Поэзия Н.Рубцова соткана из иной, чуждой рационализма, "эмоциональной ткани". Она, словно живопись Нестерова, собрала всю стыдливую безмолвную и строгую поэзию и духовность северного русского края.

О, Русь—великий звездочет!
Как звезд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечет,
Не тронув этой красоты, -

говорит поэт в сборнике "Звезда полей". В отличие от некоторых прежних бытописателей деревни, природы, воспринимающих мир чисто зрительно, Н.Рубцов наделен глубоким духовным зрением, воспитанным в нем отчасти традицией Тютчева и Блока. И потому все его пейзажи удивительно музыкальны, символичны, полны стесненных, тревожных раздумий о судьбах этой, по-нестеровски "фанатичной красоты" Севера. В стихотворениях "Острова свои обогреваем", "В святой обители природы...", "Осенние этюды" поэт раскрывает трепет и цельность патриотического чувства, сгущая для контраста все осеннее, серое, неприметное в родной природе. "Огонь в печи не спит, перекликаясь с глухим дождем, струящимся по крыше", - так свободно соединять две противоположные стихии может только человек с всесильным чувством Родины. Это чувство покоряет и как бы растворяет поэта в природе до конца, без остатка.

От всех чудес всемирного потопа
Досталось нам безбрежное болото,
На сотни верст усыпанное клюквой,
Овеянное сказками и былью
Прошедших здесь крестьянских поколений...
Зовешь, зовешь... Никто не отзовется...
И вдруг уснет могучее сознанье,
И вдруг уснут мучительные страсти,
Исчезнет даже память о тебе.

Это слияние с природой рождает особый, чуждый всякой театральностью диалог с ней, когда "душа, как лист, звенит, перекликаясь со всей звенящей солнечной листвой", когда "плывут... как мысли облака", когда мать "спелой клюквой, как добрую птицу... с ладони кормила меня".

Могут сказать, что мир деревни Рубцова в значительной мере условный, что сердечность и теплота чувства, как и у С.Есенина в его "Письме матери", не избавлены от "налета нарочитой жалостливости и самолюбования", что есть нечто женственное и "русокудрое" в самой позе поэта. Есть ли есенинское в "Прощальной песне"?

Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю —
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
— Мама, мамочка! Кукла какая!
И мигает, и плачет она...

Видимо есть, но это не эпигонство, а поиск выхода из пут описательности, иллюстративности. В связи с этим любопытно следующее. В недавней статье "Поэзия Михаила Исаковского" А.Твардовский с некоторой иронией говорит об идеализированной условной деревне Есенина - "милой и чем-то обиженной обители с ее серыми избушками, подсвеченными белизной березок". Он говорит о полном несовпадении настроений деревенской молодежи, рвавшейся в 20-е годы к городской жизни, и есенинской печали о "вечернем несказанном свете", струящемся над ее избушками. Бесспорно, А.Твардовский прав, тонко отметив эту общественную сторону проблемы, и современным молодым поэтам, рисующим порой внесоциальный, внеисторический портрет Руси (а это есть и у Н.Рубцова), следует помнить, что сами деревенские жители не очень радуются и поэтичности бездорожья, и неосвещенности глухомани, и тяжкому физическому труду. Но есть и другая сторона проблемы изображения деревни - внутрипоэтическая. Современность и историзм в изображении села слишком долго отождествлялись с описательными, беллетризованными картинками, с растянутыми, сюжетными поэмами, с тем, что можно назвать "жанром". Думается, что Н.Рубцов прав, обращаясь к традициям лирики Тютчева, Есенина, Блока как средству преодолеть эмпиризм и бытовизм вот такой описательной деревенской поэзии.

---

Публикуется по газете "Комсомольская правда"  23.01.68