Грибов в лесу было мало, да и ходили мы недалеко от поселка. Полкорзины все же набрали. Собрались домой, но, как говорят, "голод не тетка". И Коля предложил: "Давайте грибов сварим!"

Он, как опытный таежник, разложил костер, набрал болотной водицы в котелок, потом положил грибы. И все это с серьезным, деловым видом. Нам оставалось только сухие веточки подбрасывать, поддерживая пламя.

Когда варево было готово - опять проблема. Чем есть грибы? Ложек с собой не было.

Недалеко, возле старого трухлявого пня, росли целым семейством молодые березки. Я подошла и хотела отломить веточки, чтобы использовать вместо вилок. Только протянула руку, а Коля быстро перехватил ее и сердито, даже с испугом накричал на меня: "Это же береза? Ее нельзя трогать. Если бы это была осина..."

Посмотрели вокруг: ни одной осинки. Что делать? И опять выручил Коля. Побродил рядом, собрал бересту, сделал из нее черпачки. Получилось так удобно, как ложки.

Принялись за еду. Грибы варились без соли, но такие вкусные! С лесным ароматом.

Подкрепившись, собрались в дорогу. А кто корзину понесет? Переглянулись мои спутники, но никто к ней, не притронулся.

Тогда Коля подхватил ее на плечо и, придерживая руками, быстро зашагал впереди нас, совсем не чувствуя усталости. Мы за ним тянемся.

Едва успеваем. Юра всю дорогу задает нелепые вопросы. Сначала: "А какой Сушинов?" (Известный журналист.) Коля отвечает: "Красный." Потом Юра завел разговор о древней Руси. Об Александре Невском. Коля, не оборачиваясь, делает жест правой рукой полукругом и говорит: " Здесь похоронен Александр Невский". Юра удивляется ответу (или делает вид): "Правда?" 

- Что за чушь ты говоришь? - вмешалась я. А Коля, так же не оборачиваясь:

- Какая чушь? Он похоронен на Руси. А это все кругом (опять делает полукруг рукой в сторону кустарников, перелесков) разве не Русь? Значит, здесь!

Ни с утра, ни после никакого ненастья в природе не замечалось. Солнечно. Тихо. Уже на подходе к поселку появилось сначала легкое дуновение в спину, потом сильнее. Стало темнеть. Оглянулись, а сзади по небу ползет огромная лиловая туча. Сверкнула молния. Громыхнуло, пока еще далеко. Прибавили шагу. И только успели войти в подошедший автобус, как налетел настоящий шквал. Что тут началось! Думали нас поднимет ввысь вместе с автобусом.

Коля, сощурившись, стал смотреть в окно. Виктор сонно моргал глазами. Коля обернулся к нему (мы сидели впереди): "Опять спишь?!" И стал делать пассы, как гипнотизер. Резко и внятно сказал: "Спи!" Не знаю, как это назвать, но Виктор действительно моментально заснул и довольно крепко спал всю дорогу.

Между тем, гроза усиливалась. Она была уже над нами. Черное небо. Высверки молнии. Раскаты грома.

Коля ведет себя беспокойно. Приоткрыл окно, достал сигареты и стал втихомолку из кулака покуривать, то и дело бросая взгляды по сторонам. Наклонился ко мне и говорит негромко: "Послушай."

Внезапно небо прорвалось 

С холодным пламенем

                                     и громам!

И ветер начал вкривь и вкось 

Качать сады за

                           нашим домом.

Завеса мутная дождя 

Заволокла лесные дали, 

Кромсая мрак и бороздя, 

На землю молнии слетали!

Я слушаю и восхищаюсь: "Вот как у него рождаются стихи!" 

И туча шла...

Тут Коля на секунду задумался, сказал: "...какой-то там стеной". Но тут прошептала я, потому что все зримо виделось и мне: "И туча шла гора горой."

Он задумался: "Разве можно так?" Говорю: "А почему нельзя? Есть же такое выражение." Коля махнул рукой (дескать, пусть будет так) и продолжал читать:

Кричал пастух,

металось стадо...

- Какой пастух, - спрашиваю, - какое стадо?

- Но это вполне можно представить. Это же не в городе. И продолжал:

И только церковь под грозой 

Молчала набожно и свято.

Автобус, между тем, мчится по шоссейной дороге, мелькают поля, взгорки. А наверху, прямо над нами, раскаты грома и уже совсем рядом яркая ветвистая молния.

- Смотри, - шепчет мне Коля.

На фоне черного небосклона в своем белом обличии стояла церковь. Блеснула молния возле ее. Грянул гром.

В сердце был неописуемый страх от нашей беззащитности перед этими загадочными силами, я даже в комок сжалась. А Коля продолжал читать:

Молчал, задумавшись, и я. 

Привычным взглядом

                                    созерцая

Зловещий праздник бытия, 

Смятенный вид родного края.

И все раскалывалась высь, 

Плач раздавался

                            колыбельный,

- Это тоже можно представить, - поясняет мне.

И стрелы молний

                               все неслись 

В простор тревожный,

                                      беспредельный...

Резко отбросил руку в сторону: "Ну, как?" Я, конечно, в восторге.

- Ой, - говорю. - Как здорово!

Он улыбается: "Вот только о грибниках ничего... Да это и не надо. Просто я. Один."

Когда приехали в Вологду, грозы уже не было (как будто вообще не бывало). Ярко светило солнце. В воздухе пахло свежестью. Сверкали чистые лужицы. Дымился, просыхая на солнышке, асфальт.

Мы, грибники, вышли из автобуса, словно обновленные, усталые, но жизнерадостные. Счастливым выглядел Коля. Еще бы! Экспромтом выдал такие чудесные стихи.

Жаль, что с этой прогулки снимков нет. Юрий не выполнил мою просьбу: не взял в лес фотоаппарат. Наверное, боялся его потерять.

С шумом ввалились прямо на кухню. Коля изъявил желание чистить грибы. Так и сказал: "Грибы буду чистить я!"

- А я, - говорю, - буду их жарить.

Вышло, что у нас продлился грибной день, как в общественной столовой, раз в неделю бывает рыбный.

Через пару дней Коля опять предлагает мне поехать за грибами в Погорелово (не за грибами, чувствую, — за стихами). Соглашаюсь.

- Только поедем вдвоем. Без этих грибников. Вечером поедем, переночуем, а утром - в лес.

Так и сделали. Поехали налегке. Опять полуголодные. Но дом Чухина опять оказался закрыт. Стоим перед домом. Задумались. Но вдруг появилась женщина в сероватой одежде, в темном платке, повязанном вокруг шеи и низко опущенном на лоб. (Что-то в облике скромное: монашеское - показалось мне). Это была родственница Сережи Чухина или соседка, которой поручили присматривать за домом. Видно было, что она хорошо знала Рубцова. И, поговорив что-то с ним в сторонке, сразу пустила нас в дом.

Посидела немножко с нами (вечер был уже поздний), потом вышла в сени и следом за ней Коля. - Куда это они?

Вскоре дверь приоткрылась, женщина (почему-то шепотом) сказала мне: "Николай ушел спать на веранду, а вы можете отдыхать здесь. Закройтесь на крючок!"

Мне было неуютно одной в чужой комнате. Я не стала ложиться спать. Но и пойти (искать в темноте, куда и на какую веранду ушел Коля, не решилась. Правда, хотелось крикнуть: "Коля, где ты?"

Свернувшись калачиком, прилегла на детской кровати (видимо, Сережиной) и стала прислушиваться. Ни шороха, ни стука...

- Спит ли Коля? Не может быть, что спит. Два года назад, в Москве, в общежитии, он не спал и пытался открыть дверь... Может, и теперь? Но ведь у меня же крючок! Господ^{_{и, от кого я закрылась? От Рубцова...}}

Быстро бегу к двери, откидываю крючок и возвращаюсь на кровать. В доме тишина: ни скрипа, ни шороха, ни стука. В окошко заглядывает луна, оставляя светлые дорожки на полу. Проходит довольно много времени.

Сон не идет. Я думаю о Рубцове. Почти плачу. Как тогда, в дни нашего знакомств повторяю: "Что за человек этот Рубцов? Почему он держит меня около себя? Неужели и правда для того, чтобы я написала о нем? Хочет показать себя рыцарем? Или мое присутствие помогает ему писать стихи? (А это в его жизни - главное.) Все моя быть!!!"

Когда стало светлее, ночные тени растворились, решилась найти веранду, где должен быть Рубцов.

Оказалось, дверь его рядом и тоже не заперта. ("Ждал моего прихода?")

Только чуть нажала, и она открылась. Коля лежал на диване на спине, положив руки за голову. Он не спал. Притворно веселым голосом сказала: "Доброе утро! Как спалось?"

Коля посмотрел на меня невесело и не поднялся навстречу. Когда я подошла к ди вану, он легонько привлек меня к себе, как малолетнего ребенка, и произнес: "Ох, Неля Неля..."

Встал со словами: "Ну, ладно! Солнце подсушит росу и пойдем." Вошли вместе в комнату. Коля - сразу к полке с книгами. Взял томик Чехова и углубился в книгу. Читал? А может, делал вид, что читает?! Наконец, оторвался от чтения: "Пойдем!" Шли молча. Он впереди, а я сзади.

Тропа, выводившая к лесу через поле, оказалась перепаханной трактором. Кол остановился, задумался (в обход идти дальше), потом махнул рукой: "Пойдем так!" Не пошел, а запрыгал с боровка на боровок. Мне сначала было смешно: прыгаем, как козы. А потом уже стало не до смеха. Казалось, лес совсем рядом - рукой подать, а мы все прыгаем и прыгаем. Я молчу, а Коля еще ухитряется при этом говорить: "Такая она, такая..." С обидой и горечью мотает головой.

- Кто она?

- Ее мама. Она не любит меня! И продолжает опять: "Такая она, такая..."

- Какая это такая? - спрашиваю.

И он находит сравнение: "Как жандарм!" Я даже остановилась: "Но почему?" 

Коля, оглянувшись на меня, тоже остановился и продолжил: "Сижу дома, открывается дверь. Она заходит. Высокая. И начинает громко кричать. Ну, как жандарм..." Пашня оборвалась почти у самого леса. Место не грибное: сплошной кустарник. Коля пробежал вперед, а я задержалась: приманили красные бусинки костяники. Наклонилась, рву, рву веточками, поглядываю, куда Коля ушел, чтобы не потеряться. Но вдруг он сам бежит назад.

- Ты что тут, грибы нашла?

- Нет, ягоды собираю. Я люблю их.

- Я тоже, - отвечает он.

Ягода сочная, свежая, кисловатая, как зернышки граната. (Слышала, что в само деле, костянику называют северным гранатом.) Полакомились и пошли дальше.

В поведении Коли чувствовалась напряженность и недовольство: собой? Мной? Этой вылазкой? Молча брожу почти рядышком и ничего не нахожу. Слышу: Коля кричит: "Грибы есть?"

- Нет, - отвечаю.

- Иди сюда!

Пробираюсь к нему. Он стоит, улыбается и показывает рукой впереди себя: "Смотри!"

Смотрю: грибы!!! Под одной березой, под другой. Молоденькие, крепкие. Бросилась срезать, а они уже срезаны. Поднимаю глаза на Колю. Он продолжает стоять на том же месте, наблюдая за мной, и улыбается.

- Это ты?

Он кивает головой: "Чтобы порадовалась!" В лесу не чувствовалось ветра, на опушке - тоже. Видимо, плотный лесной массив задерживал его. Но шум был слышен, и Коля прислушивался, поглядывая на небо, словно ждал какого-то явления. Я тоже невольно стала следить за его взглядом. Заметила, что шум идет сверху: верхушки деревьев качаются, выравниваются и снова качаются, словно волны. И Коля наблюдает это. И вдруг говорит: "Когда ветер бежит по верхам..."

- Как ты думаешь, можно так сказать?

Говорю: "Наверно, можно. Ветер бежит с верхушки на верхушку. Похоже." Больше он не сказал ни строчки. Стихи не получились.

Быстро переключился: "Давай - костер!"

С большим старанием тащу высохшую елочку. Думаю: обрадуется, похвалит. А он как закричит: "Зачем ты это тащишь?" Рывком отбросил елочку в сторону. С серьезным, даже сердитым видом собрал сухой травы, бересты, мелких палочек. Запалил. Появился огонек. Получился не костер, а костерок. Скорее - костерочек. Наверно, так задумал. На нем ни сварить, ни обогреться было невозможно. Огонек для души.

Рядом, возле костерочка, наклонно полулежало надломленное, но уже высохшее деревце. Коля уселся на него, задумался. Я постояла у огонька и тоже села. Сидим, как две птицы, на жердочке. Молчим. Он первый нарушил молчание:

- Поедем домой. Все равно ничего нет. (Ничего нет... Грибов? Или ничего нет хорошего?)

И так, и так верно. Непутевая получилась поездка. На обратном пути уже не прыгали по пашне, пошли вдоль опушки. Лес уже кончается. И тут Коля (жалко, видимо, так быстро расставаться с лесом) говорит:

- Ты посиди здесь. Я один попробую сюда зайти.

"Посиди здесь!" Место удобное, сухой бугорочек, травка примята, рядом пачка из-под папирос. Кто-то тут сидел. И даже совсем недавно. Хорошее выбрал место. И вдруг мне стало жутко. Кто-то был! Вот так и мы. Были - ушли. Завтра сюда придут уже другие. И все останется в невозвратном прошлом. Мне стало так тяжело, что слезы навернулись на глаза.

---