За свою недолгую — в тридцать пять лет — жизнь Николай Рубцов успел издать только четыре поэтические книги, но без его имени сегодня уже невозможно представить лирику последних лет, то есть без «Журавлей», «Доброго Фили», «Русского огонька», «Ласточки», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны» и многих других стихотворений. В первом же столичном сборнике «Звезда полей», вышедшем в 1967 году, читатель познакомился с вполне сложившимся, высокой души поэтом и гражданином.

Не случайно читатель сразу заметил появление Николая Рубцова в поэзии и с неослабным вниманием следил за каждым новым выступлением в печати. Устав от громких деклараций, всевозможных формалистических экспериментов, грубых стилизаций и нарочитой изысканности, читатель услышал свободную и сильную, истинно поэтическую речь, глубокую, как августовское небо, и печальную, как осенняя моросящая даль. И не однажды, наверно, многих посещал вопрос: кто дал поэту такую пристальность взгляда, такую чистоту слога, такой уникальный слух, способный различать звуки, «которых не слышит никто»? Кем вложено в него это неистребимое и недремлющее чувство сострадания и участия ко всему живому на земле, и кто дал ему такую силу выражения?

А петь свои чистые, грустные и в высшей степени светлые песни помогало — главенствующее — чувство, выраженное Н. Рубцовым с такой емкостью и определенностью:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Да, любовь к Родине! Неистребимая, мучительная и всепоглощающая нежность к ее зеленым лугам и золотистым осенним лесам, ее медленным водам и терпким ягодам, томливым полдням и прохладным вечерам — всему-всему, без чего не мыслил он ни своей жизни, ни своего творчества. Как была чужда ему ложная стыдливость умствующих стихотворцев, убеждающих себя и читателя, что они не говорят о любви к Родине потому, что любят истинно, а не на словах!.. Обычно этим прикрывается хроническая неспособность к любви.

А Николай Рубцов с первых же строк так заговорил о своем чувстве к России, что еще задолго до выхода в свет его поэтических сборников о нем знали, спорили, декламировали стихи, пели рубцовские песни.

Выросший сиротой, он знал одну-единственную мать — Россию и ей посвятил свои лучшие песни, лучшие минуты подъема и вдохновения.

Повышенная ранимость, застенчивость и целомудрие уживались в нем с безоглядной русской удалью, "порой переходящей даже в забубенность; доверчивость и открытость души соседствовали с тяжелой замкнутостью, а нередко и с болезненной подозрительностью... Но вот он становился ясным и добрым, как солнечное утро. Ходил по улицам, улыбаясь знакомым, наклонялся с каким-то разговором к детям, дарил конфеты или желтые листья. И дети, безошибочно чувствуя доброту, тянулись к нему и радовались.

Он признавался, что жизнь его идет полосами: то светлая, то опять черная. Он был непростым человеком, и жизнь его не была простой.

Детдом, тяжелая работа на заводе и траловом флоте, морская военная служба и крушение первой любви, которая навсегда останется самым печальным его воспоминанием... И все это при таком обнаженном сердце... Но свойство оставаться доверчивым и добрым, несмотря ни на какие жизненные неурядицы и несчастья, умение не озлобляться из-за них — очень важно и дорого для поэта Николая Рубцова. Прочитайте вновь стихотворение о воробье, который живет зимой очень горько и голодно, но который «не становится вредным от того, что так трудно ему»,— и вам понятней будет характер самого поэта.

...Метут по вечерней земле январские метели, качаются из стороны в сторону зябкие березы, и сквозь холодную мглу дрожливо светят зимние огни. Шумит порывистый ветер и несет вдоль неровной дороги сухой перекатный снег, но сквозь весь этот неутихающий шум отчетливее и больнее проступает такой знакомый и близкий глуховатый, но внятный рубцовский голос:

Зачем же, как сторожевые,

На эти грозные леса

В упор глядят глаза живые,

Мои полночные глаза?

Нет, они смотрят не только «на эти грозные леса», они смотрят в твою душу. Словно ночная метель и вьюга — самое подходящее время для этого, потому что в такие часы душа отзывчива и обнажена, беззащитна и одинока; и нет у нее той дневной уверенности и свободы - и той напускной лихости, с которой мы правим свое каждодневное дело, уверяя себя и окружающих, что оно бессмертно, как, впрочем, и мы сами...

Лично мне всегда было ближе и дороже рубцовское понимание и уважение смерти как естественного венца нашего земного существования. Ведь только чувствуя неотвратимую скоротечность времени, человек жаждет запечатлеть в образе и камне, красках и словах, линиях и звуках лучшие движения души. Только предполагая, пусть с горечью и отчаянием, неотвратимый жизненный итог, стремится человек утвердить среди людей свою неповторимую личность и оставить потомкам добрую и благодарную память о себе. Высокое понимание диалектики и трезвое философское приятие ее диктовало Николаю Рубцову подчас стихи классической ясности, мудрого спокойствия и глубины. Вот «Над вечным покоем»:

...Там фантастично тихо в темноте,

Там одиноко, боязно и сыро.

Там и ромашки будто бы не те —

Как существа уже иного мира. ...

 

Когда ж почую близость похорон,

Приду сюда, где белые ромашки,

Где каждый смертный свято погребен

В такой же белой горестной рубашке.

И от таких стихов еще дороже эта неоглядная и шумная, стремительная и мимолетная жизнь наша. И еще священнее и таинственней каждое прикосновение живого лепестка, касание прохладной дождевой капли и шелест туманной утренней волны, еще больнее и радостней ранят и далекое предсказание кукушки, и прозрачный полет стрекозы, и медленное парение раннего листопада. Почему же думается о вечном, когда читаешь стихи Рубцова и вспоминаешь его самого? Видимо, он (не терпевший суетности и будничного мельтешения) далеко заглядывал. Поэтому с такой естественностью и связывал времена татарского нашествия с нашим недавним прошлым, а памятные военные лихолетья — с сегодняшней реальностью.

Мысль поэта всегда крупна и исторична, хотя и не высказывается впрямую, в лоб. Она растворена в самой ткани стиха, естественно развиваясь в ней и уходя в бесконечность. У Николая Рубцова, если можно так выразиться, «умная душа». Переполнявшее его чувство, его любовь и нежность к родной земле способствовали раннему повзрослению сердца и вызреванию собственного мировоззрения. Драматическое, а порой и трагическое восприятие окружающего мира придало его поэзии ту степень серьезности и подлинности, которая с полным правом позволяет говорить о близости Николая Рубцова к традициям поэтической классики.

Один из ярких примеров бесспорного мастерства виден в стихотворении «В гостях». Как сильно и тревожно начинается оно, создавая сразу не только зримую картину описываемого, но и передавая тяжелое ожидание чего-то неотвратимого, рокового...

Трущобный двор.

Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В безлюдный двор ворвался ветер резкий,

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез...

Да, сразу узнаешь руку Рубцова, его точный взгляд, его весомое слово. И тебя уже втягивает глубже в это стихотворение, втягивает, словно в водоворот, и ты его дочитываешь почти на перехваченном дыхании. А когда выныриваешь наверх, еще долго преследуют полночные видения и долго не покидают неотвязные мысли.

Совершенно в другом ключе написаны стихи «Под ветвями больничных берез», где задумавшийся, несколько отрешенный от суетного мира, только что стоявший вроде бы перед лицом вечности человек вдруг легко возвращается на нашу грешную землю и, уже с иронической улыбкой окинув свое новое положение, заключает:

Вот и я на больничном покое.

И такие мне речи поют,

Что грешно за участье такое

Не влюбиться в больничный уют!

Эти естественные переходы из одного состояния в другое всегда создавали особую жизненность и подвижность рубцовских стихов. Удивительная способность в одном небольшом произведении и улыбнуться, и погрустить, и серьезно поразмыслить придавала его поэзии объемность, духовную полноту и многозначность и никоим образом не разрушала единства вещи. Видимо, именно это помогало Рубцову избежать монотонности, хотя с точки зрения формальной стихи зачастую написаны в очень близких друг другу размерах. Поэт не придавал решающего значения внешней стороне дела, но и не забывал ее, хотя у него было нечто значительно большее...

Когда-то Есенин советовал молодым стихотворцам, чтоб они искали родину, без которой не может получиться хорошего поэта. Николай Рубцов родился с этим чувством родины, ему не надо было ее искать. Он много объехал земель и многое видел, но не было для него родней и ближе северной и скудной на урожай, но щедрой на душевное тепло земли. Не зря он говорил в своей «Звезде полей»:

Звезда полей горит, не угасая,

Для всех тревожных жителей земли,

Своим лучом приветливым касаясь

Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,

Она восходит ярче и полней,

И счастлив я, пока на свете белом

Горит, горит звезда моих полей...

Идет время и открывает нам истинную цену всего, что создано Николаем Михайловичем Рубцовым. И время, которое обычно отдаляет ушедших, на этот раз — напротив — словно бы приближает к нам личность этого незаурядного русского лирика. 3 января 1996 года поэту исполнилось бы только шестьдесят. Ему суждена долгая жизнь, потому что в его поэзии открываем мы все большие глубины и прозрения, постоянно испытывая на себе ее неотразимое очарование. И его звезда — чистая звезда поэзии — светит нам в пути. И разгорается с каждым днем все ярче!

---