Имя поэта Николая Рубцова я впервые услышал в сентябре 1974 года на первом курсе Литературного института им. М. Горького в Москве на Тверском Бульваре, 25.

Во дворе института, у знаменитого памятника Герцена, собрались вчерашние абитуриенты - сегодняшние студенты, и оживленно спорили о поэзии и поэтах, и каждый вслух выкрикивал имя того или иного своего любимого поэта.

1.

Назывались в основном имена Евтушенко, Рождественского, Вознесенского, Ахмадулиной, которые тогда были у всех на слуху. Это было время эстрадной поэзии, и их имена гремели, собирая полные стадионы поклонников.

Среди этого, как эстрада, студенческого шума и гама кто-то, сейчас уже не помню кто, как-то тихо, почти виновато произнес: "Коля Рубцов"…
Гул затих. Мы - деревенские парни и аульские ребята впервые услышали имя этого поэта по-домашнему "Коля Рубцов", и он с того дня вошел в мою жизнь, как знак поэтической судьбы, как чистый родник живого русского поэтического слова.

Я взял в библиотеке Литинститута ( какая у нас была замечательная библиотека, там множество книг было с автографами самих авторов, классиков советской литературы и современников) его книгу "Последний пароход", изданную "Современником" уже после его трагической гибели в 1971 году, которую люблю перечитывать с небольшими перерывами и до сих пор. 

Как выяснилось потом, о Рубцове в Литературном институте ходили легенды. Одна из них гласила так, ее рассказывал и потом об этом написал мой учитель - руководитель творческого семинара, один из самых замечательных людей, которого я встретил на заре своей молодости и, может быть, только благодаря ему я пишу эти и другие размышления, тончайший знаток не только русской, но и мировой поэзии, выдающийся литературный критик, профессор А. Михайлов:

"Комендант общежития, по кличке Циклоп (свирепый взгляд одним глазом, другой потерял на войне), однажды обнаружил, что в холлах общежития на всех этажах исчезли портреты классиков русской литературы.

Комендант всполошил всех, бросились искать. Один из холлов оказался заперт изнутри. Стали стучать, за дверью послышалось какое-то движение. Открыл дверь Рубцов и спокойно направился к стоящему в середине холла креслу, сел в него, а у противоположной стороны были выставлены в ряд красочные портреты классиков:

- Что вы тут устроили Рубцов? - еще не разглядев одним глазом содеянного, но подозревая нечто каверзное, завопил Циклоп.

- А ничего, - спокойно ответил Николай, не меняя позы пристального вглядывания в классиков. - Вот собрал товарищей по литературе…поучиться у них уму-разуму…

- Что? - разглядев портреты у стены, еще громче воскликнул комендант. - Кто вам разрешил снимать портреты?

- Понимаете, поговорить не с кем, а это все умные, гениальные люди, с ними интересно пообщаться".

А в среде студентов рассказывали то же самое, но концовка была другая. Якобы Рубцов ответил коменданту:

- Хоть один раз хотел выпить с порядочными людьми, и то не дали.

Но самое главное, такой факт действительно был, и он характеризует оригинальность Рубцова как человека и поэта. Ему ни в институте, ни в жизни, ни в литературе не хватало достойного понимания, и он искал его у классиков. Он сам их понимал превосходно, я думаю, что классики русской литературы тоже поняли бы Рубцова.

Но, как говорил Хемингуэй: "Жаль, что нельзя менять мертвых на живых".

Вот стихи Рубцова "О Пушкине":

Словно зеркало русской стихии,
Отстояв назначенье свое.
Отразил он всю душу России!
И погиб, отражая ее.

Всего четыре строчки. А о Пушкине сказано почти все. В этом сила таланта.

2.

Николай Рубцов не только чисто русский поэт, но и поэт трагического предчувствия и пророческого Божьего дара.

Мой учитель Александр Алексеевич Михайлов ввел в литературу термин "тихая лирика", которая противостояла пустому шуму эстрадной поэзии, своей глубокой задумчивостью и тихой, но светлой печалью.

В "тихой" лирике Рубцова кипят неподдельные страсть и любовь, истинные, подлинные чувства к своей родине, земле, деревне.

Она озарена светом есенинских голубых глазах и блоковским российским туманом, чистой поэзией Фета и трудными раздумьями Тютчева.
Рубцов - классический поэт. Вот его стихотворение "Журавли":

Меж болотных стволов 
красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь, - 
и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня,
позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, 
над болотом, забытым вдали…
Широко по Руси 
предназначенный срок увяданья
Возвещают они, 
как сказание древних страниц.
Все, что есть на душе, 
до конца выражает рыданье
И высокий полет 
этих гордых прославленных птиц.
Широко на Руси 
машут птицам согласные руки.
И забытость болот,
и утраты знобящих полей -
Это выразят все, 
как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит 
улетающий плач журавлей…
Вот летят, вот летят… 
Отворите скорее ворота!
Выходите скорей,
чтоб взглянуть на высоких своих! 
Вот замолкли - и вновь 
сиротеет душа и природа
Оттого, что -молчи! - 
так никто уж не выразит их…

Судьба и поэзия Рубцова, как "улетающий плач журавлей", с трагическим размахом несется по полям и долам России, призывая в очередной раз великую Русь любить своих поэтов, пока они живые, а не петь реквиемы на их могилах.

Жизнь и судьба Николая Рубцова заставляет нас еще раз убедиться в том, что в той стране, где поэзия выше конституции и поэт больше, чем поэт, сам поэт находится всегда под вечным прицелом непонимания, одиночества и отчуждения.

"Поэзия не от нас зависит, а мы зависим от нее. Главное, чтоб за любыми формами стояло подлинное настроение, переживание, которое, собственно, и создает, независимо от нас, форму", - писал он в письме Александру Яшину.

Подлинное настроение и переживания превращались у Рубцова в шедевры русской лирики, в не придуманную, естественную, гармоничную поэзию: 

Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез.
Слушаю, - и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.

Все очнется в памяти невольно,
Отзовется в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно, 
Будто кто-то шепчет о любви,

…Русь моя, люблю твои березы!
С первых лет я с ними жил и рос.
Потому и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.

Поэзия Николая Рубцова улавливала тонкие движения одинокой, сиротской души. Он находит спасение от неуютного, злого, как мачеха, в стихах, за ним по пятам идут беды и обиды, бедность и нищета, неустроенность и разлад, зависть и месть.

Рубцов прост, как правда:

Стукну по карману, - не звенит.
Стукну по другому, - не слыхать
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.

"Николай Рубцов - поэт долгожданный. Блок и Есенин были последними, кто очаровывал читающий мир поэзией - не придуманной, органической. Полвека прошло в поиске, в изыске, в утверждении многих форм, а также - истин. Время от времени в огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же - хотелось Рубцова. Требовалось.

Кислородное голодание без его стихов надвигалось. "Долгожданный поэт, и в то же время - неожиданный", - так написал другой русский поэт Глеб Горбовский, и он прав. И прав Николай Рубцов:

Улетели листья с тополей -
Повторилась в мире неизбежность…
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!

Пусть деревья голые стоят,
Не кляни ты шумные метели!
Разве в этом кто-то виноват,
Что с деревьев листья улетели.

3.

Мой однокурсник и друг по Литературному институту Николай Михайлович Коняев написал документальную повесть о Рубцове "Путник на краю поля" (книга о жизни, смерти и бессмертии Николая Рубцова).

Книга замечательная.

Заканчивается книга такими словами: "В 1973 году на могиле Рубцова поставили надгробие - мраморную плиту с барельефом поэта. Внизу по мрамору бежит строчка из его стихов:

"Россия, Русь! Храни себя храни!", - которая звучит словно последнее завещание Рубцова этой несчастной и бесконечно любимой стране, что не бережет ни своих гениев, ни саму себя…

Точнее не скажешь. Понимал и чувствовал это и сам Рубцов: 

Я слышу печальные звуки,
Которых, не слышит никто.

Ведь, недаром Глеб Горбовский назвал Николая Рубцова долгожданным поэтом.

Хотя поэтов ждут долго, но они приходят и уходят неожиданно. (Рубцова убила любимая женщина). Мне мой друг Виктор Коротаев - замечательный поэт и друг Рубцова, которого уже нет с нами (царство тебе небесное, Виктор - чистая душа и честное сердце) рассказывал, что в ту ночь убийства, соседка Рубцова проснулась от крика: - Я тебя люблю! - это были последние слова, которые произнес Рубцов, обращаясь к женщине, которая его убивала. Это может сказать только великий поэт. А случилось это в январе 1971 года, точно так, как он написал в последнем стихотворении:

Я умру в крещенские морозы,
Я умру, когда трещат березы.

Он все предвидел.

Есть поэты, которые просто пишут стихи, и есть другие поэты, которые записывают то, что продиктовано свыше, по велению Бога. Николай Рубцов относится ко вторым.

Наверное, после Сергея Есенина, немногие поэты смотрели на Русь такими грустными, печальными, виноватыми и трагическими глазами, как Николай Рубцов. Чувство вины в его творчестве - главное, очищающее чувство. Он чувствует себя виновным перед отчизной, народом, любовью, хотя все в жизни было наоборот.

В поэзии Рубцова слышится вечный мотив прощания, как будто предчувствовал, знал, что будет недолго смотреть на этот прекрасный, радостный и трагический мир чистыми глазами поэта и честным сердцем певца своей Родины, будто он хочет вернуть ей быстрее долг сына и поэта родины.

Но и грусть, и вина, и чувство долга высвечены пронзительной обнаженностью истинного таланта и Божьего дара, неповторимостью поэтического характера и безукоризненного творческого поведения.

Рубцов дал протертым от Жизни Судьбы и Пути словам новое дыхание, новую жизнь и его классическая звезда заняла достойное место в созвездии русских классиков.

Я лично этому радуюсь, потому что это справедливо, а справедливость - превыше всего. Он это знал, поэтому и написал:

Поэт перед смертью
сквозь тайные слезы
Жалеет совсем не о том,
Что скоро завянут надгробные розы
И люди забудут о нем,
Что память о нем -
по желанью живущих -
Не выльется в мрамор и медь…
Но горько поэту,
что в мире цветущем 
ему после смерти
не петь…

А Николай Рубцов нам поет после смерти и в этом его бессмертие.

---

Источник: Литературный Дагестан