«Пусть Душа останется чиста» - под таким названием 27 января 2007 года в Петербурге силами общественных организаций “Вологодское землячество в Санкт-Петербурге”, “Союз венедов” и Санкт-Петербургский Рубцовский центр был проведен литературно-музыкальный вечер, посвящённый памяти Великого Русского поэта Николая Рубцова.

Наряду с концертной частью, тепло принятой зрителями, состоялся живой, интересный и серьёзный разговор о творчестве Николая Рубцова, его непреходящем значении для русской культуры.

В центре внимания оказалось выступление Сергея Петровича Багрова, друга поэта с юных лет, вологодского писателя, автора книги “Россия. Родина. Рубцов”. Его бесценные воспоминания о Николае Рубцове помогают нам постичь характер и судьбу поэта. Сергей Петрович дал интервью Тищенко Алексею Борисовичу, редактору газеты «Ярь», в которой неоднократно публиковались материалы, посвященные жизни и творчеству Николая Рубцова.

— В своей просветительской деятельности “Союз венедов” значительное внимание уделяет такому явлению русской культуры, как НИКОЛАЙ РУБЦОВ. В чём, по Вашему мнению, особенности личности нашего русского самородка?

— Я знаю, что Николай Рубцов уже в юности, в возрасте 14-15 лет, тяготел к древности, стремился к познанию нашего прошлого. Помню такие моменты, когда сидели мы на крыше Вознесенской церкви, готовились к экзаменам (Николай, благодаря своей исключительной памяти, и так всё знал, поэтому не готовился), он окидывал взглядом Сухону, по которой шли баржи и пароходы, крыши домов Тотьмы, зелень вокруг и видел не только внешнее, видимое глазом, но гораздо дальше и глубже. Видел всю землю, жизнь и в Тотьме, и в Сухоне, и видел времена, в которых не жил, но которые чувствовал.

Его интересовало всё, что происходило в родном древнем городе Тотьме. В каждом дворе и оконце видел он культуру нашего города, культуру не просто сегодняшнего дня, а культуру в её истории, которая идёт от древности.

Николай задумывался о возникновении рода человеческого, о наших дохристианских корнях, о том, что произошло на Руси после насильственного крещения. Он стремился понять, почему человек настолько устойчив, почему до сих пор жива его корневая сила, идущая от земли, как у могучего дерева, которое не может повалить никакая буря, а если повалит, то всё равно, пусть на изломе, но оно будет продолжать свой рост.

Более всего его интересовала славянская, русская душа, сильные личности: как гениальные творцы, так и великие злодеи, подобные Чингисхану. Род человеческий может продолжаться только через сильных, мужественных выносливых людей; сильных, в первую очередь, душой и духом.

Дух — это высшее проявление души, это такое состояние, когда человек способен на подвиг, может совершить невозможное, то, что никто никогда не совершал. Этим и занимался Николай Михайлович Рубцов на протяжении всей своей жизни, начиная с детских лет. Ещё в детдоме он смело брался за гармошку или за сочинение и чтение собственных стихов. Получалось, не получалось, — но он брался снова и снова. Будь это наигрыш на гармошке, стихотворение, — новое он делал лучше и так учился на своём опыте. И первым учителем у Николая был он сам...

Он полагал, что придут такие времена, когда люди будут друг друга понимать. Наше время таково, что в России душевных людей, каких всегда любил и искал Николай Михайлович, очень много, как и всегда, но беда в том, что они друг от друга так далеко находятся, как будто между ними глухой лесной перелесок, и от сердца к сердцу не докричаться.

Самое главное — это братья по духу, люди, которые охвачены каким-то единым порывом, единым стремлением к тому, что им ещё не совсем удалось, но хотелось бы довести до идеального, до совершенства. В своё время это смог сделать Николай Михайлович, отразив историю России, русского человека, и самое главное — русскую душу через свои творения: песни и стихи.

Если говорить об авторитетах в литературе, то не знаю, есть ли более высокий, чем истинно народный поэт Николай Михайлович Рубцов, авторитет в народе, среди всех социальных слоёв населения, к кому бы испытывали, пусть и разновеликую, но любовь. Рубцов для русского народа — самый глубокий выразитель его настроения.

Человеку что сейчас важно? Люди мечтают о том, чтобы жизнь была не просто свободной (свободы, может, как таковой, и не надо), не только материально более-менее сытой, спокойной, но и чтобы иногда, нет-нет, да и улыбалось человеку счастье, не довольство жизнью, а доволение жизнью — от Рубцовских стихов — через собственную душу. Душа довольна — что ещё надо человеку? Деньги нужны, конечно, но это не главное, главное, чтобы у людей от сердца к сердцу было близко, чтобы можно было до человека достучаться, докричаться.

Николай Михайлович всегда обращался к прошлому для того, чтобы почувствовать будущий день. Наше настоящее — это и хаос, и растерянность, а прошлое показало примеры мужества и подвигов, так что нам есть из чего выбирать, чтобы стать чище, лучше, благороднее, мужественнее и служить не только своему животу, но и Родине, чем всю жизнь и занимался Николай Михайлович Рубцов.

Он мыслил о следующем витке жизни всей планеты, мыслил масштабно, думал за всех, и жизнь прожил за всех, побывал в шкуре каждого человека, кому тяжело или плохо, прекрасно или весело, потому стихи его и воспринимаются всеми слоями населения, всеми возрастами.

— Можно ли Николая Рубцова отнести к какому-либо духовному течению? Какие силы одухотворяли и вдохновляли Николая Михайловича на создание истинно народной поэзии?

— Николай Михайлович выше всех условностей, всех понятий, всех верований. Не отвергая ничто идущее из жизни, в то же время видел самое святое, может, самое сокровенное, солнечное, что рождается из недр народных.

Я помню состояние Николая Рубцова, когда у него появлялась новая строчка будущего стихотворения. Как у него сияло лицо! Он в это время думал не только о следующей строчке, а видел солнечную бесконечность нашей земли, которая распростёрлась в те неведомые пределы не только ведомой нашим историкам и летописцам жизни, но и гораздо глубже.

А то, что кто-то относит Рубцова к каким-то течениям, я считаю относительным. Самое главное, что у нас есть — жизнь, и то, что люди в первую очередь верят в силу добра, света, тепла, солнца. Лучше этого ничего и быть не может! И Николай Михайлович прекрасно это выразил. Вот, допустим, стихотворение “Сентябрь” начинается так: “Слава тебе, поднебесный радостный краткий покой”. Это настоящая жизнь, преддверие счастливой будущей жизни; так было и будет. Мне, например, 71 год, я и то рад каждому устремлению, ощущению, как будто я начну что-то новое. А у Николая чувство встречи с солнцем было ещё сильнее, свежее, ощутимее.

Николай Рубцов, как и все великие люди, умел видеть чрезвычайное. Чрезвычайное всегда происходит в нашей жизни, и, прежде всего, в нашей природе. К сожалению, мы её во многом не знаем, не понимаем, хотя она нам и даёт много подсказок. Рубцов пользовался этими подсказками, чтобы выразить свою душу и настроение.

В природе так заложено, что кто-то своё дело должен делать лучше всех. Может, только отдельные люди в предчувствии своём сокровенном и открывали необыкновенные связи всех времён.

В его понимании храм, собор — это понятия более широкие, чем строения, в которых молятся и совершаются обряды. Я думаю, что он неверующий был: на моих глазах ни разу не перекрестился. Хотя икона всегда висела у него на стене, особенно в его вологодской квартире, но, видимо, с другой целью — она, может быть, как-то очищала. Всё возведённое русским народом он нёс в душе как веру в святое, вечное. Это волновало его и воспринималось как частица дорогой родины России, именно так, а не как молитвенные здания.

Такие поэты, как Николай Рубцов, — явления редкие. Кого можно перед ним назвать? Немногих. Да он сам называл их имена: Александр Сергеевич Пушкин, Фёдор Иванович Тютчев, знаток всех лавинных небесных чудес, и вообще всех стихий над землёй и на земле. Николай Михайлович прекрасной строкой смело вмешивался в эти стихии. Очень любил также Дмитрия Кедрина, поэта колоссальной величины. Русское, именно русское, почувствовал в Кедрине Николай. А русское Рубцов постоянно искал, везде и всюду: в деревне, в удачных строчках поэтов, в беседах.

Любопытствующая душа была у него во всём, безбрежно. Для него подчас неважно, чему человек служил. Главное — душа, соприкасавшаяся с его поэтической душой, общий язык. Это помогало ему жить и лучше жизнь чувствовать, у него рождались поэтические видения, картины...

И ещё его поразила трагическая судьба Кедрина. Многократно он возвращался к вопросу: как могли такого человека зарезать? Полагал, что в этом виноваты не случайные уличные хулиганы, а что кто-то за этим стоял, кто-то стремился русское пресечь, чтобы это русское не продолжалось...

Но, собственно, то же самое произошло и с Николаем Михайловичем. Кому-то была дана, видимо, установка: с помощью длительного измора как-то споить поэта, чтобы было у него что-то плохо, чтобы он сорвался однажды, где-то поскандалил. Кто-то направлял его по злому пути. Но Николай Михайлович устоял, не пошёл по этому пути, да он и не мог по нему пойти. И приписать Николаю Рубцову будничную смерть от бытовой ссоры было бы не только неверным, а и оскорбительным. Мы понимаем, какое окружение у нас сейчас, какое противостояние всему русскому, прочному и основательному, которое пришло издревле; но здоровое всё-таки дожило до нашего дня и живёт до сих пор, живёт благодаря тому, что мы питаемся духовной пищей, такой, как Николай Рубцов.

Много он говорил об Александре Блоке, который для него тоже был в какой-то мере учителем. Неслучайно в некоторые свои стихи Николай вставил даже не отдельные слова, — строчки блоковские. Так поэзия одного великого поэта помогала другому великому поэту создавать новые своеобразные шедевры.

— Как у Николая Рубцова появились переводы?

— Действительно, Рубцов переводил нескольких поэтов, особенно долго работал с Хазби Дзаболовым. Известны многие стихи, принадлежащие перу Хазби Дзаболова, а фактически-то их написал по подстрочникам Николай Рубцов.

Николай не за всякие переводы брался. Если в подстрочниках видел выражение чего-то глубинного, что касается России или вообще жизни на земле, где есть сострадание, где чувство жизни и смерти как-то соприкасаются между собой, в конце концов, идёт чуть ли не поединок между ними, на уровне двух крайностей, Николай заряжался каким-то огнём, чувствовал, что может написать то, что устроит и Дзаболова, и его самого.

Во всех переводах звучит интонация Николая Рубцова, где он приветствует саму основу жизни. В них совершенно не различаешь национальностей. Казалось бы, описывается осетинская жизнь, а одновременно улавливается образ и кавказского аула, и нашего вологодского села. И душа, душа-то человека родственна, — что у кавказца, что у русского. Вот это единение Рубцов и создавал.

Хазби Дзаболов считался в своё время классиком осетинской литературы, и Николай Михайлович немало этому поспособствовал (Хазби Дзаболов трагически погиб 19 января 1969 года в возрасте 38 лет – А.Т.).

В стихах Дзаболова воспринимается то же, что и в стихах Рубцова; столь же сильно их влияние. Становишься как-то лучше, чище и выше. Это самое главное, в этом объединяющая сила двух культур, которые и не надо разъединять.

А сейчас не пойми что творится между русскими и кавказцами, хотя люди-то живут единым. Надо, надо им увидеть завтрашний день. Раз не увидели — какая это жизнь, какие же это люди.

Николай всегда стремился, чтобы его стихотворения вызывали чувство гордости, восхищения, желание продолжать жизнь.

— Сергей Петрович, я хотел бы продолжить беседу цитатой из Вашей книги «Россия, родина, Рубцов». Вы пишете: “Осенней порой 1950 года учащийся первого курса Тотемского лесного техникума Коля Рубцов стоял на крыльце деревянного дома и, глядя на ропщущий в шёпоте чутких черёмух Кореповский ров, на резвых козлят во дворе, на скамейку под окнами и белеющую дорогу, по которой тащился гнедок, везя на телеге бочку с возницей, взволнованно говорил:

– Как много тут русского! Как я люблю эту местность! Откуда всё это? И для кого? Ты не знаешь?

– Не знаю, — ответил я.

– Значит, мне предстоит.

– Что предстоит?

Рубцов показал на двор, огород, ров и ропщущие деревья:

– Узнать: почему всё это так сильно действует на меня…”

В то время, когда вам было по 14 лет, Вы ответили “не знаю”. А что бы Вы сказали сейчас?

— Сейчас я бы ответил, что его волнение естественно, органично. Маленькие, казалось бы, детали: какой-то возница проехал по дороге, какой-то связист полез на почтовый столб, всё это поразило его воображение. А также богатство природы.

Сама обстановка, природа — это всё его, в нём, этим он жил и всю жизнь разглядывал. Может быть, его самое запредельное желание — жить в такой стихии, где было бы всё гармонично и не было бы разлада с окружающим миром. Это его и спасало. Наша отечественная природа, в частности, вологодская, тотемская, толшменская, действительно спасала, часто влекла его ближе к водному источнику: будь то река, озеро, пруд или обыкновенный колодец.

В Никольском, когда мы беседовали, деревенские ребята к нам часто подходили, усаживались на берегу Толшмы или около колодца, — речь в таких случаях у нас была и удобнее, и уютнее. Возникало естественное соединение человека с природой, как будто и человека-то из неё выделить нельзя, — всё как бы даже едино. Не случайно в стихотворении он называет себя и листом, и дождём, потому что действительно он таковым себя чувствовал. Здесь нет никакого преувеличения. Ему было очень хорошо и счастливо в этом чувстве, в этом слиянии: “доволен я буквально всем“.

Вода была первоисточником жизни, первый человек жил около воды, вода его взлелеяла. Рубцов, наверное, ощущал зов к изначальной стихии. Эта непостижимая связь, желание быть около воды и на воде жили в нём постоянно. Если куда-то уезжал, то обязательно писал: “Как я скучаю по сухонским пароходам, по паромам, по лодкам“. В Вологде всегда стремился ходить по улицам, которые вели к реке Вологде, любил пристань, место у реки, где главная церковная панорама, храм Софии. Не мог жить вне природных стихий. Отдели его от них, он был бы не Рубцов.

— Рубцов переживал распад деревни, то, что в её красоте нет “возвышенной силы”, разрушены церкви, исчезли весёлые праздники. Но главное, оскудела душа, измельчал человек. Однажды он обронил фразу: “Боюсь, что отсюда сбегу. Вероятно, в Сибирь, где ещё русское не исчезло”.

— На всех посиделках, особенно деревенских, сельских, да и в Вологде, он был душой общества. Николай Рубцов не представлялся без гармони. Я видел, приезжая к нему в Николу, — клуб унылый, стены, скучные плакаты. И вдруг Николай берёт гармонь или баян, на голос гармошки люди постепенно сходятся, сходятся. Возникает приподнятое настроение, и происходит поворот от равнодушия к душевному хорошему состоянию.

Музыкальный талант Николай унаследовал от своих родителей. Не имеет значения, на каком инструменте он играл, — всегда получалось. Помню, когда ему было 14 лет, он взял мандолину, уж какой тут, казалось, инструмент, и вдруг стала получаться мелодия, и даже стал напевать собственные песни на свои ещё никому не известные стихотворения.

Он очень любил и ценил проступавшие отголоски древности. В 60-е годы праздников в деревне было мало. Может быть, виноваты были постоянные советские запреты и взгляды искоса советских представителей, когда что-то слишком вольное позволялось, дореволюционное вдруг входило в быт. Это было преследуемо, гонимо.

Николай всегда с удовольствием воспринимал осколки сохранившихся праздничных торжеств. И всегда в них участвовал, и участвовал не пассивно, а именно как заводила компании, душа общества. Знал очень много частушек, народных песен, и из советских пел те, что на душу легли.

Деревенские старушки знали старые песни, особенно хороводные, такие как “А мы просо сеяли-сеяли…“. В 40-е — 50-е годы эта песня даже в школах исполнялась. На большой перемене выстраивались ряды учеников с пионервожатыми и иногда с учителями. Девушки водили хороводы и запевали напевные песни, из древнейших времён пришедшие, можно сказать, чисто языческие. И Николай, конечно, их слышал,

знал и всё время в себе нёс. Но самыми главными песнями для него были всё-таки его собственные.

Кстати, особый борец за народные песни у нас Василий Иванович Белов. И Николай Михайлович, и Василий Иванович, — не просто любители, а носители всего русского: и певческого, и музыкального.

Николай понимал, что многое уже утрачено. Печалился по той причине, что русского так мало оставалось. Русского в том понимании, когда люди жили и хлебосольно, и сыто, и праздники свои справляли без каких-то ненужных на это запретов. И были в ходу легенды и были, сказки и древние песни...

У Николая иногда возникало желание покинуть свою Николу. Он порывался в Сибирь, где, по его мнению, русское ещё не исчезло. Но мы с Ваней Серковым говорили Коле, что всё-таки наше русское никуда не делось, может быть, изменилось, притихло, призаснуло на время, потом проснётся.

Николай убедился, что чисто русского и в сибирской деревне искать бесполезно, что русское везде оставалось в изломанном, изменённом виде.

Самое главное, что человек русский живёт. Это, казалось бы, невозможно, любая другая нация не смогла бы выдержать столько, сколько всевозможных насильственных эксцессов происходило с нашим народом. А тем не менее, Русский народ продолжает жить, жить и жить. И я думаю, это вечно. Есть такая стволовая жила, которая ни за что не позволит сломить нашу национальную натуру.

— Николай Рубцов как никто умел оперировать вечностью и за это страдал, потому что редакторы требовали стихов современных и порицали его за архаичность.

— Да, многие просто не понимали сути его поэзии, слишком уж в советском духе были они воспитаны и в то же время боязливы. Не только сотрудники, редакторы газет, журналов, но даже, к сожалению, издатели.

Первая его книга “Лирика” именно из-за этого и пострадала. Святые русские слова, которые он принёс из глубокой давности, не встретили одобрения. Такие стихи или вообще выбрасывались, или редакторской волей заменялись строчки.

Николай не очень любил участвовать в литературных семинарах. На одном из них, которым руководил Сергей Васильевич Викулов, его упрекали за то, что слишком много внимания он уделяет старине, патриархальщине. А где сегодняшний день, где люди партии, комсомола?

Николай Михайлович не выдерживал таких разговоров, вспыхивал, подчас даже уходил с собраний, и сам поневоле становился центром другого семинара, где шёл настоящий разговор о поэзии, о душе, о человеке.

Николай Рубцов стремился познать, что там — за звёздами, за пределами вселенной. Неслучайны его стихи, проникнутые моментами, которые касаются вечности, хаоса земли, небес. Как будто он сам пришёл оттуда, в совершенстве этим владеет и может разговаривать не как рядовой человек, а как Учитель.

— К настоящему времени накоплен богатый материал о судьбе и творчестве Николая Михайловича. Наверное, после этого должен наступить этап осмысления. Кем является Рубцов для русского народа?

— Для русского народа Рубцов — это, во-первых, душа, это воплощение его глубинных настроений и устремлений.

Человек и поэт — две личности Николая Михайловича. Если человек в нём мог быть порою раздражительным или несправедливым, как любой из нас, то поэт — только чистый, только как святой. Никто ещё такой девственной поэзии не поставлял. Поэзии, которая из души в душу ведёт разговор о самом главном и дорогом.

Какой трудной жизнью жил поэт, но смог подняться над трудностями, над временем и увидеть будущее. Сейчас человек зажат, опутан такой мутной и даже тёмной атмосферой, когда будущее весьма туманно. Слушая стихи или песни Рубцова, человек находит в себе силы разорвать эти путы, прорваться через мрак, рассеять мглу равнодушия, жить и смотреть в будущее с надеждой.

Рубцов открывал и сейчас открывает дорогу для многих: и как провидец, и как неунывающий, бесстрашный человек, который и других призывает ничего и никого не бояться и жить по своим меркам, согласно своим убеждениям.

---

Материал предоставлен автором