Без сомнения, творчество поэта Николая Рубцова настолько самобытно, что любой из нас может с полным правом сказать: еще один неповторимый талант родился на земле русской.

За свой короткий срок жизни Николай Рубцов сумел образовать и протянуть живую связующую нить от классической русской поэзии к современности, тем самым запечатлев "общенародное, исторически преемственное, но не преходящее духовное достояние" (Ю. Селезнев) национальной жизни русского народа.

Воспринимая былое как реально существующее, он с пронзительной откровенностью верил в благополучие России и до конца боролся за ее будущее, с честью отстаивая свое право быть ее поэтом.

Когда-то, еще мечтая "по-мальчишески в дым", радостный только от того, что его приняли в Литературный институт, Николай Рубцов, полный оптимистических надежд и замыслов, вдохновленный космическим полетом советских космонавтом Андрияна Николаева и Павла Поповича, так уж совпали обстоятельства, написал экспромт "На злобу дня", в котором признался, что он тоже хотел бы "на просторы Вселенной".

Концовка была неожиданной, скрывающая в себе не только восторг подвигом космонавтов, но и горькую иронию:

Люди! Славьте во все голоса 

новый подвиг советских героев! 

Скоро все улетим в небеса 

и увидим, что это такое.

 

Только знаю: потянет на Русь! 

Так потянет, что я поневоле 

разрыдаюсь, когда опущусь 

на свое вологодское поле.

 

Все стихи про земную красу 

соберу, и возьму их под мышку, 

и в издательство их отнесу — 

пусть они напечатают книжку!

А книга, действительно, уже была написана и даже... напечатана! Называлась она "Волны и скалы". Изготовил ее в домашних условиях тоже поэт, человек доброй души и открытого сердца — Тайгин Борис Иванович.

Если мы внимательно прочитаем этот машинописный сборничек, то со всей очевидностью увидим, в какую бездну тьмы и мрака был ввергнут поэт.

Стукнул но карману —

  не звенит. 

Стукнул по другому —

   не слыхать.

В коммунизм — безоблачный зенит — 

полетели мысли

   отдыхать...

"Отчуждение от земли, от истории, от дома, от национальных корней, распад семей, пьянство" (В. Бараков) — вот что увидел вокруг себя поэт, с раннего детства испытавший на себе оскорбительное прозванье — сирота. И что очень характерно было для этого мрачного периода, так это "тоталитарная идеология отрицала и самое неразрешимое противоречие наше -- трагизм смерти" (В. Бараков). Пожалуй, отсюда и объяснение такого факта, что уже в первой своей книге Рубцов проявляет свободу в выборе темы и пишет... о смерти. ("Видения в долине", "Березы", "Жалобы алкоголика", "Да, умру я!", "МУМ" (марш уходящей молодости), "Поэт", "Поэт перед смертью сквозь тайные слезы..."). Причем не просто "на тему", а осмысленно, предельно жестко, исторически правомерно:

Но кто там

  снова

   звезды заслонил?

Кто умертвил твои цветы и тропы? 

Где толпами

  протопают

  о н и, 

там гонят жизнь

   кровавые потопы... 

Они несут на флагах

  черный крест!

Они крестами небо закрестили, 

и не леса мне видятся окрест, 

а лес крестов

в окрестностях России...

Какая страшная и смелая картина возникает при чтении этих честных, откровенных строк!

Преемственность традиций — вот что волновало поэта, когда не без оснований на это он заявлял: "я у Тютчева и Фета проверю искреннее слово, чтоб книги Тютчева и Фета продолжить книгою Рубцова!" Но судьба распорядилась по-другому: поэт погиб, так и не написав свою заветную книгу.

Не все в нашей быстротекущей и на глазах меняющейся жизни еще объяснено и подлежит объяснению. И в этом случае поэзия Рубцова как инструмент души, долгое время скрывающаяся за занавесью-ярлыком "тихая лирика", в недавнем прошлом уничтожительно зачисленная ретивыми советскими критиками в разряд неперспективной, патриархальной, чуждой коммунистической идеологии, открывает нам нынче новые горизонты духа. А ведь нашлись дельцы от литературы, утверждающие, что не действительность формировала личность поэта, а сам, якобы, Рубцов был "безразличен к житейским благам" и тем самым усугублял и без того свою горькую судьбу.

        Какая жестокая неправда! Ведь этих пресловутых благ, о которых гак пекутся продажные идеологи, и ту пору у рядового советского человека просто не существовало. Вот и приходилось поэту обходиться минимумом жилплощади, одежды, еды и даже друзей. Минимум был и в сфере духовной. Цветы — и те виделись поэту по мгле, поглотившей в своей слепоте все живое и прекрасное. Слишком однообразна и уныла оказалась советская действительность, окружившая себя "железным занавесом".

Александр Галич по этому поводу в одном из своих стихотворений писал:

Как каменный лес, онемело,

стоим мы на том рубеже,

где тело — как будто не тело,

где слово — не только не дело,

но даже не слово уже.

В первой книге Рубцов уже сделал серьезную попытку, вопреки теоретическим установкам "оглобельного" (Ю. Вертлиб) соцреализма, сказать советскому читателю правду о действительности.

И так тревожно 

в час перед набегом 

кромешной тьмы 

без жизни и следа, 

как будто солнце 

красное над снегом, 

огромное, 

погасло навсегда...

Так развивая тему "неуютности мира", поэт делает для себя недвусмысленное признание:

И понял я, что это не случайно, 

что весь на свете ужас и отрава 

тебя тотчас открыто окружают, 

когда увидят вдруг, что ты один...

Именно через протест к существующей системе и казенной морали и появится у молодого поэта тема, впоследствии определившая все его творчество — тема родины, святости, чистоты.

"Человек с богатой внутренней биографией может возвысится до выражения эпохи в своем творчестве, — писал Юрий Казаков, подытоживая свой литературный опыт, - прожив в то же время жизнь, бедную внешними событиями. Таков был, например, А. Блок."

Не говорит ли об этом и творческий опыт Рубцова?! Судьба поэта - всегда сосредоточие страстей, ведущее к обостренному чувству справедливости, к индивидуальности и оригинальности. Поэт не принимал многое в этой жизни, где "рвут за каждую гайку русский, немец, эстонец". И это было естественно. Не обладая качествами политика, он, со свойственной ему прозорливостью и поэтическим чутьем, понимал всю страшную трагедию, которая происходит с его народом, русским народом.

"Вообще живется как-то одиноко, без волнения, без особых радостей, без особого горя. Старею понемногу, так и не решив, для чего же живу. Хочется кому-то чего-то доказать, а что доказывать и кому доказывать — не знаю. А вот мне сама жизнь давненько уже доказала необходимость иметь большую цель, к которой надо стремиться."

Так писал Рубцов в одном из частных писем о своем житье-бытье. И об этом же, но уже другому адресату: "Особенно раздражает меня самое грустное на свете — сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившаяся здесь." (имеется ввиду с. Никольское Вологодской обл. — С. С.).

Это действительно так. Рубцов был против какого бы то ни было застоя: социального, духовного, нравственного, творческого. Уж он-то это дремотное состояние нации, устремленной к "светлому будущему", знал в лицо и столько его выразительных образов нам создал:

Мне странно кажется, что я 

среди отжившего, минувшего, 

как бы в каюте корабля, 

Бог весть когда и затонувшего,

 

что не под этим ли окном, 

под запыленною картиною 

меня навек затянет сном, 

как будто илом или тиною...

Заклинанием, прозорливо предсказывающим и будущий Чернобыль, и уже деградирующий генофонд, звучали из уст самого Рубцова (кто его имел счастье слышать) строки:

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы, 

что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом, 

что, все понимая, без грусти пойду до могилы... 

Отчизна и воля — останься, мое божество!..

Отсюда, возможно, и определенная безысходность в зрелых стихах, все чаще наводящая поэта на мысль о предстоящей смерти. И параллельно: стремление сохранить первородность своей души, уберечь ее от все более широко наступающей "масскультуры", этого своеобразного монстра, калечащего умы и души.

Система и структура образов в лирике поэта к этому времени становятся важными средствами художественного воплощения главной философской мысли его творчества. И приходится только удивляться, сколько же надо было иметь силы духа, я уж не говорю о нравственном, физическом напряжении, чтобы всю свою творческую энергию и фантазию направить в лирическое русло, дав волю, теперь уже не обличительным, не убийственно-ироническим, резким стихам, так ярко и зримо высветившим наш "единственно-правильный путь", а чувствам искренним, светлым, трепетным, порой и горьким, но до глубины души по-человечески трогательным и вечным, способным любить и гордиться тем гнездом, в котором память родилась т.е. все то, что зовется родиной.

А плыть дохлой рыбой по течению Рубцов никогда бы не смог! Да он и сам в письме к Валентину Сафонову писал: "Коли есть талант, воспой не то, что тебе предлагают, а то, что видишь ты, слышишь ты, чувствуешь ты, чем живешь — ты. И если духовно и идеологически ты в авангарде времени, — никогда, никакого отрыва от жизни не произойдет."

Однако "общественная активность поэзии в широком плане" (Ал. Михайлов — Москва), о которой с восторгом писало большинство советских критиков, сводилась прежде всего к проблемам идейности, народности и партийности.

Так Александр Михайлов, приложивший к этому руку, не без пафоса писал: "Поэтическая молодежь в нравственном становлении ориентировалась на Ленина; идеолога и вождя революции. Вознесенский написал несколько стихотворений о Ленине и поэму "Лонжюмо", безусловно сыгравшую роль критической самооценки на рубеже творческого возмужания. "Братская ГЭС" Евтушенко опять-таки имеет своим эпицентром Ленина и революцию. Роберт Рождественский проецирует Ленина на будущее...

Общение с Лениным молодому поколению (литераторов — С.С.) было необходимо, чтобы утвердиться в идейных и нравственных принципах ленинизма, стать наравне с веком".

О том, как мы становились и зачем "наравне с веком", надеюсь, вам объяснять не надо. Приведу только пример, как к этому относился Николай Рубцов, выразивший в стихотворении "Жалобы алкоголика" всю пагубность этого "становления":

Ах, что я делаю? 

За что я мучаю 

больной и маленький 

свой организм?

 

Да по какому ж 

такому случаю? 

Ведь люди борются 

за коммунизм! 

Скот размножается, 

пшеница мелется 

и все на правильном 

таком пути!..

Определение общих задач советского искусства прямо тогда вытекало из партийных постановлений ЦК КПСС, одно из которых откровенно цинично гласило: "Поддерживая все истинно ценное, отражающее стремление художника раскрыть и в ярких образах запечатлеть грандиозные свершения эпохи строительства коммунизма, величие подвигов советского человека, партия будет и впредь вести бескомпромиссную борьбу против любых идейных шатаний, проповеди мирного сосуществования идеологий, против формалистического трюкачества, за партийность и народность советского искусства — искусства социалистического реализма". (Постановления Пленума Центрального Комитета КПСС, июнь 1963 года).

Жизнь Николая Рубцова трагически оборвалась на самом, пожалуй, ее творческом взлете. В Ленинграде, Архангельске и Москве вышло его пять небольших книжечек стихов общим тиражом 43006 экземпляров. Все последующие издания насчитывают десятки миллионов экземпляров, включая переводы на другие языки: украинский, белорусский, сербский, латышский, румынский, японский, голландский и другие. А потребность читателей в них не уменьшается и значение его художественного опыта осознается с каждым годом более основательно и глубоко.

И все же надо честно признаться, что за этим внешним благополучием кроется довольно распространенная в недавнем прошлом утилитаризация самобытного таланта, нежелание нашей официальной литературы провести научный анализ поэтического наследия Николая Рубцова. Такое пренебрежительное отношение к жизни и творчеству поэта позволяет, несмотря на возрастающую активность осмысления и оценки тех противоречивых процессов и влияний, которые обнаруживают себя в духовной и культурной жизни нашего народа на переходном этапе трансформации его социально-экономического уклада, трактовать читателю упрощенную схему творческого поведения творца-художника.

Почему ты убога, отчизна,

и твои кровожадны вожди.

На земле жизнь дается раз и жизни

и второй, если умер, не жди.

Не хочу прозябать, дай мне силы

жить, не уподобляясь рабам.

Научи в Бога верить, Россия,

научи не забыть прошлый срам.

Эти строки написал земляк Николая Рубцова, борец за души падших, вологжанин — Евгений Журин, родившийся годом позже как вышла в свет первая книга поэта "Волны и скалы".

Здесь та же боль и отчаяние, что когда-то обуревали и поэта Рубцова. Что же объединяет нас в это нелегкое и противоречивое время? Любовь к отечественной поэзии? Безусловно! Но не только это. Желание быть понятыми друг другом! Но как же это, оказывается, нелегко. Один только пример. Книги Рубцова которые вышли после смерти, буквально пестрят ошибками и "усердной" редакторской правкой, искажающей замысел и смысл многих его произведений.

Так, не безызвестный нам журнал "Полиграфия" одно время печатал на своих страницах миниатюрную "Библиотечку", ставшую у читателей популярной. В 1988 году среди ее авторов был напечатан и Николай Рубцов. Не буду распространятся насчет подборки данной публикации, замечу только одно: стихотворение "На ночлеге" (оно открывает сборничек) не только лишилось своего заголовка, но почему-то и начинается с третьей строфы (?). Куда девались первые два четверостишия — одному Богу известно. А ведь тираж этой "Библиотечки" составил немного-нимало 250 тысяч экземпляров!

Не может не тревожить нас и вольное обращение с фактами биографии поэта. Так газета "Новый Петербурга" (№ 43 (53) от 25 декабря 1992 года) сообщает: "Одна из молодых читательниц нашей газеты даже удивилась, узнав, что Рубцов был убит — в книжке она прочла, что он умер от простуды".

Так одна неправда порождает другую. И вот уже сегодня находятся "творцы", способные посеять в умах читателей и зрителей уже другую версию, другой обман, отличные от истины. И разве не кощунство делать, скажем, заключение о гибели поэта, ссылаясь только на то, что смерть Рубцова была нужна прежде всего нам, русским, чтобы мы, потрясенные, оглянулись на свое горькое существование и поняли, что Бог от нас отвернулся. Как можно эту фабулу, оправдывающую убийство, вкладывать в идею фильма, которая заранее фальшива и не имеет под собой реальной почвы. Однако, фильм такой состоялся и вышел на широкий экран. ("Замысел". Леннаучфильм. 1992. Режиссер В. Н. Ермаков).

А чем же считать тогда добровольный уход из жизни интересных поэтов Алексея Прасолова, Павла Мелехина, Диомида Костюрина, Александра Морев, Нины Альтовской, Александра Башлачева и других (мартиролог можно продолжать и продолжать), задавленных, обобранных и униженных советской действительностью? Уж если следовать фабуле вышеназванного фильма, то каждая из этих жертв (и последующие за ним) — избавление нас от грехов, в которых мы увязли по уши.

Правда, смешно и горько...

Одно утешает читателей, что и Алексей Прасолов, и Павел Мелехин, и Диомид Костюрин, и Александр Морев, и Нина Альтовская, и Александр Башлачев, и другие после смерти живут в их памяти, а Николай Рубцов по праву поставлен в один ряд с величайшими русскими классиками.

Рубцовский центр — общественная организация, открытая практически для всех. И наша задача -- привлечь внимание читателей, литераторов, ученых к отечественной поэзии и непосредственно к творчеству Николая Рубцова, к проблемам, которые сегодня необходимо решать сообща и безотлагательно. В нашей стране еще мало сделано для памяти поэта. Не создано пока Рубцовское общество, нет элементарной Комиссии по литературному наследию поэта, что официально исключает его талант как культурное явление.

Считаю, что поэтическое творчество Рубцова во всей его цельности, нерасчлененности должно стать предметом самого пристального внимания, если мы хотим вступить в диалог с исключительным поэтом, если хотим понять, почему именно Рубцову откликнулась душа народа, откликнулась его эпоха.

Поэт до конца оставался верным тому изначальному нравственному истоку человеческого духа, "на чем поднималась великая Русь". 

---

Источник: Литературно-художественный альманах "Николай Рубцов: время, наследие, судьба"