"Привет, Россия..."

Для представления об эстетических и поэтических принципах Рубцова в конце 60-х годов характерно стихотворение "Ферапонтово" (1970), где все направлено на возвышение, возвеличивание земной, но неотделимой от неба красоты, а "дивное диво" подлинного искусства возникает не только из природы, но и из человеческой души и мечты.

В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то божье в земной красоте.
И однажды возникло из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы,
Диво дивное в русской глуши!

Речь идет об основании в конце XIV — начале XV века преподобным Ферапонтом Белозерским на севере Вологодской губернии, близ города Кириллова, монастыря, названного впоследствии, как и прилегающее к нему селение, его именем. В конце XV века на территории монастыря был построен собор Рождества Богородицы; великолепные росписи в нем, выполненные гениальным живописцем Дионисием, прекрасно сохранились до наших дней.

Именно об этом и говорит стихотворение Рубцова, передавая в самих внутренне контрастных, как бы прорывающихся сквозь тьму ("В потемневших лучах...") и в то же время гармоничных образах божественное и святое начало искусства ("Что-то божье в земной красоте"), быть может, сам характер иконописного рисунка великого мастера, его устремленных к небу фигур, светлых и прозрачных тонов и красок:

И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, небывалой досель...
Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле..

Определение художника и его творчества — "небесно-земной Дионисий" — говорит о понимании поэтом самой сути прекрасного, о высокой миссии его создателя. И совсем не случайно образ небесного и земного простора возникает в программном стихотворении "Привет, Россия..." (1969). В нем по-особому емко и целостно представлены основные компоненты художественного мира поэта: родина, ее природа и история, вся бескрайняя земля, мотив движения, скитаний по ней, стихии ветра и света, наконец, всепроникающая музыкальная, песенная стихия.

Привет, Россия — родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...

Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле — по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.

В этих стихах наглядно видно слияние для поэта в одно целое родной деревни и — мира, поля и — неба, старины и — сегодняшнего дня. И все это пронизано ничем не одолимой любовью к родине, которая дает силу и радость, счастье и покой, чувство умиротворения, единства с землей и миром:

Привет, Россия — родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!

Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..

Характерны образы, соединяющие землю и небо: "изба в лазурном поле; "Как миротворно в горницу мою / По вечерам закатывалось солнце"', "Как весь простор, небесный и земной, / Дышал в оконце счастьем и покоем..." В этих стихах нераздельны обычная крестьянская изба, "низкий дом" и "лазурное поле" под бескрайним небом, "достославная старина" и нынешний день с его бурями и болью, "ливнями и зноем" — таковы пространственно-временные координаты осмысления и восприятия поэтом родины, России.

Вопреки самокритичному признанию: "Мой стиль, увы, несовершенный...", сделанному, кстати, в ранний период, когда художественная манера поэта еще складывалась и, действительно, была далека от совершенства, — стилевая палитра зрелого Рубцова богата и многообразна. В ней естественно сочетаются импрессионистическая зыбкость красок, рисующих переходные состояния природы, времени суток ("меж этих померкших полей", "мелькнувшая легкая тень" и др.) и отчетливая экспрессивность письма, когда речь идет о грозных стихийных явлениях — вихрях, вьюгах, бурях. Один лишь пример из стихотворения "Во время грозы":

Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем и громом!
И ветер начал вкривь и вкось
Качать сады за нашим домом.

Завеса мутного дождя
Заволокла лесные дали.
Кромсая мрак и бороздя,
На землю молнии слетали!

И туча шла гора горой!
Кричал пастух, металось стадо,
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.

Эта нота умиротворения и святости, которая возникает в финале, очень характерна и значительна. Подобные мотивы, соединяющие в себе земное и небесное начало, нередки в стихах Рубцова, особенно в поздний период. Они пронизывают всю художественную ткань и образную структуру стихотворения "В глуши" (1968), находя выражение в сквозных анафорических повторах, определяющих его композицию:

Когда душе моей
Сойдет успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес...

<...>

Когда душе моей
Земная веет святость,
И полная река
Несет небесный свет...

Рубцов прошел непростой путь нравственно-эстетических, духовных, религиозно-философских исканий. В воспоминаниях о нем вологодский писатель А. Романов отметил: "Сама природа русского духа давно нуждалась в появлении именно такого поэта, чтобы связать полувековой трагический разрыв отечественной поэзии вновь с христианским мироощущением. И жребий пал на Николая Рубцова. И зажегся в нем свет величавого распева и молитвенной исповеди".

Свое определение процесса духовных поисков поэта дал В. Бараков: "В творчестве Рубцова отразилось то переходное сознание, которое свойственно сейчас большинству русских: тяжелое расставание с атеизмом и медленный путь через искушения язычества к православной религии". Об этом же по сути пишет один из биографов поэта Н. Коняев, подчеркивая "его путь к православию, пролегающий не через церковь, а через русскую классическую поэзию", "через язык, через культуру".

Творческая эволюция поэта, а его зрелые и поздние произведения являются убедительным подтверждением того, что Рубцов искал и нашел духовную опору своего поэтического мировосприятия в православии. Открытость, распахнутость души и сознания перед миром, постоянное устремление к высшим нравственным и духовным ценностям, вдохновенный порыв, направленный на постижение земных истоков небесной красоты, — все это составляет основу художественного мироощущения поэта, его лирического мирочувствования.

Рубцов считал первейшими свойствами истинной поэзии "лиризм, естественность, звучность". В зрелый период творчества он "предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас". Это определяет и своеобразие его стиля, эволюцию в сторону реализма, естественности, простоты, особого, возвышенно-духовного, можно сказать, божественного настроя, эмоциональной и смысловой насыщенности, глубины слова и образа, тягу к стилевому синтезу и гармонии.

Что же касается ритмико-интонационных особенностей, то, вопреки существующему мнению о "монотонности" рубцовских строк, стих его весьма разнообразен. Его метрика и ритмика, ориентированные в основном на традиции русской классической силлабо-тоники, в то же время открывают в ней новые возможности, обогащая звуковой и интонационный рисунок живыми красками современной народной речи.

На раннем этапе Рубцов особенно интенсивно проходил путь исканий, в том числе и в собственно стиховой сфере. Вспомним название раздела "Звукописные миниатюры" в его первой книге, где есть, к примеру, такие строки: "Паром. / Паромщик.- / Перевоз. / И я с тетрадкой и с пером. / Не то что паром паровоз — / Нас парой весел вез паром" ("На перевозе", 1960) или — "Хоть волки есть на волоке / И волок тот полог, / Едва он сани к Вологде / По волоку волок" ("Старый конь", 1961).

И хотя сам поэт не считал подобные стихи экспериментальными, однако они все же вызывают впечатление избыточной инструментовки, словесно-звуковой игры. Рубцов вполне сознательно относился к этим опытам. В предисловии к тому же рукописному сборнику "Волны и скалы" он замечал: «Любая "игра" — не во вред стихам, если она — от живого образа, а не от абстрактного желания "поиграть", если она — как органичное художественное средство».

В своем поиске Рубцов в это время ориентировался на различные традиции, и мы можем встретить у него следы влияний и даже подражания самым разным поэтам — от Есенина ("... О печали пройденных дорог / Шелестеть остатками волос" — "Элегия") до Маяковского («И тральщик / тралфлота / треста / "Севрыба" / Пошел / промышлять / в океан...» — "В океане").

В пору поэтической зрелости Рубцов активно разрабатывает прежде всего классические размеры. В его стихотворениях преобладают двусложные размеры: 5-стопный ("Видения на холме", "Звезда полей", "Русский огонек", "Шумит Катунь", "О Московском Кремле", "Привет, Россия...") и 4-стопный ямб ("Стихи из дома гонят нас...", "В минуты музыки", "Душа хранит", "Сосен шум"), 5—4-стопный хорей ("Элегия", "В горнице", "До конца").

Из трехсложных размеров на первом месте стоит 3-стопный анапест, которым, в частности, написаны "Утро утраты", "Сергею Есенину", "О Пушкине", "Осенняя луна", "Зимняя ночь", "Ферапонтово", реже встречается дактиль ("Тихая моя родина", "У размытой дороги", "Осень! Летит по дорогам...") и амфибрахий ("Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...", "Дорожная элегия").

Весьма плодотворны были опыты Рубцова в области белого стиха — 5-стопного ямба ("Осенние этюды"), а также дольника — в разных его вариациях ("Грани", "На ночлеге" и др.). В целом хотелось бы еще раз подчеркнуть творческий подход поэта к использованию классических размеров, к их обновлению и жизненному наполнению, его постоянное стремление максимально раскрыть выразительные возможности метрической и звуковой организации стиха.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги, вновь обратим внимание на проблемно-тематическое, жанровое, стилевое богатство и многообразие поэзии Рубцова, цельность и единство его поэтического мира, сложность, противоречивость и глубокую внутреннюю органичность его художественной системы, ее становления и формирования, ее столь яркого проявления в стихах зрелой поры.

Поэзия Рубцова вобрала и отразила важную сторону литературного развития второй половины XX столетия. Безусловно правы те, кто отмечал, что его творчество не сводится к понятиям "тихой лирики", "деревенской поэзии", хотя деревня, сельская природа и быт всегда были особо притягательными для поэта и, очевидно, есть основания говорить об этом в связи с формированием и развитием в 60—70-е годы так называемого "почвенного направления" в русской поэзии (А. Прасолов, Б. Примеров, Н. Тряпкин, О. Фокина и др.).

И все же его лирика, не укладываясь в рамки какого-либо направления или "школы", встает прежде всего в другой, гораздо более внушительный литературно-поэтический ряд, соотносится с большими явлениями национальных классических и фольклорных традиций, которые он по-своему возрождал и обновлял. В числе поэтов, чей опыт впитывал и преображал Рубцов, могут быть, безусловно, названы имена Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Кольцова, Никитина, Блока, Ахматовой, Есенина, Твардовского, Заболоцкого, Кедрина.

Из поэтов-современников он ощущал творческую близость и был в дружеских отношениях не только с А. Яшиным, С. Викуловым, Вл. Соколовым, Ст. Куняевым, но и с Г. Горбовским, Н. Анциферовым и некоторыми другими. С большим интересом и уважением относился к песенному творчеству В. Высоцкого. В его записной книжке был и телефон И. Бродского, стихотворение которого "Слава", посвященное Е. Рейну, сохранилось среди рубцовских бумаг.

Жизнь и творчество Рубцова пришлись на самые сложные и трагические десятилетия в истории России XX века и оборвались преждевременно, не дав реализовать все незаурядные возможности его таланта. Но и то, что он успел сделать, вошло яркой и неповторимой страницей в историю русской поэзии, стало несомненным вкладом в духовную культуру, впитав и творчески продолжив русскую национальную традицию, по-своему отразив существенные и характерные тенденции литературно-поэтического процесса.

стр.11