Дорога в Тотьму

Долгая дорога от Вологды и вдруг — серые дома вдоль серого неба, а рядом на взгорке что-то неестественно радостное и веселое... И всё веселее, всё страшнее, чем ближе — желтые и голубые могильные оградки...

Церкви. Прежние времена

Тотьма — старинный, запущенный город. Как только не глумились над здешними церквами, а все равно, когда подъезжаешь к Тотьме, вначале только их и видишь — и сейчас уверенно возвышаются они над здешней жизнью.

В стоящей в лесах, рядом с гостиницей, Входо-иерусалимской церкви раньше размещался винзавод. Теперь от него остались только ларек, где изредка торгуют водкой, да еще воспоминания...

— Такое вино там вкусное делали,— грустно вздохнул мой тотемский корешок Саша.— Из клюквы. Теперь не, теперь нетy такого...

И на темном от загара лице его возникла смутная, обращенная куда-то в себя улыбка.

 Памятник

Спиной к Сухоне, посреди клумбы, на которой теснятся разросшиеся бледно-розовые флоксы, на бронзовой скамейке — бронзовый Рубцов.

На ногах у него красивые бронзовые туфли, на плечи накинуто элегантное бронзовое пальто. Смотрит Рубцов на дом, что на углу Красной и Володарского, куда частенько заглядывал к своему товарищу — Сергею Багрову.

Сейчас в этом доме живет Василий Николаевич Суханов. Он купил дом у Багровых пятнадцать лет назад. Дом просторный. На кухне — чудо архитектуры, русская печка. И сколько приступочек, сколько колонн и колонок, столько и красоты. В большой комнате — два высоких зеркала в резных деревянных рамах.

В этой просторной комнате и сидел Рубцов, когда дожидался парохода, чтобы уплыть в свою Николу. Его выгнали тогда из литинститута, и он возвращался домой.

«Денег не было у Рубцова,— вспоминает Сергей Багров,— и он был вынужден (как он этого не хотел!) взять в районной газете командировку. Перед тем как уехать, зашел на часок ко мне. Мы сидели в доме моих родителей, на старинных высоких стульях, пили вино, курили и слушали дождь. И вдруг Николай запел:

Потонула во тьме отдаленная пристань. 

По канаве помчался, эх, осенний поток! 

По дороге неслись сумасшедшие листья, 

И порой раздавался пароходный свисток...

По свидетельству Вадима Кожинова, в этой песне Николая Рубцова была еще одна, до сих пор никогда не публиковавшаяся строфа:

Я в ту ночь позабыл все хорошие вести.

Все призывы и звоны из кремлевских ворот.

Я в ту ночь полюбил все тюремные песни.

Все запретные мысли, весь гонимый народ.

Эти запрещенные слова Николая Рубцова, казалось, и звучали в просторной комнате бывшего багровского дома, пока я сидел там.

— А стулья-то остались от прежних хозяев? — спросил я.

— Остались. На чердаке стоят.

— Вы их в музей отдайте...

— А зачем? Они не ходят, не спрашивают, пускай здесь будут. Исть-то не просят.

Я не стал спорить с Василием Николаевичем. У него свои счеты с горсоветом. Одно время на доме висела доска «Здесь жил поэт Николай Рубцов», но потом председатель исполкома Гущин приказал убрать ее.

— Что же такое? — возмущается Василий Николаевич.— Как в насмешку. То повесят, то уберут. Газ вон проводят сейчас тоже, так по Володарского ведут — мимо. Им и дела нет до Рубцова.

И так он сказал это, что снова на мгновение возникло странное ощущение — вот встанет сейчас со своей бронзовой скамейки Рубцов и зайдет в дом, в который не раз запросто заглядывал, пока был жив. Интересно, понравился бы ему новый хозяин дома? Хотя почему бы и не понравиться?

— А как же...— словно услышав мои мысли, сказал вдруг Василий Николаевич.— Нас ведь морили-морили, а выморить все равно не смогли. А уж такой голод был. В тридцать седьмом голодали, дак головки от льна ели да еще мякину, а в сорок седьмом и этого не стало — одни опилки да клевер.

Уходя, я оглянулся на памятник. Лицо Рубцова было темным, задумчивым, и только пятна прозелени проступали на нем...

В школьном музее

В первой тотемской школе давно уже работает музей Николая Рубцова. Создан он школьниками, членами литературного кружка «Рубцовские березы». Больше десяти лет ребята записывают воспоминания людей, знавших поэта, собирают документы о его жизни, его фотографии. Несколько лет назад они даже «переиздали» первую самодельную книжку Рубцова «Волны и скалы», которая была выпущена в «самиздате» в 1962 году в Ленинграде. Члены кружка любовно воспроизвели ту, подлинную обложку, собрали по сборникам стихи, которые были напечатаны в той, первой книге. Получилось действительно переиздание, так сказать, доработанное автором... Многие свои стихи после 1962 года Рубцов основательно переделывал.

Вообще же материал, собранный школьниками, настолько ценен, что еще ни один человек, всерьез занимающийся исследованием творчества поэта, не миновал этого музея. В «фондах» его работали многие литературоведы и биографы Рубцова. И каждому удавалось найти там что-то новое, неизвестное.

Много нового нашел там и я.

А уже прощаясь, спросил у Маргариты Афанасьевны Шананиной — бессменного «директора» школьного музея и консультанта десятка книг и фильмов о Рубцове: где ребятам удалось найти такую замечательную рубцовскую фотографию?

— Не знаю...— смутилась Маргарита Афанасьевна.— Не знаю, можно ли рассказывать об этом. В общем, мы ее из Николы привезли, она там на доске «Тунеядцам — бой!» была вывешена.

Ну отчего же нельзя рассказывать такое? Можно... И даже нужно, если мы действительно хотим понять, как жил Николай Рубцов.

Переполох

В Тотьме местному краеведческому музею исполняется семьдесят пять лет. Отпраздновать юбилей решили скромно. Откроются после ремонта дом-музей Ивана Кускова — отважного морехода, основателя знаменитого форта Росс в Калифорнии да еще мемориальные комнаты Николая Рубцова в Николе. Оба музея должны открыться почти одновременно, но советско-американские отношения нынче так хороши, что торжества, связанные с Иваном Кусковым, начали перетягивать на себя все внимание. Приехало много американцев, профессоров из тамошних университетов, а к тому же пронесся слух, что не прочь приехать на кусковские торжества и посол Мэтлок. Город начали мести, красить дома, асфальтировать улицы. В городских гостиницах сделалось тесно, и на меня, успевшего еще в начале недели вселиться в отдельный номер, смотрят сейчас с завистью и недоумением — откуда, дескать, из какой важной организации такой. Тем более что вид у меня, после того как умудрился запачкать асфальтом брюки, не ахти. Впрочем, асфальтом перепачканы все. Размах работ такой, что невозможно не перепачкаться.

Еще все говорят, что видели где-то над Тотьмой НЛО.

Только и слышно в очереди за пивом:

— Мэтлок едет... НЛО летало... Мужичок в кепке, стоявший впереди меня, долго крепился, потом плюнул и сказал в сердцах:

— Ну и что?! У нас и Иван Грозный бывал. Эка невидаль этот Мэтлок.

Пальто и гармошка «Шуя»

В Николу я ехал в музейном фургончике — в нем везли рубцовские вещи для музея. На коленях у меня стояла гармошка «Шуя», на которой почему-то было нацарапано «Фикрету Годже на память, на дружбу...», но которая якобы принадлежала Рубцову, а рядом на спинке сиденья лежало — такие можно найти на любой свалке — рубцовское пальто.

Вот и все экспонаты будущего музея, вот и все имущество, что осталось после смерти Николая Михайловича Рубцова. Еще остались его стихи, и все...

НЛО над Николой

Григорий Воронин — голубоглазый завклубом из Николы — рассказывает, что, когда он приехал сюда, стихов Рубцова здешняя молодежь не знала. Но сам-то Григорий потому и поехал работать в Николу, что манили его рубцовские стихи.

Квартиры у Григория нет, как не было ее и у Рубцова, ночует Григорий то в клубе, то у кого-то из ребят, но за эти месяцы он не только организовал дискотеку в Николе, но и сумел заинтересовать ребят стихами Рубцова. Вместе с ними он помогал работникам Тотемского музея привести в порядок бывший интернат, красил полы, собирал по деревне экспонаты...

А одиннадцатого августа увидел вдруг над Николой НЛО... Григорий даже стихи написал об этом:

Время появления 0 ч. 30 м. 

Блестящий луч твоей звезды 

Рассеял плотный рек туман.

Ты как наездник без узды

Промчался в небе, и дурман 

Сдавил виски и бросил пламя.

В моей душе зажглась искра,

Как снова поднятое знамя...

Григорий прочитал мне эти стихи в еще не заставленном вещами рубцовском музее, и голос его гулко разносился по пустым комнатам. Но странным было не это. Странно то, что в Гришином стихотворении от НЛО было меньше, чем от Рубцова. Это оттуда, из стихов Рубцова, и промчавшийся в небе наездник (вспомните: «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны»), и блестящий луч звезды, от которого светло становилось в рубцовской горнице...

Вот так, если разобраться-то.

Впрочем, разве и могло быть как-то иначе?

Перемены

Что изменилось в Николе за десятилетия, прошедшие после смерти Николая Рубцова?

Что-то, наверное, изменилось, но все так же, извиваясь в кустах ивняка, течет спокойная Толошма, тот же полусгнивший пустой сарай встречает нас на въезде в Николу, тот же жалобный крик болотной птицы слышали мы, пока ехали сюда, то же тусклое оловянное небо висит над деревней, так же каркают вороны в утренней тишине, так же, гремя досками тротуара, пробегают мимо интерната деревенские собаки. И со стен разрушенного, обескровленного храма все так же смотрят непотускневшие и под проливным осенним дождем, под зимним снегом, под горящими от зноя летними небесами — фрески. Смотрят на нас святые и праведники, как смотрели они и на Рубцова, любившего, задумавшись, сидеть здесь на берегу, у омутной воды...

И совсем уже странно, но и «новый забор перед школой» все тот же — новый... Только вот новая школа сейчас в другом месте. Но, кроме этого, больше и нет перемен, все остальное, кажется, так и осталось, как при Рубцове. И так же кричат, пролетая над Николой, журавли, так же уже скоро будет замерзать при звездном свете болотная пленка воды... Все то же, все так же... И Генриэтта Михайловна — жена Рубцова, мать его дочери Лены, все так же работает в Николе. Работает она здесь на маслозаводе...

Воспоминания о поэте

Рубцов жил очень просто, и очень просто собирать материалы о его простой жизни. Приходишь к людям, и они сразу начинают вспоминать, даже и уговаривать их не нужно, потому что, вспоминая Рубцова, вспоминают они о своей жизни.

Расставив стенды, кровать, школьную парту — небогатые экспонаты в рубцовском музее, мы уже собирались уезжать, когда пришла в музей Лия Сергеевна Тугарина. Она выросла в детдоме вместе с Рубцовым и сейчас, по-прежнему, живет в Николе.

Лия Сергеевна посмотрела на миски, найденные нами на чердаке интерната, вспомнила, что еще до революции выпущенные наглядные пособия действительно висели у них в классе... В общем, подтвердила подлинность одних экспонатов, забраковала другие, а потом присела на стул и начала вспоминать, как приезжал Рубцов в Николу, как ходила она с ним за клюквой...

— Я Колю всегда жалела...— рассказывала она.— Сейчас-то Лена приезжала из Ленинграда, я у нее спрашиваю: ты, Лена, у отца-то была в Тотьме? Не, говорит, некогда было. А я, когда в Тотьму приеду, первым делом к Коле иду. Траву на клумбе порву, поговорю с ним. А этой зимой приехала — даже тропинки в снегу нету. «Коля, говорю, и не придет-то к тебе никто...»

И она смахнула с глаз выступившую слезинку, а потом покачала головой, словно бы пытаясь связать живого Рубцова и тот памятник, что стоит в Тотьме на берегу Сухоны...

Потомки Ивана Кускова

Вернувшись из Николы, хотя и неблизкая из деревни дорога в Тотьму, мы все-таки успели на конференцию, что проходила в Доме культуры совхоза «Тотемский». Конференция для совхозного очага культуры, прямо сказать, необычно представительная. Тут и профессора из США, тут и наши академики — кого только нет...

Много нового узнал я, пока слушал выступления, и о Русской Америке, и о форте Росс, и о самом Иване Кускове. Оказывается, жена Кускова была взята им из индейского племени. И потомки Кускова, естественно, наполовину оказались индейцы. И жили эти индейцы в Тотьме, где и доживал свой век отважный предприниматель. Вот уж воистину неисповедимы пути Господни...

Кстати, между прочим, о своем отважном земляке знал и Николай Рубцов. И не его ли пример вдохнул в грудь детдомовского паренька «необъяснимую любовь к полночным северным судам», не от Кускова ли передалась Рубцову морская романтика?

В Вологду я уезжал на следующий день, утром.

— От праздника уезжаете-то,— пожалела меня дежурная в гостинице.

То, что я уезжаю от праздника, я почувствовал по дороге на автостанцию. Навстречу мне толпами шли парни и щедро, как индейцы, раскрашенные местные девушки...

В Тотьме начинались гуляния по случаю праздника города.

Тотьма-Никольское 

Август 1990 г.

---

Публикуется  по журналу "Встреча" (1991, №1).