Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны…

О чём, собственно, речь? Один из авторов воспоминаний о Рубцове, отсылает нас к «холмам» Бродского.

Это вряд ли.

Вряд ли бродские холмы могли хоть как-то привлечь внимание Рубцова. Там скорее вопросы для психоаналитика, чем для поэта. Безусловно, и не косвенно, а вполне прямо Рубцов отсылает нас к Бояну из «Слова о полку Игорева»:

Боян бо вещий

Аще кому хотяше песнь творити,

То растекашется мыслию по древу,

Серым волком по земли, шизым орлом под облакы…

Скача, славию [т. е. песнею] по мыслену древу,

Летая умом под облакы,

Свивая славы оба полы сего времени [т. е. – свивая песнопения прошлого и настоящего],

Рища в тропу Трояню [Троян – языческий бог, некая предтеча Троицы]

Через поля на горы…

Вот мысленное «скакание» по древу бытия:

Я буду скакать по следам миновавших времён.

Это весьма развёрнутый образ в поэзии Рубцова овеянный:

… сказками и былью

Прошедших здесь крестьянских поколений.

Здесь многие строки аукаются со «Словом»:

«Рыща… себе чти, а князю славы» - «Как прежде скакали на голос удачи капризной»… «Восторженный сын удивительных вольных племён…»

Или вот самое очевидное: «Взбегу на холм…» - и… открывается историческое зрение. «С моста идёт дорога в гору, а на горе….» и т. д. Здесь речь о горнем («По косогорам Родины брожу…»), и не только о горнем… Вся онтология России строится из движения по косогорам (холмам) истории.

О «Сне» Отчизны мы уже писали не раз. Это удивительная рубцовская тема: «Как будто спит былая Русь…» Здесь сон есть некая остановка времени: «Уж на часах двенадцать прозвенело / И сон окутал Родину мою…»

Художник останавливает время, ибо сей мистический акт необходим ему для свершения «мысленного» скачка по древу времён. Здесь («Я буду скакать по холмам…») явлено время мифологическое, подвластное автору и присутствующее днесь в его поэзии, но отнюдь не очевидное нам.

Нас, автору ещё предстоит ввести в своё временное измерение.

Первое четверостишье заканчивается многоточием, что у Рубцова знак особый – некий внутренний период:

Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны,

Восторженный сын удивительных вольных племён!

Как раньше скакали на голос удачи капризный,

Я буду скакать по следам миновавших времён…

Далее мы, не вдаваясь в подробности, посмотрим что происходит в этих периодах: 4 строки, 8, ещё 8, 7, 5 и 8 строк.

Итак, второй период: «Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность» - из мифологического прошлого мы переносимся в прошлое недавнее, в счастливое детство… Вроде бы реальное и памятное читателю, но… не менее мифонасыщенное время: былинный председатель, доблесть, труд, честность жнеца (жито, житницы – см. и фольклорные, и евангельские притчи). Наконец «майский костюм» - чуть ли не адамов.

Вот как выглядит этот скок по холмам в одном из самых ранних и удивительных стихов Рубцова – «Деревенские ночи», где скачет герой в «майском костюме» , вызываемый «сумерками полей, мерцанием звёзд, ржанием коней…» (всё это вместе выльется потом в «голос удачи»):

…Для меня как музыкой, снова мир наполнится

Радостью свидания с девушкой простой…

В семнадцать лет писано! Перекликается со зрелым уже Пушкиным: «…Одной любви музыка уступает, но и любовь мелодия…»

«Веселье воскресных ночей…» - да не покажется вам сие лишь плотским движением души. И здесь Бог – ибо заповедь первая: «плодитесь и размножайтесь». С ужасом задумываешься об этом «во мгле над обрывом» вымирающей России. И девушки есть хорошие, и парни, а страна вымирает: «радости» нет – мир «музыкой не наполняется».

Вернёмся ко второму периоду: «пенье и смех на лужке» - рай, райские кущи, но… «мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме» - это восьмистишье заканчивается образом потопа: «в немолкнущем шуме [заглушающем постепенно «пенье и смех» - А. Г.] весенние воды и брёвна неслись по реке…»

Сразу предстают многочисленные «потопы» из Рубцова: «…из моей затопленной могилы / гроб всплывёт…»[1]

Следующий период (ещё один временной скачёк – в настоящее):

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои![2]

- Россия после схлынувшего потопа. Тут не только о катастрофе российской судьбы ХХ века. Не так уж и плох был ХХ век: и рай был с «пением и смехом», «а мимо неслись» - т.е. рядом бушевало… Но не только об этом. Тут уловлена более глобальная катастрофа:

Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели…

- Вот и брошенный после потопа ковчег. Что же случилось вследствие «померкших звёзд»? А вот что - рухнувший храм и растоптанная корона:

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж этих померкших полей…

- Звёзды померкли, померкли и поля. Ещё о звёздах – «А надо мной бессмертных звёзд Руси…», «Светятся тихие, светятся чудные…», «как звёзд не свергнуть с высоты…» - почему же «Пустынно мерцает померкшая звёздная люстра…»?  Возможна ли гибель «бессмертных звёзд Руси», т.е. гибель Руси небесной и, значит, безвозвратная уже гибель Руси земной? Вот о чём задумывается автор, но отложим пока…

Итог восьмистишья: «Но жаль мне, но жаль мне…» Этот период, характеризуемый понятием ныне закончен. Это «ныне» настолько кратко, что если бы не «пенье», его можно было бы определить как «безвременье».

Ещё скачёк и возникает следующий временной период – присно (если вернутся к ещё более могучему и великому древне-русскому языку) – т. е. длящееся настоящее:

О сельские виды! О дивное счастье родиться

В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!

А что открывается рубцовскому взгляду из-под купола небес? – Россия. Дом Пресвятой Богородицы, Россия-Храм, Россия – Третий Рим. Это уже не взгляд Радищева: «Я оглянулся окрест…» (или, как в стихе «Однажды Гоголь вышел…» – взгляд Гоголя). Здесь, в этом временном измерении – обращение к нам. Здесь не о 40 – х или 60 – х . Тут всякий раз обращаясь к этим строкам, мы будем внимать, чего там – участвовать присно в молитвословии Рубцова. И это уже на века – Покаянный канон:

Боюсь, что над нами не будет таинственной силы…

- Словно отзвук на слова молитвы Святому Духу: «…иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны…» (И сколько раз об этом у Рубцова: «Светлый покой простираясь окрест, воды объемлет и сушу…»)

Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,

- Антипотоп – засуха Апокалипсиса…

…Что всё понимая, без грусти пойду до могилы…

- Строка многого стоит. Это – «Путь без солнца, путь без веры…». Или в Писании: «…ели, пили и веселилися…» и «Внезапно Судия приидет и коегождаго деяния обнажатся…» и – «…ибо не знаете часа…» и т. д.

Или короче, по-рубцовски: «Скот размножается, пшеница мелется…». Словом – «без грусти пойду до могилы», т. е. без Страха Божьего.

И снова скачёк - на седьмой строке – многоточие переносит нас в новое временное измерение: «и во веки веков» (неограниченно длящееся будущее). Здесь в пяти строках заклинание, здесь молитва об Отчизне и воле:

Отчизна и воля – останься, моё божество!

Воля у Рубцова категория богословская, онтологическая: «вольная птица» - ангел. Если сказать в простоте, то в чём суть христианства? – через все заповеди, молитвословия, таинства и пр. осуществить волю Божию – т. е. спастись! Тут, в грехопадшем мире воля Божия всегда искажена, и мы молим: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…».

В этих строках у Рубцова совсем не та бесшабашная воля, которая «вольному – воля, спасённому – рай». Тут именно воля-рай, т. е. «яко на небеси». По этому «Отчизна и воля» по Рубцову – Божество. Ибо только такую отчизну он и приемлет, которая «яко на небеси». (Божья воля бывает противуречит воле земной. И о том часто у Рубцова: «… не умчаться, глазами горя… не порвать мне мучительной связи…»).

Далее – само молитвословие, ради которого (ради приснодействия которого) и написан стих. Это уже не покаяние, а акафист России.

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!

- Т. е. останься Россия-храм!

Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!

- Это о народном, фольклорном начале, но это и радость первой райской заповеди: «радости свидания» - мир, «наполненный музыкой».

Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы

Старинной короной своих восходящих лучей!..

- «иное зерно упало при дороге, иное на места каменистые, иное в тернии, иное на добрую землю, и дало и тридцать, и шестьдесят, и сто зерен, а те - погибли…»

Тут многоточие, тут надо перевести дух.

Осталось восемь строк. Некая духовная мистерия во имя сохранения России ныне, присно и во веки веков – сотворена.

Осталось выйти из инобытия в бытиё. Вернее, не выйти (поста покидать нельзя!), а просто бросить взгляд на себя самого присно скачущего «не нарушив ночного дыханья», снова тем самым отроком, который в «майском костюме» и тем самым «восторженным сыном», что рыскал «через поля на горы»… И этот скок уже не доступен глазу.

И лишь юродивый нашего века: калека-десантник, прошедший пекло войны, «расскажет в бреду…» о чудесном видении. Снова многоточии… Конец? Нет. Можно вернуться к первой строке. Кольцо в сорок строк запаяно навечно. Перечитайте сразу, не откладывая… и с каждым витком будет вскрываться нечто.

Интересно сравнить этот скок со скачкой у Высоцкого: «вдоль обрыва, по-над пропастью», «от волков», «укажите мне край…»… - постоянная скачка от гибели в поисках Святой Руси, в которой Рубцов просто родился и вырос, и… не умер, а скачет, скачет «в тумане полей». И нет края, нет обрыва у Святой Руси. Ныне, присно и во веки веков.

2005

---

Источник: Русская земля. Журнал о русской истории и культуре