру Николай Рубцов начал с поэмы о своём трудном детстве, которая, видимо, не сохранилась и закончил свою творческую и земную жизнь тоже поэмой о человеческой любви, и дружбе.

«…А Николай в нашем доме жил, в общежитии. Ну мы поговорили там, познакомились... Я ему понравился, он мне понравился, в общем подружились. Другие-то на Николая как-то не обращали внимания, потому что он такой, какой-то привязчивый был, все старался свои стихи прочесть... А у тех людей свои заботы... Ну, а нашел меня, и мы с ним частенько в этом парке сидели, разговаривали. Но большинство он свои стихи говорил. Прочитает, а потом спрашивает: нравится? Ну, нравится, нормально, конечно... И он и говорит: пойдем, я тебе еще почитаю. Так и ходим всю ночь с ним. Можно сказать, частенько ходили... Поэму свою читал, начиная с самого малого детства, как он из детдома. Про себя и про брата. Они как раз вместе и росли в детдоме. Как трудно было кормиться, как они убегали с братом. В общем читал там о каждой корочке хлеба. Рассказывал эту поэму очень долго... А вообще нормальный парень был. Дружбу любил настоящую. Не любил, когда изменяют ему, даже женщина или мужчина. Он верил в человека...».

В конце своей недолгой творческой жизни Николай Рубцов неослабно искал фактуру, тематику будущего своего эпического произведения. Он был готов к крупной поэтической форме – поэме, прекрасно понимая, что все значительные вологодские поэты Ольга Фокина, Александр Романов, Александр Яшин, Сергей Викулов и даже Виктор Коротаев уже отметились в ней, а он, Николай Рубцов, ещё нет. Планов было много. В разговорах с друзьями поэт упоминал, что хотел бы поработать с историческим материалом, например, написать об Александре Невском или Чингиз хане. Но, вот материала полностью удовлетворявшего, цеплявшего его не было, были только планы, намерения, мощные исторические фигуры прошлых столетий. Об этом вспоминают его друзья…

Вот как С. П. Багров в своей миниатюре «Мечта» вспоминает: «…В августе 1965 года несколько дней Рубцов жил в двух километрах от Вологды, в деревне Маурино, где я снимал у местного жителя крохотную квартирку. Помню, как шли поутру средь поспевших хлебов по росистой тропе. Это мое! Рубцов показал на взятое золотом поле ржи, не спеша уходившее к горизонту. Это тоже мое! Показал минут через пять на стайку вспорхнувших ласточек над забором. И это мое! Палец его обводил полукругом равнину лугов, над которыми громоздились, как горы, толпы сиренево-белых туманов. Ты видишь обычное испарение. Я же — могучую конницу Чингис-Хана, поднявшую пыль на тысячу километров! Этот образ я забираю себе. Честное слово, я счастлив! Этого злого гения я знаю и понимаю. Понимаешь? Представь себе. Лучше всех! Я его чувствую всеми своими костями. Я напишу поэму о Чингис-Хане».

Писатель Д. А. Ермаков рассуждая о поездке Николая Рубцова в Среднюю Азию летом 1954 года так говорит по интересующей нас теме: «Тот месяц в Средней Азии ведь оказался очень значимым в его судьбе (хоть пиши отдельную повесть об этом) хотя, казалось бы, мало отразился в его творчестве, но ведь мы и не знаем, что там ещё было бы им написано. Ведь говорил он, что хочет написать поэму о Чингиз Хане, и, наверное, написал бы (для меня лично «взбегу на холм»: это вступление к такой поэме)».

В трёх разных местах воспоминаний Н. А. Старичковой поэт Николай Рубцов говорит о намерении написать поэму об Александре Невском. А это значит, что он возвращался к этому в последние годы жизни несколько раз, изучая историю России, беря книги в областной библиотеке, в спорах отстаивая непреходящую ценность для нашей истории фигуры Александра Невского или Дмитрия Донского.

«…Сидели мы долго. Настроение у Коли было хорошее. Он сказал, что хочет писать поэму об Александре Невском. И об этом тоже напишу. Он осторожно протянул руку и показал на ползавшую по травинке божью коровку. Жучок взмахнул крылышками И перепорхнул к нему на ладонь. Коля смотрел и улыбался: "Я обязательно о ней напишу"».

«Рубцов любил свою Родину, хорошо знал, но продолжал изучать русскую историю. Был у него замысел написать поэму об Александре Невском. Определением "светозарный" наделил он своего будущего героя».

«…Через несколько дней направляюсь к остановке автобуса, что в центре города возле Дома офицеров, лицом к лицу встречаю Колю (он вышел из библиотеки). - Ты куда? - спрашивает. - К Нине Груздевой. Поедем? Коля согласился. И мы поехали. Нина была не одна. У нее гостила кумыкская поэтесса Ш. Алишева. Коля, большой охотник до разговоров, особенно с новыми людьми, быстро настраивается на диалог с милой черноволосой девушкой. Сначала просто любезности, а за ними сразу же лобовой вопрос: что она думает о русских? Алишева подчеркнуто с гордостью говорит о своих собратьях. - А русские не такие, простоваты очень. Я запомнила эту фразу, потому что сразу подумала: "Что это она нас за иванушек-дурачков принимает?" Что тут началось! Коля резко встал, грозно посмотрел на сидевшую напротив, вмиг притихшую поэтессу и громовым голосом, подняв кверху кулаки, стал буквально сыпать примерами русской доблести, геройства. Прекрасный знаток истории (история была его любимым предметом в школе), он, как отличник на экзамене, без запинки, образно рассказывал о Дмитрии Донском. Он вел себя так, словно сам был участником Куликовской битвы. Вот он уже на Ледовом побоище и словно лично знал Александра Невского. Девушка даже побледнела, сидела как пришибленная. Он не давал ей сказать ни единого слова. Он сражался, сражался не за себя оскорбленного. Он защищал Россию…».

Впрочем, не только герои давней российской истории должны были быть в поэмах Николая Рубцова. Вот отрывок из напечатанных воспоминаний Ф. Марона, преподавателя Сокольского педучилища [3]. «Прочитал где то, что Рубцов собирается написать поэму «Октябрьский ветер», о революции. Спросил его, верно ли это. Ответил: «О Ленине хочу писать…».

Не могу не привести ещё одного отрывка из Н. А. Старичковой по поводу изучения Николаем Рубцовым истории и посещения областной библиотеки: «…Мне еще в библиотеку. Пойдем! В абонементном отделе был свободный доступ к стеллажам. Мы прошли между ними. Коля быстро посмотрел на корешки книг и вышел к столу библиотекаря. Негромко поговорил и вернулся ко мне. Библиотекарь между тем звонит по телефону, разговаривает тихо, но внятно. Речь идет о редкой книге, которая находится в фонде и на руки читателю не выдается. На том конце провода, видимо, спросили для кого нужна книга: для писателя? А может даже для Рубцова? (это вполне возможно при его частых запросах.) Мы слышим ответное: "Да, да." Вскоре желаемую книгу для Коли принесли. Это была "История государства Российского" Карамзина. Он очень доволен. Прямо на крыльце нетерпеливо раскрывает томик и пробегает глазами первые строки. Потом смотрит на меня и говорит: "Ты послушай, как здесь написано", - и начинает читать вслух начальные строчки первой главы. Прочитал абзац, закрыл книгу и поучительно (то ли мне, то ли себе) проговорил: "Вот как надо писать!"».

Волей – неволей, но тут возникает вопрос. А знал ли С. П. Багров о поездке в Варнавино и обстоятельствах единственной написанной и опубликованной поэмы Н. М. Рубцова «Разбойник Ляля», если в рассказе «На голос судьбы» даже не упоминает о ней, а даёт какой – то новый вектор в первоисточниках этой поэмы? Как оказалось не только прекрасно знал, но и в своей книге «Россия. Родина. Рубцов», которая неоднократно переиздавалась и многими считается лучшей книгой о Николае Рубцове, писал о варнавинской поездке и даже, косвенно, был причастен к ней. Судите сами. Перед вами два отрывка из этой книги издания 2005 года (страницы проставлены).

«…Рубцов любил рассказчиков, которые умели что-то вспомнить из отдаленной старины и шевельнуть в душе живую мысль, соединяющую нынешнее с прошлым. Однако слушал зачастую их не до конца. Не потому, что становилось ему скучно. А по тому, что появлялась от рассказа свежая идея и, загораясь ею, он моментально уходил в себя. Так было с ним в окрестностях Ветлуги, когда он с молодым поэтом из Варнавина Сизовым Сашей прогуливался по кулигам и лугам вблизи вечерних сосен, где затаилась Ляленка - лесная деревенька, в которой обитала лишь одна старушка. Она, показывая с крыльца своей избушки на темный, в соснах и осинах, косогор, поведала Рубцову и Сизову, что это- Лялина гора, и есть в ней спрятанные клады, которые зарыл здесь одноглазый Ляля. Поведала она и об удачливом разбойнике Бархотке. И о лесной красавице Шалухе. И о загадочной княжне Лапшанской. «Коля загорелся сразу, - вспоминает Александр Сизов. - Он даже не стал старушку дослушивать.- Я обещаю тебе, Саша, напишу об этом. Только по-своему...». Не задержался Рубцов на Ветлуге. Собирался прожить здесь целое лето. Однако не мог: манили живые тени из темной легенды. Шалуха, Лапшанская, Ляля, Бархотка являлись, будто живые, и Николай поспешил с нетерпением в Вологду, где у него была собственная квартирка, и он мог записать начало того, что лежало уже в голове: Мне о том рассказывали сосны По лесам, в окрестностях Ветлуги, Где гулял когда-то Ляля грозный, Сея страх по всей лесной округе...» . Стр. 236 – 237

«…В новой квартире, на улице Яшина, № 3 бывал я несколько раз. Рубцов все время куда-нибудь уезжал. В начале июля 1969 года, перед тем как отправиться на Ветлугу, куда его звал литинститутовец Саша Сизов, он попросил меня - Если не трудно, то приходи иногда ко мне на квартиру. Вот тебе ключ Я уезжаю, быть может, на целое лето. И надо, чтоб кто-нибудь тут у меня присмотрел. Отсутствовал Николай не целое лето, а лишь неделю. За это время я побывал у него пару раз. В последний раз с сыном Петей, - которому было три года. Мы принимали с ним душ, когда дверь в ванную комнату отворилась, и в ней показался Рубцов Я хотел его, было, спросить: - Ты, Коля.- Да, да, - он ответил, - приехал из Варнавина. Есть такой городок на Ветлуге. Я весь в пыли! - добавил с усталой улыб кой и, быстро раздевшись, забрался к нам в ванну, подставив себя рядом с нами под душ. Мы дружно смеялись, радуясь теплым брызгам и тесноте. Перед тем как уйти, мы услышали, как Рубцов в слабом рокоте душа негромко сказал:- Я вернулся оттуда богатым. Отыскал разбойничий клад. Скоро я вам открою его. А пока вы идите. Я, как и Ляля, должен сегодня побыть один. Разумеется, я ничего не понял. Лишь месяца через три он позвонил мне по телефону:- Я у Энгельса Федосеева, - назвал собкора российского радио. - Ты знаешь, где он живет? В этот вечер в огромной квартире Энгельса, я впервые услышал «Разбойника Лялю». Читал Рубцов, уставясь глазами в окно, где виднелись вечерние крыши Вологды, на которых играл несмелый закат. А за ним, за сгоравшим закатом, километрах этак в четыреста или пятьсот, мрачновато таился тот самый разбойничий бор, в котором пустили друг в друга ножи Бархотка и Ляля». Стр. 241.

Итак, на кону поздний рассказ С. П. Багрова «На голос судьбы» и более ранние воспоминания писателя. Возможно, он использовал материал каких – записных книжек начала 60-х годов 20 века в своём рассказе и выдал информацию об Унже, Гоше Макарове, но не учёл того, что уже писал об этом ранее. И получилось две нестыковки, но у Багрова это литературные нестыковки, и они самоценны, а уже дело исследователей докопаться до истины в своих версиях возможных событий, связанных с поэмой Николая Рубцова и дать оценку событий и рассказа Багрова, в котором, можно найти и рациональное зерно. Насколько критически мы можем подходить к литературным рассказам С. П. Багрова? Правда, она не всегда лежит на поверхности, да и правда момента не может быть полной. Для объективности нужна информация, факты и время, тогда что – то можно утверждать наверняка. И, конечно, нужен документ, а воспоминания, да ещё только одного человека, когда многое забылось, а осталось желаемое, под которое можно подогнать факты, расцветив их якобы «воспоминаниями». И получается легенда от участника событий, которая нередко ещё литературно обрабатывается, а это ещё хуже, ибо окончательно прячет концы в воду придуманной логики. Получается, что судьба вела Николая Рубцова к варнавинской легенде и он ухватил её призыв нашёл свой «литературный клад». Получается, что поэт ещё в начале 60х подбирался к сюжету «Разбойника Ляли» через атамана Илью Пономарёва, очерк Гоши Макарова, возможно через книгу П. А. Колесникова (но об этом позже). Ну, а ещё получается, что в конце жизни Сергей Багров оставил в миниатюре загадку о Рубцове, о его поэме, о каком – то вологодском следе её. Он прекрасно знал о поездке в Варнавино в 1969 году, даже лучше, чем все мы. Ибо, сам провожал поэта в эту поездку и присматривал за его квартирой на улице Яшина. Что же тогда оставил нам Багров? Загадку внимательному читателю или свою старческую забывчивость? Но, события, связанные с Николаем Рубцовым Сергей Багров излагает точно, чего не знает, в чём не уверен (например, в датах) то, так и пишет. И ещё, в конце жизни писатель опубликовал множество блестящих рассказов, миниатюр, воспоминаний, основанных на дневниках своей молодости о редакционной работе, о друзьях, впечатлениях детства. Хотелось бы верить, что и рассказ «На голос судьбы» из таких. А может быть унес писатель Багров маленькую тайну, которую мы и будем пытаться разгадать… Думаю, что будет не без интересно также узнать, как восприняла новую поэму Н. А. Старичкова. Вот страницы её книги «Наедине с Рубцовым», посвящённые поэме «Разбойник Ляля».

«…Через довольно продолжительное время он вновь появляется у меня - прежний, улыбчивый, кажется, очень доволен собой и всем на свете, глаза его сверкают. Сейчас что-то сообщит. Так и есть. - Я поэму написал... Смотрю на него с восхищением. Он, видимо, тоже отметил это и поправил себя: - Нет, не поэму, просто большое стихотворение. Меня только одно имя смущает. - Какое имя? - Ляля. Это - разбойник. - Ну, - говорю, - для разбойника это не очень подходит. Уж больно он у тебя ласковый и добрый. - Мне тоже это говорили, но я так хотел. Коля стал читать, жестикулируя, а я, вслушиваясь в каждое слово, предвижу страшную развязку. (Ведь он же готовит меня к ней). Вот атаман влюбляется в красавицу княжну, вот жалуется Шалухе: "У меня на сердце одиноко..."

Недоволен он своей Шалухой, 

О княжне тоскует благородной, 

И бокал, наполненный сивухой, 

Держит он рукой своей

холодной.

- Наступает развязка:

Но слетелась вдруг воронья стая,

Чуя кровь в лесах благоуханных., 

И сгустились тени, накрывая 

На земле два тела

  бездыханных... 

И, вот, Шалуха, "увядшая в печали", бродит по поселкам, рассказывая о "любви разбойника печальной". Он остановился на этом, смотрит на меня. Словно хочет спросить обычное: "Ну, как?" Но спрашиваю на этот раз я: "Что это у тебя за Шалуха? Это я, что ли? Нелюха - старуха - похоже..." Коля смущается, опускает вниз глаза и быстро, быстро говорит: - Но они же оба погибают. Понимаешь, оба... - Да, понимаю... Но понимаю по-своему, не зная конца сказки. (И тут-то они вместе: княжна и разбойник... Только не я). Когда стихи были напечатаны, я узнала то, что Рубцов мне предсказал:

Так, скорбя, и ходит богомолка,

К людям всем испытывая 

 жалость.

Да уж чует сердце, что недолго

Ей брести с молитвами осталось.

Собрала котомку через силу.

Поклонилась низко добрым 

 людям

И пришла на лялину могилу,

Чтоб навеки с ним

  соединиться...

Да, печальную участь Рубцов мне приготовил».

Как известно писал своего «Разбойника» Николай Рубцов в деревне Тимониха Харовского района Вологодской области, в гостях у своего друга писателя Василия Белова. В письме последнего, написанного маме, сквозит забота о поэте и есть дата. «Привет Коле. Скажи ему, что ежели холодно, то, чтобы грелся изредка на печке… 18 сентября 1969 года». Не буду приводить больше воспоминаний об этом плодотворном периоде творчества Николая Рубцова, а постараюсь ответить на вопрос, а как же сам Рубцов оценивал написанную поэму и как ее нет, не оценивают, а хотя бы называют литературоведы.

Н. А. Старичковой поэт говорит о поэме или большом стихотворении, печатается она с подзаголовком «Лесная быль», иногда публикуется как «Лесная сказка». Вячеслав Белков использует термин «баллада» и «стихотворная сказка», Владислав Зайцев – «поэма-сказка, балладного характера». Василий Оботуров считает, что «Разбойник Ляля» это поэма-сказка». Есть и такая точка зрения «Судьбе разбойника посвящена и «лесная сказка», а на самом деле баллада Рубцова» (А. Потебня). Евгений Елисеев, редактор сборника «Сосен шум» называет «Лялю» былью о разбойниках.

Пора дать слово и самому Н. М. Рубцову в оценке жанра произведения. Он услышал ветлужскую народную бывальщину, возможно прочитал её интерпретацию в газете в 1969 году, будучи в гостях у поэта Александра Сизова и на её основе написал поэму, народное сказание, быль, которую сам довольно высоко ценил как литературный вариант русской, устной, народной традиции.

Его прямая речь с магнитной плёнки, на которой поэт читает «Разбойника Лялю». Это 1970 год, незадолго до гибели поэта, запись сделал Энгельс Федосеев. «… Вот слушайте классическое произведение русской поэзии 20 века. Да, я не сомневаюсь в этом… «Разбойник Ляля». Выдержка из письма Николая Рубцова редактору сборника стихов «Сосен шум» Евгению Елисееву по поводу возможного содержания сборника, в который должны войти стихи «… А также баллада, похожая на поэмку, «Разбойник Ляля».

Из ещё одного автографа Н. М. Рубцова, на сей раз это подписанная машинопись поэмы «Разбойник Ляля» с авторскими правками для сборника стихов «Сосен шум» (РГАЛИ, ф.1234) мы видим, как поэт меняет подзаголовок произведения. Он зачёркивает машинописное «Лесная быль» и от руки пишет «Лесная легенда».

Глава 3
Георгий Макаров «Спасибо за внимание к моему творчеству»

Не скроем, что личность Гоши Макарова, который по мнению Сергея Багрова мог натолкнуть Николая Рубцова на идею этой народной, разбойной поэмы сильно заинтересовала нас. С просьбами помочь сведениями о писателе Макарове обращался в редакцию тотемской районной газеты, где он работал и в другие инстанции. Но, как водится, помощь пришла от друзей. Писатель Александр Драчёв и критик Андрей Смолин хорошо знали и помнят Георгия Макарова по жизни и работе в Вологде. По их сведениям, родился он в селе Бабушкино. Журналистом Георгием Васильевичем Макаровым написаны десятки статей в областных газетах по самым разным темам. Но, самым большим сюрпризом стало то, что писателем Макаровым написано несколько книг (один из его рассказов «Авария» был опубликован ещё в 1975 году, в сборнике «Пути-дороги»). Самой известной из них стала повесть «Любовь поэта» о К. Н. Батюшкове, вышедшая в Архангельске в 1984 году. А до этого документальные истории из жизни поэта, литературные зарисовки широко публиковались в областных газетах «Красный Север», «Вологодский комсомолец» и череповецкой газете «Коммунист». Но, настоящей находкой стали сведения из Тотьмы. Алексей Новосёлов, директор Тотемского музейного объединения прислал даже автограф Георгия Макарова на книге «Любовь поэта». Собственно, он и использован в названии этой главы. Г. В. Макаров работал в районной газете в Тотьме (тогда и писал очерк об разинском атамане Илюшке Пономарёве), был дружен с Сергеем Багровым и Николаем Рубцовым. На Рубцова был похож и его даже, иногда, путали с поэтом. По некоторым данным ходил штурманом на пароходе по Сухоне. Потом переехал в Вологду и стал журналистом. Возможно, написал книжку о всемирном потопе, о которой писала областная пресса. Жил на улице Чернышевского. Широкой писательской известности не приобрёл, хотя книга о Батюшкове читается с интересом, написана со знанием дела и исторических фактов с историческими персонажами.

Книга Георгия Макарова о поэте Константине Батюшкове и автограф автора на ней

Автограф Георгия Макарова нашёлся в Тотьме. Там его помнят работники редакции газеты «Ленинское знамя», а Т. Л. Неклюдова, хотя и не уверена, что он был сотрудником редакции, но точно запомнила, как выдавала Макарову гонорар за публикацию в газете, так как работала тогда бухгалтером. Все эти сведения о журналисте и писателе дают надежду, на то, что Сергей Багров ничего не выдумывает, по крайней мере в начале своего рассказа. А о Георгии Макарове так и захотелось продолжить писать материал, имея в виду, конечно, его книгу «Любовь поэта», но это к нашему исследованию имеет малое отношение…

Глава 4
Библиотечный и исторический след источников к поэме «Разбойник Ляля».
Версия вологодского вдохновения поэта Николая Рубцова

Сегодня достаточно много пишут о поэме «Разбойник Ляля». Особенно писатели и литературоведы Вологды, Нижнего Новгорода, Дзержинска [4]. Наверное, лучшей книгой, точно, что наиболее полной, анализирующей все нюансы появления поэмы Рубцова, источники вдохновения поэта стала книга С. А. Першина и С. А. Кувшинова «Рубцов на Ветлуге». Нижний Новгород, 2019. Её надо читать и анализировать, что не является нашей целью, но должно быть целью тех, кто заинтересовался темой написания поэмы Н. М. Рубцова. Из других работ отмечу одну, написанную доктором филологии Л. Г. Яцкевич «Николай Рубцов: воля, удаль, любовь, отчизна, поэзия».

«К теме разбойной удали как своеволия, противоречащего Божьей воле, обращался Николай Рубцов в своей балладе «Разбойник Ляля». Это произведение, проникнутое традиционными образами и мотивами, тем не менее, имеет чисто рубцовское звучание». Приведу также начало личного письма по поводу оценки поэмы Рубцова. «Добрый день, Леонид. Опубликовала на свой странице статью о балладе Николая Рубцова "Разбойник Ляля". О ней мало пишут, в основном считают неудачной. Я совершенно не согласна. Здесь гений Рубцова предстаёт в новом жанре, близком к устному народному творчеству».

Но, нас будут интересовать необычные, возможные источники к этой поэме. И первый из них откуда Георгий Макаров мог черпать информацию о разинском бунте, сведения об Илюшке Пономарёве?

Историю в вологодском пединституте долгое время преподавал, будучи и зав. кафедрой истории СССР профессор П. А. Колесников (имел счастье у него учиться и даже писал курсовую работу). Так вот у Колесникова ещё в 1957 году вышла книжка «Из истории классовой борьбы вологодских крестьян в 17 веке», а в ней, помимо массы других архивных источников, есть сведения об интересовавших Макарова и Рубцова с Багровым вожаках разинского бунта в Унже, Тотьме, а главное сведения об Илье Пономарёве. Эта книга послужила, по нашему мнению, источником знаний для последующих исследователей, пишущих по данной теме. Они, конечно, дополняют архивные данные и наработки профессора Колесникова, но архивными изысканиями его пользуются и популяризаторы, и серьёзные учёные. Нам пришлось даже найти эту книгу в областной научной библиотеке, чтобы свериться в формулярной карточке не пользовался ли ей Макаров или Рубцов. Но, нет, этот экземпляр, по данным формуляра, ими не был востребован. К счастью, тираж книги был значительным и ещё ничего нельзя исключать. Приведём раздел книги П. А. Колесникова по теме, как наиболее приоритетный для нашего исследования.

«…Из всех воевод Поморья того времени Ртищев, пожалуй, первый понял всю опасность для государственных интересов бушевавшей крестьянской войны в Поморье. Он настороженно и бдительно следит за событиями. Тем более, что уже в 1668 году в Леденгском усолье гостя Василия Грудцына побывали отряды крепостных крестьян разных ветлужских помещиков. Это он подсказал правительству организовать карательные отряды московских стрельцов для очистки Поморья от проникших сюда повстанцев и местных «разбойных людей». Именно Ртищев предал скорому суду и казни Илью Ивановича Пономарева, одного из наиболее крупных предводителей-сторонников С. Т. Разина, действовавших в Поморье. Единственным документом, передающим обстоятельства его гибели, является уже опубликованный в 1894 году «Список с отписки» тотемского воеводы Максима Ртищева, несколько грамот из Москвы в Тотьму и пере писка между воеводами Тотьмы, Соли-Камской, Вятки, Яранска, Галича. Других источников обнаружить в архиве не удалось. Известно, что после поражения Разина под Симбирском восстание не прекратилось, наоборот, оно, расширяясь, перекинулось в Заволжье. Отряд под руководством Ильи Ивановича Пономарева и черемиса Мирона Федоровича Мумарина, выступив осенью 1670 года из Козьмо-Демьянска, двинулся вверх по Ветлуге, поднимая на борьбу крестьян и посадскую бедноту. Через три дня отряд подошел к селу Никольскому — вотчине боярина Богдана Матвеевича Хитрово, чьи крестьяне убили десятского и примкнули к повстанцам. От сюда по окрестным селам и деревням были посланы «пре лестные» письма. Вскоре примкнули и крестьяне других деревень «с триста семьдесят человек, а всех в сборе стало четыреста человек». Сделано было 5 красных знамен, я' весь отряд разбит на боевые порядки — на десятки и сотни. Атаманом был избран Илья Иванович Пономарев, старшиной — Мумарин, есаулами — Дмитрий Куварка и Андрей Скукарок. С Ветлуги отряд пошел на Унжу, и по мере продвижения под его знамена становилось всё больше и больше (Приказные дела старых лет. 1671. № 385, лл. 6—10) Чтения в Обществе истории и древностей Российских. М. 1894. Книга 3-я, стр. 3—23. «Список» напечатан с предисловием А. А. Голубева, который в 1888 году, пользуясь этим материалом, поместил довольно тенденциозную статью в историко-литературном журнале «Исторический вестник» (СПб, 1888, том 33). Когда Пономарев пришел в Унженский городок, в его отряде уже насчитывалось 400 конных и 300 человек «по саням». В связи с приближением крупных регулярных правительственных сил под командованием стольника и воеводы Василия Нарбекова, повстанцы выступили из города к северу. После не удачной стычки с Нарбековым в верховьях реки Шанги в Богородском стану большая часть во главе с Мумариным двинулась на Судай и далее, в районы Устюжского и Соликамского уездов, а И. И. Пономарев в сопровождении 10 человек, взяв себе «в вожи детину тотьмянина» (проводника), пошел через Леденгское усолье к Тотьме. Захваченные Нарбековым крестьяне из отряда И. Пономарева показали, что он пошел через Кологрив и Вятку к Соли Камской. Соликамские воеводы в январе 1671 года писали в Тотьму, что, по сообщению вятского и иранского воевод, якобы 2 января Илья Иванов пойман и казнен в Устюге Великом. В действительности в Устюге был захвачен Мирон Мумарин с семью товарищами, причем он с тремя поставцами был отправлен в Москву, а 4 человека оставались в Устюжской тюрьме. О том, как погиб Илья Иванов в Тотьме, сообщает Ртищев в своей отписке в Москву и соликамским вое водам. 10 декабря 1670 года он получил сообщение от галицкого воеводы Нестерова Семена, что Илья Иванов пошел от Унжи по направлению к Тотьме, а на другой день, 11 декабря, прибежал посланный из Леденгского усолья работный человек П. Замятнин и сказал, что «ехали мимо их усолье Леденгское в санех на пяти лошадех незнамые люди, сидят по два человека в санех, да перед ними ло шадь простая заводная бежит, а сказываютца казанцами». Воевода собрал всех своих людей и человек около ста посадских людей и устроил по дорогам засады. В пяти верстах от Тотьмы Пономарев и его спутники были схвачены и сразу же в съезжей избе начали их пытать. Первым был подвергнут пытке сам Илья Иванов. По описанию это был человек среднего роста, с продолговатым лицом и прямым удлиненным носом, светлорусый, с более темными бровями и небольшой бородой. На допросе он показал, что родом он из города Кадома, а дворовый человек боярина князя Юрия Петровича Буйносова-Ростовского, а сей час «казачий он атаман войску и прибору атамана и старшины казачьей Степана Разина». В Тотьму он шел «для подзору и проведыванья про ратных людей и ружья», а вскоре за ним сюда придет весь отряд под командой Мумарина. В числе его товарищей был козьмодемьянец Дмитрии Семенов прозвищем Куварка, с Казанского присуду Андрей Федотович Скукарок, дворовый человек Буйносова - Ростовского с Лапшанги Никольского стану Дмитрии Дмитриев, крестьянин князя М. В. Львова из д. Чошихи Ветлужской волости Киприян Кузьмин Соловьев и, наконец, беглый московский стрелец, а крестьянский сын Вожбальской волости Тотемского уезда Петр Лариопо» Петухов. Опасаясь приближающегося отряда Мумарина, не доверяя посадским людям и волостным крестьянам, Ртищев поспешил учинить суд и расправу. 12 декабря 1670 года все 6 человек были на берегу реки Сухоны повешены. По просьбе галицкого воеводы тело И. Пономарева было отправлено в Галич «для узнаванья товарищев его, и подлинно де ево Илюшкина смерть была ведома всему народу впредь для смятения». Воевода принял меры к обороне и успокоению населения, вплоть до подкупа. Из отобранных у Пономарева де нег, он 80 рублей роздал всем, кто вступил в организованные воеводой сторожевые заставы, «чтобы им было из-за чего государю работать». Это по тому времени были большие деньги. Если молотобойцы, варнишные рабочие получали от 1 до 2 копеек в день, то он выдал по 10 копеек на человека. Видимо, воевода привлек таким образом несколько сот человек. Нужно учесть, что в представлении поморских посухонских людей казачьи отряды бы ли синонимом прямого разбоя, а казачья организационная структура разинских ополчений во главе с атаманами скрывала от них классовый характер борьбы и социальный состав участников. Местные зажиточные люди стремились обособить интересы поморского населения от интересов крепостных крестьян Московского государства. На всех дорогах поставлены были сторожа, заставы и были учинены засеки. Одновременно во всех городах бы ли посланы отписки о возможном продвижении отряда Мумарина. Пономарев и Мумарин погибли, но их сторонники долго еще боролись, вселяя страх в сердца воевод и поморской нарождавшейся буржуазии. 11 марта 1671 года Соль-вычегодский воевода писал, что к нему привели Григория Дементьева, гулящего человека — крестьянина, принадлежавшего князю Львову. Ранее этот человек был в отряде Ильи Ивановича Пономарева. Дементьев показал, что они хотели с Унжи идти на Тотьму, Устюг Великий, Соль Вычегодскую и другие города, когда же узнали о казни атамана Пономарева, то «разбрелись врознь по волостям скитаться и призывать к себе в товарищи многих охочих…!».

Желающие могут прочитать в примечаниях одну из версий появления атамана Ляли, которая опубликована в журнале «Нижегородский музей», как нижегородское продолжение книги вологодского историка [5].

Но, поговорим всё же немного о данных из книги П. А. Колесникова. Обращает на себя внимание, что в архивных документах 17 века упоминается Унжа, Поветлужье, крестьяне ветлужских помещиков, Тотьма, Великий Устюг в контексте местного бунта крестьян, что позволяет говорить об общей территории для событий. А сейчас это земли Вологодской, Костромской, Нижегородской областей (карту мы уже приводили).

В документах прямо сказано, что после казни Ильи Ивановича Пономарёва в Тотьме (он же Илья Иванов) сторонники его разбрелись и стали разбойничать. Далее логично, если один из них взял имя, но в уменьшительном варианте грозного атамана Ильи Пономарёва и стал наводить страх на местных жителей на будущих (по легенде) Лялиных горах в Варнавино. Что и послужило основой местной народной бывальщины, как сохранила память и как хотелось бы трактовать события с учётом времени будущим летописцам. Было много интерпретаций о Ляле (Илье) в газетных статьях, литературных произведениях, устных рассказах (читайте книгу Першина и Кувшинова). Ну, вот одну из них и осуществил Николай Рубцов, заворожённый сюжетом, по-своему написав про русскую удаль и человеческую любовь. А как сюда вписывается возможное посещение Унжи? Может быть Рубцову не хватало материала легенд, и он хотел собрать исторический материал для своего произведения. Как некогда А. С. Пушкин ездил по местам бунта Пугачёва, чтобы своими глазами увидеть и вдохновиться. Точно здесь утверждать ничего нельзя, кроме того, что легенду о Ляле Николай Рубцов услышал или прочитал в Варнавино, писал поэму в Тимонихе на родине Василия Белова. И, что к ней помимо творческих вопросов, есть и много исследовательских. Может быть найдутся черновики поэмы и тогда многое станет гораздо яснее.

Если предположить, что Рубцов ездил в Унжу, то значит, чего – то знал (не из рассказа ли Гоши Макарова), возможно был знаком с книгой П. А. Колесникова. Возможно, искал какой – то натурной достоверности. Вопрос только до или после поездки в Варнавино? А ещё ведутся споры о том, кем мог быть Ляля Рубцова (конечно, его исторический прототип) - разинским атаманом, самозванцем воспользовавшимся его именем в другое время, к какому веку следует отнести легенду о нём? Это тоже имеет отношение к поэме Н. М. Рубцова, но только к истории её написания, к источникам сюжета, к творческой лаборатории поэта. Хотя, думается, это тоже весьма интересно!

Ведь могло оказаться так, что эта лесная быль о любви выше дружбы и долга была первой из задуманной поэтом серии поэм об исторических деятелях России. А почему первая получилась о чувствах? Да , сложные отношения были у Николая Рубцова последние годы жизни сразу с несколькими женщинами и возможно в творческом порыве поэт как - то старался решить кардинально для себя эту проблему, думал об этом и вдохновляясь писал… И ещё об одном, ведь по сути прослеживается связь источников поэмы с легендой не столь далёких от его духовной родины мест.

Не получается обойти вниманием и само имя главного героя поэмы – Ляля.

Можно, согласно нашей теме, провести параллель Илья – Ляля (что мы уже пытались сделать), но тогда мы очень вольно распорядимся временем. Хотя время появления разбойника Ляли в варнавинской легенде не указывается, но разбойник мог появиться в 18 – 19 веках и как он мог эксплуатировать имя разинского атамана, так и его имя могло войти в народную быль, ставшую легендой самым натуральным образом, но без оглядки на хронологию. Да и так ли эти даты и времена нужны были народу? Чувства вот что было интересно и тогда, и теперь.

И всё же о том, что скрывается за именем Ляля.

1. Название цветка тюльпана на фарси.
2. Женское тюрское имя широко распространено в Турции, Туркменистане, Азербайджане. Встречается в Узбекистане и Казахстане.
3. Горно – таёжная река в Свердловской области, с мансийского «тёплая» или «река врагов».
4. Город «Новая Ляля» на реке Ляля. В 2025 году будет праздновать 85 летие.
5. Разговорное (так говорят о маленьком ребёнке или кукле). Отсюда версия, что был атаман Илья Пономарёв, а стала его тень, последователь Ляля.
6. Лялины горы, речка Ляленка в варнавинском Заветлужье, конкретно относится к разбойнику Ляле и к легенде о нём и это только часть топонимов.

Глава 5
Категоричность не в чести.
Некоторые итоги к вологодскому следу поэмы «Разбойник Ляля» Н. М. Рубцова

Нам всё равно не уйти в рассуждениях от того факта, что сам Николай Рубцов точно определил место действия, но ушёл от вопроса о времени его.

Мне о том рассказывали сосны
По лесам, в окрестностях Ветлуги,
Где гулял когда-то Ляля грозный,
Сея страх по всей лесной округе.

Нигде в поэме не упоминается Унжа или какое – то другое место. Но, это только в беловом варианте поэмы. Нас чрезвычайно занимает вопрос, о том были ли черновые варианты её, сохранились ли они. В них могли быть другие сюжетные линии и географические названия. И, может быть, имена Ляли, Бархотки, сама варнавинская легенда перебила стремление Рубцова написать историческую поэму об атамане Пономарёве своей человеческой историей любви, эпичностью отношений между женщиной и мужчиной. И вот результат поэма «Разбойник Ляля», к которой не сохранилось никаких набросков и черновиков (что в целом не характерно для позднего Рубцова), как будто она родилась сразу в виде машинописи, в которую поэт вносил лишь мелкие изменения. Даже обращения в музей – квартиру В. И. Белова с идеей, а вдруг в архиве писателя остались какие – то черновые, первоначальные варианты поэмы не помогли. Правда, при обнаружении таковых нас обещали поставить в известность. Всё - таки думается, что написать такую большую вещь без черновой работы невозможно даже гению. А значит черновики ждут исследователя или намеренно уничтожены автором… Но, Рубцов считал эту поэму классическим русским произведением и, значит, не мог уничтожить бесследно всю черновую работу над ней. Однако, даже в записи на магнитной плёнке Рубцов читает практически готовый вариант, без изменений, отличий от машинописного архивного в ГАВО или посланной, подписанной машинописи в издательство «Советский писатель» для сборника стихов «Сосен шум», не говоря уже, о впервые напечатанном, варианте поэмы в журнале «Сельская молодёжь» (№ 9 за 1971 год) после трагической гибели. Ну, память – то у поэта была прекрасной и никогда не подводила, но вот для литературоведов такое положение дел - явный провал. Анализировать почти нечего! По нашему мнению, в голове у поэта Рубцова было несколько возможностей и идей поэмы. И он выбрал наиболее логичный и яркий, для начала, вариант – варнавинскую легенду с её так и просящимися в стихотворный размер именами Шалуха, Ляля, Бархотка, княжна. Видимо, грандиозность своих будущих поэм он только прозревал и сюжет о разинском атамане Илье Пономарёве, возможно, был бы реализован в следующей поэме. Ведь ко всему прочему, он был связан с родной его землёй, «духовной родиной», Тотьмой! В конце концов вологодские сосны в Тимонихе тоже о чём – то шумели и подсказывали Рубцову при работе над поэмой – балладой. Помнил и знал поэт и о других разбойниках, которые гуляли и по Ветлуге, и по Унже, и по Тотьме, в которой нашёл конец один из них Илья Пономарёв (Иванов, Долгополов по некоторым источникам). От С. П. Багрова мы точно узнаём, что Рубцов даже имел свою точку зрения на судьбу этого атамана. Может быть позднее Николая Рубцова заворожило и подкупило некое сходство Ильи-Ляли и образ разинского атамана незримо присутствовал в рассказе о разбойнике Ляле, но на другом уровне, когда кто – то взял имя Ильи или воспользовался авторитетом разбойника уже в 18 – 19 веках. Тут даже не важно время, когда возникла легенда о Ляле и, даже, то время о котором в ней шла речь. Эти времена давно стали народной былью и вот одной из её вариантов, записанных Сысоевым от Н. И. Соболева 20 июня 1966 года или рассказанных М. В. Кирбитовой непосредственно поэту Рубцову и студенту Литинститута Александру Сизову оба, и воспользовались, один в стихах, другой в прозе. Таков, пока, вологодский след поэмы Н. М. Рубцова, на который нас натолкнул рассказ С. П. Багрова «На голос судьбы», книга П. А. Колесникова. Это никак не умаляет значение поездки Николая Рубцова в Варнавино летом 1969 года и знакомство с местным фольклором, использованием нижегородских имён и примет этого региона. Наоборот, это как -то даже объединяет наши местности. И хотя, вся фактура белового варианта поэмы Рубцова связана с Варнавским Заветлужьем и легендой оттуда, что подтверждают даже современные географические названия, но вологодское вдохновение, тоже, без сомнения, присутствует в поэме. Надо ли говорить, что поэтический вымысел бывает очень далёк от реальности, а остаётся только правда чувств, поэтических обобщений. Итак, из легенды Рубцов создал нечто высокое, общечеловеческое, на века, зарифмовав страсти на пике их развития. Как не рассуждай, а в поэме история любви разбойников, может быть самых креативных людей среди тогдашнего населения. Да, самых страшных людей, не боявшихся ни божьего гнева, ни людского осуждения, ни преследования властей. Таковы были все благородные разбойники во всех странах Европы той поры. А мы имеем русскую версию баллады с сомнительными историческими корнями, созданную на основе устного народного фольклора, на основе преданий о местном атамане. И это скорее история любви на фоне событий местной истории, с возможно существовавшими когда – то героями. Они, конечно, были под влиянием времени превращены в романтических персонажей или стали таковыми, талантом поэта Николая Рубцова, как это и подразумевает жанр баллады. Вот её вологодские корни и источники мы и попытались отыскать.

---

---

Материал предоставлен автором