Невозможно даже представить, какой ценой оплачены нетленные строки русской поэзии! Божественный призыв “Глаголом жги сердца людей” по-настоящему может воспринять только тот, кто способен разглядеть сокровенные истины, вмeстить их в себя и суметь поведать их миру. А для этого сердце поэта должно быть очищено от коросты житейской суеты и обнажено. Оно должно гореть, гореть пламенем совести, чужою болью и бедой, неистребимой жаждою добра. Тогда столь многое открывается перед взором поэта - удивительная призма “невидимых миру слез”!

Это совершенно особый мир - мир поэта. Здесь все то, что дорого нам, обывателям, влекомым житейскими заботами, решающим проблемы на злобу дня, не вменяется абсолютно ни во что. Непреходящи только вечные мерки и только нетленные ориентиры.

Строки, которым суждено возбуждать тонкие струны человеческой души, находятся бессонными ночами, они выстраданы и вымолены порой ценой всей жизни. Поэт вознесен на высоту полета птицы; под ногами его - бездна, и только непрочный канат позволяет держаться над небытием. Ему многое дано, с него много и спросится...

...Поэту загляни в глаза,

Попробуй разглядеть, увидеть

Безоблачные небеса,

И постарайся не обидеть

Ту высоту и ту голубизну...

Прости ему его нездешность,

Ему дана для жизни вечность -

Нам не измерить эту глубину...

30 лет назад трагически погиб удивительный русский поэт - Николай Михайлович Рубцов (1936 - 1971). Что произошло тогда, в ту роковую ночь, до сих пор остается загадкой.

Людмила Дербина - женщина, которую поэт мечтал назвать своей женой, вольно или невольно стала виновницей его гибели...

О, так тебя я ненавижу!

И так безудержно люблю,

Что очень скоро (я предвижу!)

Забавный номер отколю.

Когда-нибудь в пылу азарта

Взовьюсь я ведьмой из трубы

И перепутаю все карты

Твоей блистательной судьбы!

Это ее строки... Строки конца семидесятых, написанные незадолго до вологодской трагедии...

Сегодня Людмила не признает себя виновной в смерти поэта, вспоминает, что последними словами Николая Рубцова были обращенные к ней слова любви: “Он крикнул мне: “Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!” (Людмила Дербина “Как это было” - воспоминания написаны для сборника “Николай Рубцов. Звезда полей. Собрание сочинений”, Москва, изд-во “Воскресение”, 1998, с. 604).

Печальная, трагическая любовь, не нам их судить...

Поэт знал о приближении своей смерти. Этим предчувствием дышат многие его строки:

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

“Прощальное”, 1968 г.

  Зима глухая бродит по дорогам,

И вьюга злая жалобно скулит...

Я ухожу до времени и срока,

Как мне судьба постылая велит.

“Прощальные стихи”

Ему была известна даже дата собственной смерти...

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат березы.

 

1970 г.

День в день; в одном лишь ошибся Николай Михайлович - необычно для крещенских дней было слякотно. Он лежал в своей сиротской хрущевке, с блаженной улыбкой на лице, а его любимая “Русь - Россия” еще не почувствовала, какого поэта потеряла! Не имеющий “где главу преклонить”, сумевший за всю жизнь накопить богатства - потрепанный чемодан с нехитрыми пожитками и неизменным томиком Тютчева, перебивавшийся подачками провинциальных изданий, Рубцов сегодня - один из самых любимых, читаемых и переиздаваемых русских поэтов.

Его по праву можно назвать поэтической душой России. Самые трогательные стороны русского характера: открытость, доброта, чуткость к чужой боли - вот темы его стихов:

За все добро расплатимся

     добром,

За всю любовь расплатимся

     любовью...

 

“Русский огонек”, 1965 г.

Здесь, в его строках, “тихо отвечают жители”, “мудро судят обо всем мужики”, “дочка смеется во сне” и еще многое то сокровенное, что особенно дорого на Руси. Рубцов плоть от плоти и кровь от крови народный поэт, певец простых людей - матросов и колхозников, певец самой России:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

 

“Тихая моя родина”, 1964 г.

Он рано потерял родителей, воспитывался в детском доме глухой вологодской деревни. Отслужив на Северном флоте срочную и постояв у путиловского станка, Николай Рубцов в 1962 году поступает в Литературный институт имени Горького. Ему оставалось для жизни девять лет...

Он уже состоялся как поэт. Как вспоминает писатель Виктор Астафьев, Рубцов “аккуратным почерком без помарок писал стихи. Он их и не писал, он их записывал, уже сложившиеся, звучащие в сердце. Он при мне однажды в областной библиотеке на вопрос: “Как вы пишете стихи?” ответил: “Очень просто, беру листок бумаги, ставлю сверху Н. Рубцов и столбиком записываю”, и помню, что хохоток раздался, смеялись не только читатели и почитатели, но и поэты, присутствующие при этом. Смеялись оттого, что им эта стихия и тайна таланта дана Богом не была, они и не понимали поэта, бывало, и спаивали его, бывало, и злили, бывало, ненавидели, бывало, тягостно завидовали. И мало кто по-настоящему радовался” (из письма В.П. Астафьева вологодской поэтессе Н.А. Старичковой).

Вот эта человеческая черная зависть не позволила “мэтрам” отечественной литературы, составившим себе имена и звания на поприще “бессмертной ленинианы”, разглядеть талант поэта Рубцова. В середине 1964 года он был отчислен из Литинститута и вернулся в свою родную деревню Никольское.

Он едет “в народ”, поближе к земле, поближе к родным могилам:

В деревне виднее природа

                                           и люди.

Конечно, за всех говорить

    не берусь!

Виднее на поле, при звездном

     салюте,

На чем поднималась великая

Русь.

 

“Жар-птица”, 1965 г.

Рубцов ищет “святость прежних лет... - классических русских людей, смотреть на которых и слушать которых - одна радость и успокоение” (строки из письма поэту Глебу Горбовскому), но видит, что и здесь, в эту первозданную святость и чистоту, вторглась чужая, разрушительная, безбожная сила - “иных времен татары и монголы”:

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, -
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей!..

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы...
Отчизна и воля - останься, мое божество!

1963 г.

В письмах того времени Николай Рубцов сокрушается о “самом грустном на свете - сочетании старинного невежества (деревни. - А.Ч.) и современного безбожия, давно уже распространившиеся здесь”. Как страшны и безысходны эти выводы чуткому и исстрадавшемуся сердцу поэта! Перед ним все отчетливее возникает вопрос - что может изменить здесь он сам, какова его цель в жизни?!

- Так что же нам делать,

   узнать интересно...

- А ты, - говорит, - полюби

и жалей,

И помни хотя бы

родную окрестность,

вот этот десяток холмов

и полей...

 

“Жар-птица”, 1965 г.

И вот здесь, в вологодском захолустье, в уединении от столичной суеты расцветает в полной мере талант Рубцова как певца родной земли. Пройдут годы, и именно эти - “деревенские”, никольские строки литературоведы признают отточенными и совершенными; именно об этих стихах заговорят искушенные критики. Откроется удивительное свойство Рубцова-поэта, который, как оказалось, так свободно обращался со словом, так рождал свои рифмы, как будто выбирал их из вечной сокровищницы вселенской поэзии, где они существовали всегда, во все времена от века...

Но это обнаружится поздно, только после смерти поэта, а пока здесь, в деревне Никола, Рубцов много читает, постигает школу классиков, “думает о своей судьбе” и сочиняет, сочиняет...

Я не один во всей вселенной.

Со мною книги и гармонь,

И друг поэзии нетленной -

В печи березовый огонь...

 

“Зимовье на хуторе”, 1966 г.

За днями тянулись дни. Воздавая “земной красе почти молитвенным обрядом”, Рубцов чувствовал себя и одиноким, и больным. Он остро переживал свою невостребованность; его слово не доходило до своего адресата - читателя... Все чаще приходили мысли о том, что поэзия - это зыбко, это ненадежно; в конце концов - стихами сыт не будешь, только душу разбередишь. Не пора ли и ему поискать чего-нибудь поустойчивей для жизни...

Давно душа блуждать устала

В былой любви, в былом хмелю,

Давно понять пора настала,

Что слишком призраки люблю.

 

“В минуты музыки печальной”, 1966 г.

В 1965 году крошечным тиражом была выпушена первая 40-страничная книжечка стихов Николая Рубцова “Лирика”. Ей суждено было увидеть свет совсем не так, как хотелось бы поэту, - многие стихи и строки “потерялись” под безжалостным пером редактора. Что принесла она Рубцову? Судя по письмам поэта - новые переживания, новую боль... Он метался, искал выход из замкнутого круга. Жестокая любовь, зависть собратьев по перу, бесконечные долги - все это тяжким грузом давило на одну чашу весов. На противоположной же чаше было то, что все-таки удерживало поэта на земле - осознание своей особой миссии, чистое сердце и блаженная нищета духа... Как искренен и трагичен его крик 1969 года:

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

 

“До конца”, 1969 г.

Нет, он не жаловался! Он вообще не позволял себе жаловаться. Он просто отдавал себя людям, которым не нужен был этот дар. Им-то казалось, чтобы понять его, надо опуститься до его уровня - уровня голи перекатной, бесприютного сироты, разбитного гуляки. Оказалось - подняться! А это трудно... Рубцов же, чутким своим сердцем, все видел и чувствовал малейшую фальшь в отношениях с людьми. И история в очередной раз показывала пример того, как мир становится неспособным принять настоящий - Богом данный талант. Поэт, даже и находясь среди людей, оставался одиноким, отверженным, непонятым...

Мне странно кажется, что я

Среди отжившего, минувшего,

Как бы в каюте корабля,

Бог весть когда и затонувшего,

Что не под этим ли окном,

Под запыленною картиною

Меня навек затянет сном,

Как будто илом или тиною.

 

“Бессонница”, 1969 г.

И вот все разрешилось трагедией 1971 года. Отчаянное признание в любви, последнее сердечное содрогание, резкий звук от падения стоявшей на столе иконы святителя Николая и тишина... И еще одного поэта, яркой и теплой звездочкой сверкавшего в беспробудной ночи, приняла вечность.

Его положили в землю вологодского пустыря, отведенную под новое городское кладбище. Несколько свежих могил с шестами вместо крестов да жалкие жестяные веночки, качающиеся под северным ветром, окружили немногих  друзей, пришедших проводить великого поэта в “путь всея земли”.

Потом, через годы, здесь вырастут деревья и кусты; кладбище станет более обихоженным и как бы домашним, а могила Николая Рубцова мраморной вязью огласит заветный наказ поэта:

“Россия, Русь! Храни себя, храни!”

Придет почитание, а с ним и народная любовь; будут издаваться книги, на стихи его напишутся песни, друзья опубликуют свои воспоминания о нем. Еще не одна чистая душа будет отирать слезы над его искренним словом и не одно поколение, как глоток доброты, воспримет его откровения...

Будем благодарны - помянем Поэта!

---

Источник: газета "Тверские ведомости"