Певец «звезды полей», «русского огонька», затерянного в снежной пустыне, «зеленых цветов», Рубцов в сознании многих читателей воспринимается только в этом привычном контексте, но большие и малые города в своем образном звучании, с их людьми, пейзажами и внутренней особой жизнью, так же неотделимы от его лирики, как и деревни, луга и темные леса. Путешествия, поезда, пароходы, автострады — это темы дороги; «моряцкие» стихи — тоже в стороне от темы, хотя пристани и пути к ним в пределах городской черты.

«Городские» стихи разделяются на «ленинградские» и «вологодские». «Ленинградские» охватывают пятилетний период — с 1957 по 1962 год, а «вологодские», судя по уже установленным датам, писались со второй половины 60-х годов, когда поэт уже вернулся из Москвы на родную землю, и — до конца.

Все «ленинградские» стихи, за исключением разве стихотворения «В гостях», относятся к ранней лирике поэта, когда его поэтический голос только устанавливался, причем стихи эти для печати им не готовились, писались для друзей, для чтения на людях.

Рубцов стремился к общению с пишущими людьми, бывал на занятиях лито «Нарвская застава»; запомнились мне его публичные чтения стихов в ДК им. Горького, на Металлическом заводе, в Доме писателя им. Маяковского.

И хотя «ленинградские» стихи в большинстве своем при жизни поэта не печатались, они звучали, обсуждались, по ним судили о творческом росте Рубцова.

Стихотворение «Грани» — программное. В нем поэт впервые поведает в стихах о своей раздвоенности:

Я зрею
Под рявканье МАЗов
На твердой
Рабочей земле.
Но хочется
Как-то сразу
Жить в городе и селе!

Поначалу покажется, что ритмика стиха маршевая, но по общей тональности стихотворение озорное, самоироничное, созданное как бы для пения под гитару: «Я вырос в хорошей деревне! Красивым — под скрип телег!»

Обращает на себя внимание обилие восклицательных знаков, в пяти строфах их восемь,— строки не читаются, не поются даже, а выкрикиваются, и в крике этом прорывается злое признание:

Мужал я
Под звуки джаза,
Под голос
Притонных дам,—
Я выстрадал,
Как заразу,
Любовь к большим городам!

Стихотворение контрастно, в нем упоминание и о «деревенской царевне», и о «голосе притонных дам», «скрип телег» и — «рявканье МАЗов», так что концовка вполне естественна:

Меня же терзают
Грани
Меж городом и селом...

«Терзают» — это тоже из романса, а «грани» — деталь геометрическая и архитектурная, едва ли не ставшая здесь орудием пытки...

«Не пришла». В этом небольшом стихотворении Николай Рубцов намечает блоковскую атмосферу не только созданием определенной поэтической ситуации, введением «матросского сурового отряда», «болотного» света из окна ресторана, но и перебоем взятого уже широкого свободного ритма на звучание блоковской строфы:

Ты и раньше ко мне
                               приходила не скоро,
А вот не пришла и совсем...

И в то же время стихотворение это — рубцовское. Мотив Блока здесь интуитивно использован им для воссоздания петроградского силуэта, этот мотив соседствует с графически точным пейзажем:

От асфальта до звезд
                               заштрихована ночь
                                                           снегопадом...

Фигура героя стихотворения не обозначена графически, дается в чисто эмоциональном плане:

Сумасшедший, ночной, вдоль железных заборов,
Удивляя людей, что брожу я?..

Нет, это не фигура из блоковского стиха, это чисто рубцовское видение, которое так хорошо мы запомним потом в метельной пыли скитаний, бредущее к «русскому огоньку»...

В конце стиха Рубцов вновь обращается к образу снега и, повторяя строку

Снег глухой,
                 беспристрастный, бесстрастный, холодный,—

неожиданно завершает интонационную линию:

Мертвый снег,
                   ты зачем не даешь мне покоя?

Это сильное и психологически, и по мастерству стихотворение открывает драматическую тему неразделенной любви в лирике Рубцова.

В стихах «Эх, коня да удаль азиата» и «Дышу натруженно, как помпа» есть легкость, ирония, юмор, бытовая разговорность, даже альбомность:

Ах, если б в гости пригласили,
Хотя б на миг, случайно пусть,
В чудесный дом, где кот Василий
Стихи читает наизусть!

Это — другая сторона натуры и лирического темперамента Рубцова.

Но вот поэт приходит в гости не к любимой девушке, а к своему собрату по перу. Я имею в виду одно из лучших «городских» стихотворений Рубцова «В гостях».

Трущобный двор. Фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
И желтый свет в окне без занавески
Горит, но не рассеивает мглу.
Гранитным громом грянуло с небес!..

Стихи о пережитом сегодняшнем дне, а встает образ Петербурга.

Нагнетание мрачного тона идет с первой строки, постепенно нарастая, прорываясь вдруг громом с небес — и гром-то «гранитный»!

Быстро меняется лексический ряд, вместо «грома с небес» появляются «притонное жилище», коридор коммуналки, табурет, образ отяжелевшего от вина поэта-«волка».

Он говорит, что мы одних кровей,
И на меня указывает пальцем,
А мне неловко выглядеть страдальцем,
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

Упреки «волку», поэту, чья лира гаснет, возникают в думах автора, но «случайный крик», раздавшись над богемой, нарушил беседу, и все живое опять превратилось в действо, в страшную гротесковую картину торчащих обрубков «соседа», «теток», «бутылок водки», «слов», «рассвета»...

В конце опять возникает дума автора, не связанная будто с нарисованной картиной:

Когда толпа потянется за гробом,
Ведь кто-то скажет: «Он сгорел в труде».

С этим «городским» стихотворением Н. М. Рубцов выходил на поле настоящей, большой русской литературы.

Ленинградский период был важен для Рубцова и обновлением, и пополнением культурного базиса: на занятиях лито, которые он посещал, о чем свидетельствует и автор этих строк, обсуждалась работа не только молодых авторов, но и изучалась поэзия Серебряного века, поэтов 20-х годов от Пастернака до Заболоцкого. На литературной арене тех лет шумно выступили Евтушенко, Вознесенский, Рождественский...

Так что поиски своего голоса у Рубцова проходили в обстановке живой, в обстановке борьбы мнений и стилей...

---

Опубликовано в сборнике "День поэзии", 1981 г.