Я "заболел" Николаем Рубцовым в 1978 году, после того, как в одной бардовской компании, где я пел свои песни, мне посоветовали обратиться к его стихам. Я взял в нашей заводской библиотеке сборник "Зеленые цветы" и был совершенно очарован стихами Николая Рубцова. Слово "очарован" здесь не очень подходит, но я сейчас никак не могу подобрать нужного слова, да одним словом и не скажешь. Лучше я приведу свое стихотворение, которое тогда сразу возникло, а теперь оно называется "По прочтении Николая .Рубцова" и вошло в мой стихотворный сборник "Долги".

Я — от рожденья

житель городской,

и даже больше,

я — столичный житель.

Так почему же

с яростью такой

люблю

простую сельскую

обитель?

И отчего

щемит так сердце мне

от каждой

даже хиленькой

березки, от белочки,

снующей по сосне,

и от речушки,

маленькой, неброской?

Ходить люблю

По скошенной траве

и запах сена

очень уважаю.

Жалею,

что родился не в селе,

что тонкостей земли

не знаю.

И не пойму,

куда нас уведет

урбанизация шальная...

Придет забвенье

и земля возьмет

меня к себе,

собою укрывая.

Потом в течение нескольких лет я написал несколько песен на стихи Николая Рубцова, в том числе "В минуты музыки печальной", "Звезда полей", "Добрый Филя". Всего 12 песен, которые сложились теперь в вокально-поэтическую композицию "Тихая моя Родина".

Мне посчастливилось дважды побывать в Вологде, дважды — в Тотьме, один раз — в Никольском. И, конечно, я сходил на Пошехонское кладбище в Вологде. Прямо у могилы Николая Рубцова, сидя на лавочке, под аккомпанемент дождика, я написал такое стихотворение (теперь в сборнике "Долги" оно называется "У Рубцова на могиле в Вологде").

Я искал твою могилу долгий час,

Указатели стремглав пройдя,

Вдруг увидел твой, увы, незрячий глаз —

Барельеф на мраморе согрел меня.

А под ним плоды шиповника, как свет,

Розы мертвые — их надо б побранить,

На печеньях с яблоком надкусов нет,

Ниже подпись: "Русь! Храни себя, храни!"

Сколько лет хотелось мне к тебе прийти.

В сердце лился лишь стихов твоих медок.

Слава Богу, я нашел тебя. Прости,

Что пораньше я к тебе прийти не смог.

Я пою твои стихи и буду петь

Пусть сейчас другие песни на слуху —

Огоньку твоей души не умереть,

Время, люди сохранят твою строку.

Будучи в Тотьме, я познакомился со страстными любителями и знатоками Рубцова — Ширяевым, Белковым, Зайцевым и повидался с замечательной женщиной Маргаритой Афанасьевной Шананиной, учительницей местной школы, создательницей школьного музея Рубцова в Тотьме.

Впечатления от поездок, по рубцовским местам вылились в путевые заметки "За все добро расплатимся добром". Конечно же, за эти годы у меня собралась некоторая библиотека по Рубцову. Но время идет и я "заболел" еще раз, но теперь уже Мариной Цветаевой. Начало "болезни" приходится на 1982 г., а ее пик — на 1991 г. Я проехал почти по всем цветаевским местам России и Украины, познакомился со многими цветаевоведами, был на кладбище в Елабуге, где она обрела покой. И опять возникли стихи, песни, а потом и путевые заметки "От Елабуги — до Черной речки".

Среди цветаевоведов, с которыми я подружился, оказались замечательный коллекционер — собиратель материалов по творчеству и жизни Цветаевой, Пастернака, Ахматовой Геннадий Михайлович Абольянин из Новосибирска и москвич Александр Васильевич Ханаков, организатор ежегодных тарусских цветаевских костров, проходящих в первое воскресенье октября, почти в день рождения Марины Цветаевой. Он же составил и выпустил сборник стихов "Венок Цветаевой", где представлены стихи 66 поэтов, посвященные ей.

И вот Александр Васильевич, послушав как-то мои восторги по Рубцову, и говорит мне: "А мы с Абольяниным были в Ленинграде у Светланы Петровны Нестеровой (Абольянин учился с ней когда-то в ЛЭТИ — Ленинградском электротехническом институте), и она рассказывала много интересно о Рубцове. А я в это время готовился к вечеру памяти Николая Рубцова, который должен был состояться 19 января 1993 года (в очередную годовщину его смерти) в Люберецком поэтическом клубе, где очень любят Рубцова.

Я тут же написал письмо Абольянину, он сообщил мне адрес Нестеровой. Я ей написал уже в Петербург с просьбой рассказать мне о Рубцове для использования ее рассказа на предстоящем рубцовском вечере (в конверт я вложил, конечно, свою книжечку "Долги" и путевые заметки "За все добро расплатимся добром").

И Светлана Петровна очень быстро мне ответила большим письмом. С ее любезного разрешения я хочу здесь его привести почти полностью, сохраняя последовательность изложения и лексику (письмо не предназначалось, конечно, для печати). Ради этой публикации я здесь выплеснул на бумагу так много слов в качестве преамбулы, чтобы читателю все было понятно в этом письме.

Итак, цитирую письмо Светланы Петровны Нестеровой, пришедшее из Петербурга накануне моего выступлений в Люберцах.

"Уважаемый Юлий Михайлович! Во-первых поздравляю вас с Новым, 1993 годом, желаю вам творческих поисков, новых песен и счастливых удач!

Честно говоря, несколько удивилась, получив перед Новым годом такой солидный конверт, который, прямо скажу, доставил (по прочтении) истинное удовольствие. Да, я училась с Колей, точнее, мы в один год — 1962 г. — поступили вместе, только "они" — в поэты пошли, а я — в драматургию, так что наши творческие пути так нигде и не совпали. Знакомство у меня с ним было очень неглубокое. Когда мы поступили — обменивались адресами, стихами и Коля написал мне в блокнот стихотворение:

Стукнул по карману —

    не стучит,

Стукнул по другому —

    не звенит.

В коммунизм, заоблачную

     высь

Полетели мысли отдыхать...

Вы это стихотворение наверняка знаете, но в сборнике именно эта фраза изменена.

Один раз (Коля пытался немножко за мной ухаживать) потащил меня куда-то на какую-то квартиру, где-то в районе Литейного проспекта была огромная комната, свечи, вино, человек 20 каких-то немаститых поэтов, жена Г. Горбрвского, и все читали стихи, каждый считая, что они самые гениальные. Кстати, Коля себя считал гением, шатался вечно пьяный по общежитию (ул. Добролюбова в Москве), ночью ломился в какую-нибудь комнату, поднимал хозяев, просил выпить и требовал: "Слушай гениальные стихи!" Так было с моими друзьями А. Пинчуком и Ц. Полуйко, с которыми я была в одном семинаре у В. Д. Пименова и Вишневской.

Коля был невысокого роста, тщедушный, лысенький, но у него были черные и какие-то теплые глаза. Стихи свои он читал, напевая тенорком, мелодии складывал сам. Незаунывно, как все поэты, а именно нараспев. В его биографии у вас есть одна неточность: он начинал с нами — на заочном, а потом перешел на дневное отделение. Деньги занимал у всех подряд и страшно радовался, что приезжали мы, так как была возможность занять и у нас, как правило, никогда не отдавал. Пил он, конечно, со страшной силой. Мои друзья как-то купили ему пальто, через день он его пропил. И остался в моей памяти в задрипанном коричневом костюмчике и задрипанном черном пальтишке. По пьянке он, конечно, и погиб. Из всех поэтов мира он признавал только себя, на всех остальных говорил, приведу дословно: "А ты молчи, г..", за что бывал частенько бит, задирист был, как все пьющее люди. Он предвидел свою раннюю смерть и то, что ему достанется слава русското поэта, сравнивал себя с Есениным — здесь он, был, конечно, недалеко от истины. Знал, что ему будет памятник и писал, что "И в памятнике я буду под хмельком", наверное, у вас есть это стихотворение, у меня его нет.

Более подробно вам мог бы написать В. Полуйко (Коля ему читал ночью стихи).

Еще один эпизод. На лекции по всемирной литературе встает Коля и просит тишины, включает транзистор и там — на "Маяке" кто-то из артистов читает Колины стихи (это было на первом или втором курсе, т. е. 1963—1964 годы), и весь курс слушал эту передачу, Коля был очень горд.

Поэт он, конечно, высокий, истинно русский, тут спору нет, но он бы все равно закончил трагически, ибо сильно пил и все время ходил под богом, по пьянке и погиб. Очень жаль. Я помню, когда увидела некролог в "Литературке" — меня очень потрясло, стала звонить друзьям. Где-то даже у кого-то была магнитофонная запись этого злосчастного вечера, где эта поэтесса все время высовывалась, а Коля ей задвигал — "А ты молчи, г..", возможно, что когда все ушли, она с ним таким образом и посчиталась, тем более Коля-то был "цыпленочек".

Я не знаю, о какой поэтессе идет речь, я жила однажды в комнате с одной вологодской поэтессой. Фамилию я ее не помню, возможно, это и о ней речь идет, стихи у нее, правда, были неплохие. Я с ней не общалась. 

Ну вот, пожалуй, и все, возможно, я вас разочаровала. А трезвый Коля был ти хий, мягкий, с доброй улыб кой и очень лучистыми глазами, в пьянке - довольно агрессивный, что, естественно, было значительно чаще. 

Если вас немножко интересует, моя творческая судьба не сложилась, впрочем, как к этому относиться. До Литинститута я зaкончила электротехнический институт и по образованию инженер, работаю на телевидении уже 26 лет в самой большой студии, где сн имаются часто спектакли и вообще большие передачи. С режиссерами и операторами участвую в творческом процессе, т. е. у меня получился неплохой синтез моих инженерных и драматургических способностей. Написала несколько пьес. Пишу (по случаю) эпиграммы и стихи.

То, что проучилась 6 лет в Литинституте, — мои лучшие годы, я была молодая, красивая — 23 года, единственная, можно сказать, девушка на курсе и всеми уважаема. Там же я познакомилась с Г. Абольяниным, и мы с ним дружим до сих пор. Он не раз бывал у меня. Я даже у него в Новосибирске была и через него же познакомилась с А. В. Ханаковым, который и навел  вас на меня. Мне даже это приятно, повеяло Литинститутом, молодостью и хорошими, светлыми воспоминаниями.

С удовольствием прочитала ваш очерк о Коле и местах, где он жил, и даже уви дела памятник, где он, наверное, под "хмельком". Стихи ваши хорошие — дерзайте, творите, искренне желаю вам успеха! Будете в С.-Петербурге, звоните.

С уважением — С. Нестерова".

Таково письмо из Петербурга от Светланы Петровны Нестеровой. Я его прочел полностью на рубцовском вечере в Люберцах после исполнения своей композиции на стихи Рубцова "Тихая моя Родина". На вечере были и другие выступления, но для их описания нужен отдельный рассказ. 

После этого вечера я написал Светлане Петровне большое письмо. Мое письмо начиналось т ак:

"Большое спасибо за ваше замечательное, искреннее, честное, открытое письмо". Теперь мы со Светланой Петровной изредка перезваниваемся. Есть и некоторые творческие задумки. Мы стали друзьями. Нас подружил поэт Николай Михайлович Рубцов.

---