Глава третья

Тайны духовного мира художника! Ох, уж эти невыносимые тайны, ох уж невыносимые открыватели сих тайн, легионеры чертовы! Что вы можете открыть?!

Что свобода - это отсутствие страха! Страха Божьего?!

Ну, уж увольте... Все ваши открытия - ложь, тщета и морок! Ваше призвание - сокрытие, сладострастное, безнадежное призвание. Подвизайтесь на поприще сокрытия - и радуйтесь, что до смерти времени необозрима нива бесплодия. И оставьте в покое тайны вечности, тайну души творца, ибо сия тайна не ведома самому творцу, - и неведение есть одно из условий истинного творчества.

Я знаю, что безответны мои призывы - и не умалится число желающих топтаться грязными, вонючими сапогами в чужих душах, но все-таки на что-то надеюсь. Тупо, бессмысленно, печально. Может, на чистые сапоги, а может, на белые тапочки, которые очень к лицу известным и безвестным любителям чужих тайн и горестей. Надеюсь, помимо воли. Против себя надеюсь.

Слава Богу, что Рубцову давным-давно не нужны ни тайны, ни надежды. А свою тайну он ценил, уважал и, может быть, даже побаивался.

Как-то совершенно случайно я застал его за чтением собственной книги. Это была знаменитая «Звезда полей». Он торопливо сунул ее под подушку, но я был очень весел и бесцеремонно вопросил:

- Ну как книжица?!

- А ты знаешь - ничего получилась, - не раздражаясь моему подгляду, задумчиво, как самому себе, сказал Рубцов. Не все конечно, но ничего... Ничего... - весело высверкнул глазами и добавил: - А интересно читать самого себя... Я вот сегодня впервые себя прочитал... Будто и не я книгу написал... Да и во многом не я...

Мне думается, не редакторов имел в виду Рубцов, признаваясь в странном отчуждении от написанного и изданного. Но это было не отторжение себя, не отстранение себя от созданного, а признание соучастия Всевышнего.

В те годы в моде была этакая киноактерская отстраненность, этакая многозначительная причастность к тайнам на заурядных лицах. Отечественные интеллектуалы грезили Камю, с тупым захлебом зачитывались его программной работой « Посторонний» - «Экзистенциализм!.. Экзистенциализм!!..» - глухо ухало из интеллектуальных помоек.

- А главный столп этого - черт, язык сломаешь - экзистенциализма Жан Поль Сартр гостил в СССР и благосклонно соизволил посетить Литинститут им. Горького.

Не помню, был ли на встрече с ним Рубцов, но явственно помню значок с изображением председателя Мао на лацкане гуманнейшего Сартра.

Нет, братцы горемычные, пить надо все-таки меньше - и экзистенциалистам, и не экзистенциалистам, и маоистам, и мунистам. А то ведь запросто можно перепутать эссенцию с экзистенцией, а тормозную жидкость с мятным ликером...

По Сартру свобода есть отрицательность по отношению к бытию. И Рубцов, ей Богу, мог вполне служить живым примером сей отрицательности. Но только не для посвященного!..

Рубцов ни от чего не отстранялся, разве от плохих людей... Но и то не очень... А свобода была его сущностью, но это была Божественная свобода - и не зря им четко и кратко сказано:

- О чем писать?! На то не наша воля!

Божественная воля диктовала строки, - и он был истинно свободен в Божественной воле, а не маялся лжепризраками чужих философских теорий.

С моста идет дорога в гору. 

А на горе - какая грусть! -

Лежат развалины собора, 

Как будто спит былая Русь. 

Былая Русь! Не в те ли годы 

Наш день, как будто у груди, 

Был вскормлен образом свободы, 

Всегда мелькавшим впереди!

Эти вещие строки он как бы оборонил мимоходом. Они были опубликованны, - и удивительно, никто не видел в них крамолы. А ежели б подобное было сказано кем-нибудь из диссиденствующих?! О, эти бы строки переписывали, перексерокопировали, заучивали бы и декламировали под тремя ватными одеялами.

А образ свободы и ныне все мелькает и мелькает - и все впереди, но упорно блазнится, что давным-давно позади...

А как же советская железная цензура и дубопаркетный редакторский беспредел?! Как это они прозевали Рубцова?! Как это они профукали такого поэта?! А вот так - взяли и просмотрели: «... пущай живет - все равно, рано или поздно подохнет!..» К сожалению, оказалось рано!..

Неизмеримо количество стенаний, отчаянного бессилия и бес сильной ненависти, порожденной этой системой редактуры. О, истошные вопли, о, разрываемые рубахи, о, разбитые стаканы! И по сию пору слышится неугомонное честноголосье:

«... Да у меня б во книга вышла! Да если б не цензура, мать ее так! Если б не эти перестраховщики издательские - я б такие стихи гроханул, - Россия вздрогнула б! Лучшие строки покорежили! У, гады! Ну, ничего, ничего! Еще поквитаемся!.. Еще придет наше времечко!.. »

Пришло, не заставило себя ждать. Не зря орали.

Но тогдашние мелкие издательские бандиты действительно обладали зверским чутьем на все талантливое - и по мере возможностей давили и выдавливали из советской поэзии русскую поэзию. Помогали - и порой совершенно бескорыстно - пробиваться наверх хроническим бездарям, а таланты пробивались и, увы, убивались сами. Но вот незадача, сгинула в небыль и в демократию партийная, цензурная нечисть, запаршивели, растеклись, растворились в литературном бомжатнике былые всесильные редакторы и крысы-редактрисы, а где же книги, от которых должна была вздрогнуть матушка-Россия?! Куда это грохнулись-подевались, в каких закромах Родины и Союза писателей России таятся?!

И другая песня слышится. Талдычат честные, неугомонные голоса:

«...Эх, рынок чертов! Управы на них нет, издают хрен знает что! Но ничего, ничего! Найдем спонсоров - такую книгу грохнем, - Москва вздрогнет.»

Оказалось, что отстраненный, свободный рынок страшней партийной цензуры. Во сто крат страшней. И оказалось, что свобода это не отсутствие страха, а совсем другое отсутствие.

И вот уж не думали, не гадали, а воплотились розовые грезы достопочтенного Сартра, - и свобода стала истинной отрицательностью по отношению к бытию. Но не знают рабы, что остались рабами, и земля подавилась пустыми гробами...

Удивительно, но никогда не слыхал от Рубцова сетований по поводу редакторского произвола, хотя доставалось ему с лихвой. Достаточно прочитать его редкие письма друзьям и издательским прихлебателям.

Но не удалось бесам цензуры погасить свет «Звезды полей». Не вздрогнула от этой книги Россия, но, наконец, вздохнула в полную грудь, - свет ее и поныне спасает наши души от мрака и погибели. И мера сему свету - вечность. А супротив вечности - ничто демоны и бесы. Зримые и незримые, существующие и несуществующие, прошлые и грядущие.

А время?! Время - тень вечности. Категория жестокая, злая, но, увы, необходимая. В поэзии время жестоко расставляет все по местам, как бы способствуя кристаллизации вечности и выпаданию в осадок бесчисленных «гороподъемных» шедевров типа «За далью даль», «Суд памяти», «Братская ГЭС», «Лонжюмо» и т. д.

Но в те годы производители стихотворческого метража гордо реяли на поверхности и выше поверхности общественной жизни, гремели, громыхали - и свысока взирали на истинных творцов. Числили в чудиках Тряпкина, Глазкова, Прасолова и, естественно, Рубцова. Дескать, чирикают там чего-то, ну и пусть себе чирикают... Кто их услышит за громовым, эстрадным «Миллион, миллион алых роз» или за «Был он рыжим, как из рыжиков рагу...» вознесенско - рождественских.

А ведь пророческие строки: здесь и предчувствие грядущей инфляции - и портрет Чубайса в натуре «Был он рыжим, как из рыжиков рагу!..» И какие фамилии: Вознесенский, Рождественский!.. Княжеские фамилии, не то, что какие-то холопьи -Тряпкин, Прасолов, Рубцов, Кузнецов, Казанцев, Котюков... Впрочем, и фамилия Пушкин не очень благозвучна, да и Тютчев как то не очень. Но опустим рассуждения о фамилиях и псевдонимах ради краткости изложения.

Но иногда властители поэтического олимпа того времени снисходили до литературных «холопов» и даже помогали. И поистине можно склонить голову перед редакторским подвигом Ленинского лауреата Егора Исаева, который вопреки всему и, может быть, в первую очередь, вопреки самому себе дал добро на выход в свет в издательстве «Советский писатель» этапной русской книге «Звезда полей».

И не надо нынче уважаемому Вадиму Валериановичу Кожинову, много сделавшему для пропаганды творчества Рубцова после его смерти, уверять публику, что он открыл нам поэта при жизни. Сие открытие принадлежит другим. И что-то я не припомню, чтобы мы занимали «в долг» с Рубцовым на опохмел у Кожинова. Вот у Куняева занимали, у Наровчатова неоднократно, даже у Марка Соболя и Натана Злотникова...

Нет, братцы, пить надо все-таки меньше! И издателям, и не издателям, и редакторам, и не редакторам, и бывшим членам Союза писателей СССР, и нынешним многочленам с будущими членами Союза писателей России!

А петь можно и без пьянки:

В этой деревне огни не погашены, 

Ты мне тоску не пророчь...

И кое-кто поет. Поет и не думает о водке. Да и чего о ней думать?! Она сама никогда нас не забывает.

---