О, жизнь моя! Зачем была 

и чем ты для других явилась? 

Кому ты счастие дала 

и горем на кого свалилась? 

Кого сторонкой обошла, 

кого-то крепко зацепила. 

Кого любовью обожгла? 

О жизнь моя! Кого убила?!

Запевку своего рассказа я начала со стихотворения Людмилы Дербиной. Да, той самой Людмилы, которую мучительно любил наш знаменитый земляк Николай Рубцов.

Передо мной двадцатишестилетней давности рубцовская рецензия на сборник стихов под названием "Крушина". "Ласковость", "очень русская открытость", "многокрасочность" - так в ней охарактеризовано Людмилино поэтическое творчество. А вот и небольшая выжимка из той же рецензии: "Нередко очаровывает душу удивительно емкая, своеобразная музыкальная ритмика ее стихотворений, которая придает всему творчеству Дербиной широкую, спокойную русскую напевность".

Сборник "Крушина" готовился к изданию в Архангельске и вот-вот должен был появиться на свет в Северо-Западном книжном издательстве. Но осуществиться сему было не суждено - сбылось пророчество Николая Рубцова: "Я умру в крещенские морозы..."

Отбыв срок тюремного заключения, Людмила Александровна вышла на свободу, и вполне понятно было ее желание опубликовать свои стихи, найти своего читателя. Но... Людское непрощение - мучительнее неволи.

В начале 80-х годов Дербина работала в библиотеке Академии наук СССР на Биржевой линии Васильевского острова. Каждый день на службу и обратно ходила по Третьей линии, где в одном из домов жил Федор Абрамов. В справочнике Союза писателей отыскала его точный адрес. Однажды зимой собралась с духом и, захватив папку по своими стихами, пошла к Абрамову.

Дверь открыла миловидная женщина, с поблескивающей в волосах сединой. Людмила Александровна представилась и объяснила, зачем ей нужно видеть Абрамова, но жена писателя ответила, что Федор Александрович болен, а когда поправится, то все равно ее стихами заниматься не будет, так как очень занят.

- Извините, до свидания! - промолвила незванная посетительница и бросилась вниз по лестнице. Чувствовала она себя в те мгновения так, словно ей дали оплеуху.

После неудачного похода к Абрамову прошел почти год. Обида несколько улеглась, и Дербина опять набралась храбрости. На этот раз (зимой 1983 года) она послала Федору Александровичу письмо, приложив к нему свои деревенские стихи.

В середине февраля получила ответ.

"Не знаю, как к Вам обращаться, - так начал Абрамов свое письмо. - Сказать: Людмила - ничем не оправданная фамильярность. Назвать "уважаемая"... а какая же Вы "уважаемая", когда я считаю Вас виновницей гибели Николая Рубцова, этой блистательной надежды русской поэзии?

Читать дальше не было сил, Людмила отбросила письмо и с ревом повалилась на кровать.

Далее в том письме Федор Александрович уповал на Господа, чтобы страшный Людмилин грех сняло время, а еще признавался в том, что ему очень, очень хотелось бы верить, что она не так уж виновата, как считают. А далее Дербина нашла в письме то, чего ждала от Абрамова более всего: "Стихи Ваши прочитал. Не все в них мне понравилось, но "Музей Малые Корелы" меня взволновал. По-моему это стихи. Впрочем, оставим разговор о стихах до встречи. Вы ведь, насколько я понял, хотите встретиться со мной? Так? Скоро не выйдет. Сейчас я в Комарово, в Доме писателей, и вернусь оттуда числа 10 марта. Вот тогда и позвоните мне. 233-04-65. Всего Вам доброго и спасибо за добрые слова о моих книгах. Федор Абрамов. 12 февраля 1983 года".

Федор Александрович в коротком телефонном разговоре назначил встречу на 15 апреля в Ленинградском Доме писателей имени Маяковского. Людмила Александровна пришла раньше и ждала у подъезда. И вот со стороны набережной Невы увидела фигурку в сером плаще и пошла на встречу Абрамову.

Разговаривали они, сидя за столом в огромном зале, по соседству с которым гуляла шумная свадьба. Смех, крики, громкая музыка сильно мешали. Абрамов иногда морщился, выражая неудовольствие по поводу неуместного в этом учреждении веселья.

Федор Александрович принес с собой много исписанных листочков. Это были его замечания по поводу прочитанных стихов. Он заглядывал в них и говорил. Но из-за безудержно-ликующих возгласов веселящейся компании Людмила Александровна улавливала не все его слова, а переспросить или подсесть поближе стеснялась.

Несомненно, это была своего рода рецензия на ее стихи. Писатель говорил очень конкретно, со множеством примеров, а когда высказался, то скомкал листочки и выбросил в корзину. А Людмила Александровна не остановила его и не взяла те листики себе на память. До сей поры не может простить той своей робости.

Она сказала тогда своему рецензенту, что будет потихоньку, по кирпичику строить "стенку" своего "Дома". Имея в виду свои стихи. На что Абрамов ответил: "Да у вас не кирпичики, а настоящие кирпичищи!" И добавил: "Чтобы вас сейчас напечатать, об этом не может быть и речи". Заговорил об этом сам, хотя Дербина о ходатайстве его не просила. Но он-то, писатель, знал: если человек пишет, значит, ему надо печататься.

Людмила Александровна, как могла, рассказала о своей "истории", и видела как искренне Абрамов озаботился ее будущим. "Не теряйте надежды, - сказал он ей. - Вы должны подняться над своей судьбой. Для этого нужны силы и нравственные, и физические. Как ваше здоровье?"

Дербина удивилась неожиданному вопросу и ответила, что особо не жалуется на свое здоровье, на что собеседник коротко бросил: "Вот и живите! Пишите и не отчаивайтесь. Вас может спасти только чудо!"

Беседовали они и о поэзии, и о поэтах. И, конечно же, Федор Александрович с восторгом отзывался о Николае Рубцове как о большом русском поэте. Людмила Александровна призналась, что у нее написаны "Воспоминания о Николае Рубцове". "Так что же вы молчите? - удивился Абрамов и очень огорчился, что она не принесла рукопись с собой. Дербина стала оправдываться, объясняя, что не взяла намеренно, дабы чересчур не загружать Федора Александровича своими проблемами. Тут же они условились, что она вышлет "Воспоминания" завтра же по почте.

Прошло не менее трех часов, пока собеседники, наконец, поднялись из-за стола, вышли из зала и стали спускаться по лестнице.

"Абрамов шел впереди меня и казался мне маленьким, миниатюрным, - вспоминает Людмила Александровна. - Он ведь после болезни. Слабенький. А я - здоровенная, крупная... Мы шли с ним по набережной Невы и разговаривали, и он снова мне сказал, чтобы я не падала духом, что все еще может измениться к лучшему, а на прощание опять повторил: "Вас может спасти только чудо". Он надежду мне подавал.

У Троицкого моста мы распрощались, и Федор Александрович пошел на противоположный берег. Там, на Петроградской стороне, он уже обживал последнюю свою квартиру. Разве могла я предположить, что ровно через месяц его не станет?"

На следующий день Людмила Александровна выслала Абрамову бандерольку с "Воспоминаниями о Николае Рубцове".

Спустя неделю позвонила.

- Нет, не получал, - ответил Федор Александрович.

Через три дня снова позвонила. Поздоровалась, представилась, а в ответ вдруг услышала высокий звук наподобие протяжного и-и-и. Сначала она не поняла природу столь странного звука, но тот вдруг оборвался и голос Федора Абрамова обрадованно пропел: "Люд-ми-ла А-лек-са-ндровна-а! По-лучи-ил! По-лучи-ил! Про-чита-ал!". Вслед за распевом в перемежку с похвалой запальчивый монолог, завершившийся словами: "Сейчас я уезжаю в Испанию, но сразу же, как приеду, встретимся. Слышите? Сразу же встретимся!"

Потерявшая дар речи поэтесса слушала все это будто в полусне. Радость захлестнула ее, она вдруг поняла: Федор Абрамов разговаривал с ней, как с давним другом. И этот протяжный звук в начале был ни что иное, как характерная манера северян издали приветствовать друг друга. Разница лишь в том, что гласные в этом приветствии каждый выбирает по собственному усмотрению. Один - а-а-а, другой - о-о-о, а Федор Александрович облюбовал и-и-и.

"Абрамов меня признал, он мне поверил, а, может быть, и пожалел меня. Если бы он был жив, мы стали бы друзьями. Уверена в этом" - так убежденно говорила мне Людмила Александровна во время нашей беседы.

Как мы знаем, в Испанию Абрамов не уехал и скоро оказался в клинике. Туда он захватил с собой дербиновскую рукопись.

Если бы Людмила Александровна о том ведала, она вряд ли отправилась встречать Пасху в Печеры. В Ленинград возвратилась только двенадцатого мая, а четырнадцатого Абрамов умер и унес с собой в могилу то, о чем хотел сказать при встрече.

Почему Федор Александрович захватил с собой в клинику рукопись Дербиной, остается загадкой. Хотел еще раз перечитать ее? Вполне может быть. Но можно предположить и другое: собирался по больничному телефону разыскать автора "Воспоминаний" и пригласить на разговор. Посещать Абрамова не запрещалось: и жена, и племянница, и друзья часто к нему приходили.

Известно, что Федор Александрович - человек очень обязательный: пока не выполнит обещанное, не успокоится. Но Дербиной в Питере не было...

Накануне операции писатель отдал рукопись своему другу Евгению Демьяновичу Мальцеву. Отдал со словами: "Ты прочти! По-моему, из всех поэтесс эта - сейчас лучшая". К "Воспоминаниям" Дербиной, как и к ее стихам, Федор Абрамов отнесся очень серьезно и заботливо.

Людмила Александровна была на гражданской панихиде в Доме писателей и оплакивала покойного как самого родного на свете человека. А его вдове решилась позвонить лишь где-то в июле - надо же было узнать судьбу рукописи.

"Сначала мы обе рыдали, - вспоминает Дербина. - Две русские бабы завыли. Одна на одном конце провода, другая - на другом. Да что мы! Тогда скорбила вся Россия. Наконец, сквозь рыдания Людмила Владимировна мне объяснила, что рукопись моя у одного надежного человека, она ему позвонит, и он меня разыщет. Так и случилось".

После смерти Абрамова его "покровительство" над отверженной поэтессой не истаяло. Судьба свела Дербину с Еленой Григорьевной Михайловой. Той самой восьмидесятидвухлетней жительницей Петергофа, которую за полтора месяца до своей кончины навещал Федор Абрамов. Ему она поведала удивительные истории. Они потрясли Федора Александровича, и он в порыве творческого вдохновения почти сразу же написал три своих последних рассказа "Потомок Джима", "Есть, есть такое лекарство" и "Степка".

Михайлова и Дербина дружили всего два года. Эту удивительно добрую и мудрую женщину Людмила Александровна называла "светлячком".

"Именно Елена Григорьевна подвигла меня исполнить епитимью. И ноша тяжкая свалилась с меня" - призналась мне поэтесса.

А чудо, о котором пророчествовал Абрамов, свершилось спустя десять лет после его кончины. "Воспоминания о Николае Рубцове" напечатал санкт-петербургский "Криминальный вестник", московский альманах "Дядя Ваня" и самый русский из всех русских журналов - журнал "Слово" (его редактирует наш земляк Арсений Ларионов). В придачу к этому в 1994 году в Вельске пятитысячным тиражом вышел поэтический сборник Дербиной "Крушина".

Я видела, как счастливая поэтесса по просьбе своих читателей подписывала книжки, и была по-человечески рада за нее. Но больше всего в те мгновения я все же гордилась нашим великодушным земляком Федором Александровичем Абрамовым.

---

Источник: газета "Правда Севера" (Архангельск) (22.08.1996)