Комментарий к письмам Рубцова А. Яшину

Наталия ЯШИНА

Перепечатывая письма Николая Рубцова к моему отцу Александру Яшину, я переживала за обоих так, словно один только что написал их, а другой только что получил. И я обращаюсь к Рубцову, как к близкому, давнему знакомому:

Дорогой Николай Михайлович! Только что (так случилось) я получила Ваши письма, написанные моему отцу, и мне хочется Вам ответить... Все мы живем и знаем, что после смерти письма некоторых людей будут нужны всем и Вы сами читали письма любимого вами Тютчева, но писали все равно лично тому или другому человеку, не думая об издании их. Так бывает при жизни, но когда человек уходит— все меняется. И теперь все получат Ваши письма. Они как весточка от Вас — утешение, и скорбь — что вас нет.

Письма Рубцова, как и письма Тютчева,— проза поэта. Издают Тютчева: том поэзии и том прозы — письма. А Рубцов, как он сам сказал, — «продолжатель» Тютчева и Фета. Только жил он мало и особенности его жизни совсем особенные... И о письмах Рубцова, как и о письмах Тютчева, можно сказать словами И. С. Аксакова: «...во всех есть или оригинальная мысль, или оригинальный оборот речи, или изящный образ».

Рубцов умер и давно (столько всего случилось за это время), и совсем недавно, многие помнят его... Совсем недавно, а уже стихи его разыскиваются, легенды о нем слагаются, словно он жил не пятнадцать лет тому назад, а сто пятьдесят или еще раньше, когда по крошечным отдельным сведениям воссоздают облик и обстановку жизни поэта. А может быть, всегда так бывает: жив человек — все целое, в его руках, умер — и все рассыпается, все искать надо... Но и собирается какой-то другой облик. Забывается все неприглядное, очищается, хочется только стихи читать, а вернись человек — и опять трудности вернутся... Наверное, и в воспоминаниях человек встает более светлым, потому что наша недоброта, эгоистичность, суетливость, заземленность мешали видеть в нем при жизни свет и красоту его. И всегда укором будут стихи Рубцова: вот я какой, а вы не заметили, а вы разделили во мне человека и поэта, а это одно целое во мне — неделимое.

Мои воспоминания о Рубцове мимолетные, отрывочные, потому что много бывало у отца в гостях — а значит, и у нас — поэтов, особенно молодых, особенно приезжих. Часто не только останавливались у нас, а и подолгу жили. Я тогда не очень обращала на них внимание—посещение поэтов, писателей, особенно вологодских, для нашего дома было почти повседневностью...

Николай Рубцов, может быть, меньше других бывал у нас — стеснялся, наверно. Он жил у нас в 1966 году в очень горькое для нашей семьи время. Смутно запомнились разговоры с ним, больше представляю облик его, манеру говорить. Все наши думы были о другом: хотелось видеть только одного человека — брата Сашу. Рубцов пришел в дом с состраданием, со словами утешения. Чтобы и его как-то согреть, мама отдала тогда особенно дорогое для нее пальто погибшего сына. Рубцов нуждался в тепле не только душевном, но и физическом —одет был очень легко для января. Николай подарил моей матери огромную фаянсовую белую кружку с толстыми стенками, массивной ручкой, с синей каймой поверху, якорем с одной стороны и надписью — «Морфлот» — с другой. У него не было ни дома, никакого имущества, но кружка эта—по его словам—одна из немногих вещей, с которой он никогда не расставался со времени службы во флоте. Там она и была подарена ему каким-то очень дорогим ему, важным для него человеком. Кружка эта была частью его походного дома. Перед смертью в больнице отец просил принести «Колину кружку», чтобы из нее пить. Кружка была тяжелой, но он хотел пить только из нее, пока по своему состоянию не перешел на поильник. Позже мы рассказали об этом Рубцову, Со временем мы передали кружку в вологодский краеведческий музей, но почему-то на выставке, посвященной 50-летию со дня рождения Рубцова, ее не оказалось. Наверное, пропала.

Небольшая запись в дневнике Яшина от 13 февраля 1966 года: «У нас третий день живет Николай Рубцов, поэт из Тотьмы». Очень скупо, так как пошел только второй месяц со дня нашего горя. А 19 февраля опять кратко и, видимо, вынужденно: «Н. Рубцов пришел пьяным и поздно, отказали ему в дальнейшем гостеприимстве». Но это были временные неурядицы, вызванные определенной причиной. Рубцов не обижался, а зная о свойстве своего характера в таком отравленном состоянии, потом всегда извинялся. Отношения не закончились, а развивались, впереди еще были и встречи, поездка по Волго-Балту и многое хорошее. Да и после смерти отца Рубцов не забывал наш дом.

Часто говорят, что талантливые люди очень трудны в общении, в повседневной жизни. Но ведь и мы имеем характеры не всегда удобные для других людей. И  все наши достоинства и недостатки в конечном счете уходят с нами, а то, что сверх этого дано избранным людям, остается многим поколениям, навечно. 

Говоря о Рубцове, уместно вспомнить размышления С. Т. Аксакова о трудном  характере и не всегда понятном поведении Гоголя, изображенном в «Истории моего и знакомства с Гоголем»: «Мне нередко приходилось объяснять самому себе поступки Гоголя точно так, как я объяснял их другим, то есть что мы не можем судить Гоголя по себе, даже не можем понимать его впечатлений, потому что, вероятно, весь организм его устроен как-нибудь иначе, чем у нас: что нервы его, может быть, во сто раз тоньше наших: слышат то, чего мы не слышим, и содрогаются от причин, для нас неизвестных».

Интересно, что и Рубцов и Яшин не просто любили Гоголя—-Рубцов знал и читал наизусть целые страницы из его произведений, Яшин целые страницы Гоголя выписывал себе в дневник, восклицая: «Чудо, что такое у Гоголя!».

Пять писем к Александру Яшину написаны Рубцовым в разное время по разному поводу, но все они — единое целое. В них видны взаимоотношения двух людей, поэтов. Рубцов строит отношения с Яшиным, ему хочется иметь друга, с которым можно и поделиться мнением, и пожаловаться, и попросить помощи, совета. Причем все время он, разговаривая как с близким человеком, сохраняет дистанцию как младший. В письмах и творческая биография, и высказывания поэтических убеждений. Написаны они все в основном на тетрадочных листочках фиолетовыми чернилами простой ручкой, стальным пером, мелким аккуратным почерком. Думаю, что писались они без черновиков. Видимо, так же как и стихи, он вынашивал в голове и письма, и уже продуманные мысли, фразы начисто записывал на бумагу. Это не только стиль работы — в какой-то степени к такому стилю привели и условия жизни: отсутствие отдельной комнаты, уединенности, стола, а также и то, что не было у него лишней бумаги, хотя нам это странно слышать о 60-х годах. Если Яшин в это время признается: «Странную жадность на бумагу испытываю я»,—это понятно: он учился в 20-е годы, когда с бумагой было так трудно, что школьные уроки многие выполняли на старых канцелярских бланках. А тут в 1964 году Рубцов одно из писем так кончает: «Еще надо А. Я. Яшину написать — поздравить и пожелать ему здоровья. Не знаю только, найду ли сегодня еще листок бумаги для письма...» Но листки находились. И сейчас по-разному живут люди, надо только суметь увидеть... И горько сейчас читать письмо Рубцова об оплате его первой книги...

Вот еще одна запись из дневника Яшина о помощи Рубцову: «11 февраля 64 г. Удалось устроить Васе Белову деньги в «Новом мире» за непошедшие рассказы. (...) Мне самому очень приятно, что удалось поддержать парня. Как и Рубцова!»

Так получилось, что пять писем начинаются и кончаются просьбой о защите. Рубцов просит защитить его и в конце последнего письма сам досадует на то, что пришлось «испортить свое письмо» просьбой. Но и в этих просьбах виден характер Рубцова: он доверителен со своей беззащитностью и собственным отпором жалости к себе; с его одиночеством, уязвимостью, которая поселилась в человеке от постоянного надрыва, надлома жизни, необогретости. Отсюда и обидчивость его, и «нападения», и срывы, и вино. И в такие моменты его почти никто не выдерживал, ни у кого не хватало любви, сострадания, все обижались на него, возмущались, избавлялись, и никто не претерпел, не пожалел, не остановил, не дал руку помощи в такие вот трудные, прежде всего для него, отчаянные состояния.

В первом письме речь идет об инциденте в Доме литераторов, когда Рубцов на какое-то оскорбительное замечание администратора вспылил и попал в милицию. Поэт Станислав Куняев позвонил Яшину и Слуцкому. Слуцкий лично Рубцова не знал, но слышал о нем от поэтов. Его позвали на помощь, надеясь на сильный характер и внушительно-важный вид. Ну а Яшина — как «Николу-угодника вологодской земли», — так объяснили московские поэты. За «хулиганство» на Рубцова было подано в суд, и поэты бросились отстаивать товарища. Они уговорили судью не заводить дела. И судья, отказавшись от административного взыскания, сказал, что сообщит в Литературный институт. А там отреагировали исключением. И не один раз после звонка товарищей Рубцова Яшин вставал из-за стола и шел «спасать».

Первое письмо послано не по почте, может быть, передано с кем-либо или положено в почтовый ящик. На конверте: «Яшину Александру Яковлевичу». Рядом приписка Яшина; «13/ХII—63 г. Пятница. Я с Атаровым сходил к Воронкову и договорились, что Рубцова в институте восстановят». Внизу его же пометка: «От Н. Рубцова».

Грустные строчки в стихах Рубцова: «Прозябаньем, бедностью, дремотой...»,  «Темнота, забытость, неизвестность...» — не только строчки о природе, это ощущение самого себя среди нее.

И слова в письме не просто слова, а мольба о помощи: «...нет ни специальности, ни дома...». Действительно, разве поэт—-специальность? «...Что мне нужно для этого сделать?» Кажется, что он как бы все время стоит под моросящим дождем. Иногда ураганный ветер, иногда и солнце, но больше — затяжной дождь. И весь он зависит от стихий природы как в буквальном (бездомный ведь), так и в переносном смысле. Как в его тосте-экспромте, произнесенном по просьбе Яшина в Вологде по окончании литературного вечера. Об этом рассказал Александр Рачков: «После встречи в городском Доме культуры состоялся ужин в малом зале ресторана «Вологда». Застолье распределилось так, что Николай Рубцов оказался рядом с Александром Яшиным. Естественно, что предметом разговора была малая родина, за которую, и произносились тосты. И вдруг Александр Яшин повернулся к Николаю Рубцову и так проникновенно попросил:

— Коля, твой тост. Давай экспромтом что-нибудь! А?

Николай взглянул на Яшина, заметно вспыхнул лицом и тихо ответил:

— Хорошо, Александр Яковлевич. Попробую.

За Вологду, землю родную, 

Я снова стакан подниму! 

И снова тебя поцелую, 

И снова отправлюсь во тьму,

И вновь будет дождичек литься...

Пусть все это длится и длится!»

Все «происшествия» с Рубцовым в институте, нелады с начальством, перевешивание портретов в общежитии — все это напоминает характер одного из его любимых поэтов — Есенина. По письмам к Яшину видно, что Рубцов тоже был человеком деликатным, застенчивым, и только постоянная неустроенность и, прямо скажем,— нищета заставляли его бунтовать.

Письма обстоятельные. Видимо, тут сказывается и ответственность перед адресатом -- старшим. Иной раз они начинаются с приветствия: «Добрый день или вечер». Так всегда пишут из деревни: в этом — простодушие и какая-то степенность, деловитость, чтобы подошло на всякое время дня — впросак не попасть. Дальше описание природы, настроения, как разбег для разговора.

В августе 1964 года Рубцов пишет, что за «полтора месяца написал около сорока стихотворений» в Николе (а он жил там тогда почти до декабря); можно считать это лето особенно «урожайным» и что многие и многие из его лучших стихотворений написаны или задуманы в тот год. Это подтверждается сопоставлением текста публикуемых писем и поэтических строчек. И об институтских друзьях, о первом снеге, прозрачном льде есть в стихах: «Вода недвижнее стекла, и в глубине ее светло...», а в письме: «Хорошо и жутко ступать по этому первому льду — он настолько прозрачен, что кажется, будто ступаешь прямо по воде...» О страхах ночных, о том, что «город село таранит», что его «...все терзают грани меж городом и селом». О том, как он слушает природу, и об ответственности за его дар, полученный им свыше: «...найдет ли на меня, осенит ли меня что-либо общеинтересное?» — все это есть в этих пяти письмах. В них—темы многих стихотворений. Многие строчки писем—стихи в прозе. В письмах Рубцов как бы обговаривает их, подбирает, уточняет слова, рисует: «...деревни на холмах (виды деревень)...» В скобках говорит уже как о готовой картине. И в стихах: «О, вид смиренный и родной!», «О, сельские виды!..» — это тоже уже обобщение отдельных пейзажей. И наконец а другом стихотворении своеобразный итог:

Как будто древний этот вид 

Раз навсегда запечатлен 

В душе, которая хранит 

Всю красоту былых времен...

Пишет он в письме и о деревне Николе — сравните стихотворение «Родная деревня». И о разрушенной церкви при въезде в село Николу есть в стихотворении «По вечерам»: «А на горе—какая грусть!—Лежат развалины собора». Об этом же и в письме. Рассуждения о поэзии во втором письме перекликаются со стихотворением: «О чем писать?..» И о рыжиках пишет в письме. Грибы часто встречаются и в стихах Рубцова. Говорят, он собирал их и сдавал — хоть какие-то деньги, а в поэзии—поэзия. Такие стихи как: «У сгнившей лесной избушки...»; «Сапоги мои—скрип да скрип... И под каждой березой—гриб, подберезовик, и под каждой осиной— гриб, подосиновик!» И в «Жар-птице» он старику-пастуху, не зная, чем отплатить за урок любви, мудрости, обещает: «Ну, ладно! Я рыжиков вам принесу...». Последнее письмо Рубцов начинает с воспоминания, что лучшее угощение, когда он был в гостях у Яшина,— грибы. Все время — параллели. А в стихотворении «В лесу» пишет: «Ах, сколько рыжиков! Ну как во сне... Я счастлив, родина,— грибов не счесть. Но есть смородина, малина есть». Наверно, это как видимый образ щедрости, изобилия родины. Эти лесные дары природы воспринимаются им как дары любви и таланта, красоты. И благодарность его за счастье видеть и принимать эти дары: «И сыплет листья лес, как деньги медные,—Спасибо, край чудес! Но мы не бедные...» Какое богатство!.. Так бывает: когда человек мало уделяет одному, материальному, то воспаряет другое—дух. Он всю свою жизнь—лишениями, сиротством, скитаниями— подчинил тому, чтобы сполна и приумножив вернуть талант, данный ему. «Нищетою богатая...» душа его. В письмах есть и о сиротстве, но не напрямую, а через образ— как в стихах.

Говорят: нет худа без добра. После исключения из института, поселившись в деревне, Рубцов возвращается к своим первоистокам, получает огромный кабинет для творчества: леса, поля, реку, русскую деревню. Все это он видит в разные времена года и в разную погоду. Кабинет, где вместо стен — дали, «виды деревень», стволы берез, осин, елей; вместо потолка — «сияние небес», где, то «солнышко описывает круг...», то «спокойных звезд безбрежное мерцанье...»; а под ногами — «безбрежное болото», грибы, «багряный тихий лист». И родник—родник поэзии. Душа его возрождается.. «пробуждается поэзия». Выходит, что село Никольское было для Рубцова своеобразным Михайловским. Примерно в это время и Александр Яшин записывает у себя в дневнике: «А мне такое заточенье в глуши лесов, снегов дороже славы и наград—ни униженья, ни оскорбленья, ни гоненья... Я тут всегда в своем дому, в своем лесу. Здесь родина моя».

В последнем письме, когда Рубцов пишет о деревне и о ее людях, многое проясняется в его характере, его сути. Он трезво видит и плохое, но в конце верх берет хорошее. 

Описание поэтом похода на болото за клюквой предшествует созданию стихотворения-повести «Осенние этюды». Это стихотворение, написанное Рубцовым от руки, прислано с последним письмом. Наверху посвящение «А. Я. Яшину». В письме к В. Елесину (24 октября 1965 года) Рубцов пишет: «Одно из них—«Осенние этюды» — посвящается А. Яшину, т. к. ему понравились те картины, которые есть в этом стихотворении». Кстати, в присланных стихах некоторые слова отличаются от последующих публикаций. На одном из конвертов помечено: «заказное», а из текста ясно, что там были стихи Рубцова. Видимо, отец отнес их в редакции.

Как точно Рубцов описывает вечера свои в избе наедине с горящей печью: «Кажется, век бы от нее не ушел, когда слышишь, как говорят, что вот во второй половине ноября по всей европейской части Союза ожидаются сильные снежные бури».

Я не один во всей Вселенной,

Со мною книги и гармонь,

И друг поэзии нетленной — 

В печи березовый огонь...

(«3имовье на хуторе»).

Так и представляешь, как он затопил печь, кругом темная ночь, ветер, и он из одиночества своего, из красоты и таинственности окружающего мира пишет Яшину, что он любит, что нет. В письмах та же поэзия, через край переполнявшая его. О том, что «с великим наслаждением и тоской слушал романсы... Как было все прекрасно: и музыка, и слова, и голос!» А всего-то передача по радио, которые мы, как правило, слушаем за каким-нибудь делом. А тут все многозначительно, полностью — только это. И искренность его: «Очень, очень обрадовался Вашей фамилии», то есть вам лично. Значит, не просто уважаемым известным человеком и поэтом был для Рубцова Яшин, а и лично любимым.

Пишет он и о вечных старинных словах, «которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас». Видно, что одна и та же мысль подолгу владела им, вынашивалась, выверялась, пока не находила своего поэтического выражения. Рубцов возрождает древнее имя страны — Россия, Русь. Он понимал, что произошло оголение слов, омирщение их и омерщвление. И он путем собственных переживаний, страданий возвращает им первозданное звучание, возрождает их. В этом смысле он в первую очередь очень строг и требователен к себе. Из письма видно, как после опубликования подборки стихов в «Юности» его волновало каждое измененное, неточное слово. На первой своей книге «Лирика», подаренной Яшину, примечательна надпись: «Дорогим и прекрасным Александру Яковлевичу и Злате Константиновне с глубокой любовью от автора. С просьбой не читать зачеркнутые стихи. 13.2.66 г.». И кроме правки почти в каждом тексте — девять стихотворений из двадцати пяти целиком перечеркнуты. Это сразу по выходе первой книги! Вторую книгу «Звезда полей» он так надписал: «Александру Яковлевичу Яшину с вечной любовью и благодарностью, 27/VIII—67 г.». Книга была подписана во время поездки на теплоходе группы вологодских и московских писателей по Волго-Балту. Меньше чем через год Яшина не стало, поэтому стихотворение, посвященное его памяти, Рубцов назвал «Последний пароход». Единственная фотография, на которой Яшин и Рубцов сняты вместе,—это групповая фотография на аэродроме—пассажиры «Последнего парохода». Все веселые, бодрые. А многих уже нет: Яшина, Голубкова, Рубцова, Чухина. Идет время, сохранились бы со всеми, тогда молодыми писателями, дружеские отношения — неизвестно, но с Рубцовым, мне кажется, они бы стали ближе, были бы друг другу опорой и в жизни и в творчестве. Дружба эта только зарождалась, но уже в начале ее было редкое чувство: бережность отношений. Она не набрала своей возможной глубины не только из-за краткости общений, а и оттого, что Рубцов пришел в очень сложное, переломное время для самого Яшина, когда в душе у него была, по его собственному выражению, «бездорожица»... В основе их отношений—любовь и преданность литературе. В апреле 1967 года Рубцов был принят в Союз писателей. Перед этим Яшин пишет рекомендацию, краткость которой говорит о ненужности лишних слов: и так все ясно. Вот что написал А. Яшин:

«Рекомендация Николаю Рубцову для поступления в члены СП СССР. Поэтическое дарование Николая Рубцова настолько бесспорно и уже так отчетливо выявилось в двух его книгах и в журнальной и газетной периодике, что я не вижу необходимости в подробной характеристике его работы.

Рекомендую принять поэта Николая Рубцова в члены Союза советских писателей.

Александр Яшин 24/II  67 г. Москва».

Удивительно начинается стихотворение «Последний пароход»: «Мы сразу стали тише и взрослей...». Так мог сказать человек, знающий, что такое утрата. Особенно утрата после приобретения. Другими словами, он как бы говорит здесь: мы осиротели. Когда в доме уходит старший, все взрослеют. Таково его отношение к уходу Яшина.

Упоминание имени Рубцова в дневниках Яшина встречается редко. Вот несколько записей во время поездки на «Последнем пароходе»:

«Август 22 1967 г. Ночуем на теплоходе первый раз. Моя каюта верхняя справа перед носовым салоном. Ночь холодная. А вообще погода исправилась. С утра капитан Александр Иванович завел теплоход среди деревьев (лесу стоячего затоплено много), и мы наловили окуней на уху. И грибов набрали...

День. 25/VIII. Солнечный. Сегодня в «Красном Севере» должны быть мои стихи (с Голубковым). Ни в Вологде, ни в Череповце нет удочек — бамбука. За обедом наша уха... В Торопне свернули из Шексны, разлившейся как море, в Северо-Двинскую водную систему в сторону озера Кубенского к Кириллову. Тут шлюзы древней конструкции, деревянные. В третьем стоим очень долго — ворота одни не открывались, другие не закрываются и т. п. Н.Рубцов на рыбалке: «Червяки-то какие хорошие, прямо слюнки текут...»

Вечер в Кириллове всем был по душе, удался: и народу много, и мы были в приподнятом настроении...

28/VIII. Понедельник. Село Липин Бор — Вашкинский район. Село Вашки снесено, расселено, собор взорван. Тут рыбацкие колхозы... Ловля рыбы — главным образом ершей сетью, мутником. Вынимали рыбу из сетей... На вечере в Доме культуры... После вечера опять банкет. Пить больше не могу... Рубцов пьяный нехорош, но поэт редкого дарования».

Уже после поездки записи в Вологде: «2 сентября. Были у секретаря обкома Другова Вас. И. Рассказали о поездке. Просили опять за Рубцова. Обещал пока поселить в Общежитии Совпартшколы... Обещание комнаты Рубцову».

Еще один день, проведенный вместе с Романовым и Рубцовым: «7/IХ. Четверг. Поездка на «Чайке» — катере в Лежу, мимо Темного мыса с вязевой заповедной рощей. Водитель Николай Николаевич, директор училища водного транспорта Иван Александрович... Вернулись в тумане. Заезжали ко мне. На Леже варили грибы, картошку, рыбы не наловили...»

Последнее упоминание в дневнике о встрече с Рубцовым 8 апреля 1968 года. Понедельник. Яшин собирал по издательствам справки для оплаты бюллетеня, так как 10 апреля он уже лег в больницу. В «Молодой гвардии», «Советском писателе», около «Известий» он встретился с Рубцовым, который, видимо, тоже устраивал какие-то свои дела в редакциях. Может быть, он из издательств шел за Яшиным, не решаясь его остановить, хотел что-то спросить, стеснялся... Когда Яшин стоял перед памятником Пушкину, прощаясь с ним, он, оглянувшись, увидел Рубцова, который тоже смотрел на Пушкина...

Последнее письмо Николая Рубцова от 19 ноября 1965 года Яшин не сразу получил. Весь ноябрь он был в Гаграх, а потом 7 декабря прилетел на похороны сына. На письмах есть пометки А. Яшина, вот одна из них: «1 окт. 64. Ответил 2/Х 64 на два письма сразу». Да и по тексту писем Рубцова можно понять, что писались они ответно. Жаль, что нет писем Александра Яшина. А может быть, они есть? Пока нет, но помощь, дружба его, готовность к общению чувствуются в письмах Рубцова, который находил бумагу и ровным, четким почерком с каллиграфическими заглавными буквами выводил: «Дорогой Александр Яковлевич!» Значит, очень нужно было ему сказать это приветствие и услышать ответ. Письма не обыденные, несмотря на их простоту, естественность интонации, задушевность. Они высокого духа, где видно, что человек четко различает добро и зло, свет и тьму.

Через пять лет после трагической гибели поэта несколько человек собрались в Москве на Новокузнецкой улице, чтобы вспомнить Николая Рубцова, почтить его память в главном, исполнить свой долг и услышать удивительные слова о нем...

Счастье, что эти письма сохранились и их получат теперь все, кто любит Рубцова, его поэзию и кому дорого имя Александра Яшина.

Стихи Николая Рубцова — это, как говорят, душа душе весть подает. Говорят, что он написал повесть, но она не найдена. По этим письмам видно, что мы потеряли не только поэта, но и прозаика.


Публикуется по журналу "Наш Современник" (№7 - 88)