В редакции журнала «Звезда», на Моховой, 20, в марте 1962 года состоялась встреча молодых ленинградских поэтов с коллективом работников журнала. Готовился номер со стихами молодых. Вечер открыл главный редактор «Звезды» Г. К. Холопов. В жюри сидели заведующий отделом поэзии А. Е. Решетов, заместитель редактора П. В. Жур и другие. Николай Рубцов выступил в конце этого вечера, когда поэты подустали читать свои стихи, а члены жюри – слушать. Николай тогда особого впечатления не произвел, он читал стихи несколько иронического плана. Мне запомнилось одно его стихотворение, в котором сам автор выделил интонационными паузами строку: «И покачал кудрявой головой», – и склонил свою лысеющую голову.

Затем мы встретились осенью того же года в Литературном институте. На первом курсе нас, ленинградцев, было двое, поэтому, естественно, и в общежитии мы поселились в одной комнате. Первокурсники жили по двое, и это было удобно для занятий и творчества.

Примерно через месяц после начала занятий Николай сказал мне: «Не буду изучать я этот немецкий язык. Не идет он у меня...» Оказалось, что Рубцов минувшим летом сдал экстерном экзамены за полный курс средней школы, но об иностранном языке имел довольно-таки смутное представление.

На другой день он пошел заниматься в группу, изучавшую французский язык. Преподаватель пришел в ужас: надо с новым слушателем начинать занятия буквально с азов! И колебался, оставить Рубцова в группе или отказать? И тут Николая выручила смекалка. Он с веселым, беспечным видом произнес экспромт, двустишие, которое стало популярным у нас в институте:

Мы буквы изучим на первых порах,

А после помчимся на полных парах!

Преподаватель засмеялся, он был обезоружен.

Рубцов имел за плечами к тому времени двадцать шесть лет жизни, служил на флоте, работал кочегаром и шихтовщиком на Кировском заводе. Он не боялся никаких житейских хлопот: хорошо отглаживал свой видавший виды костюм, стирал, штопал, варил обед. Любил и умел петь, подыгрывая себе то на гармошке, то на гитаре, что под рукой оказывалось. Помнится, осенним вечером мы гуляли возле Савеловского вокзала. На скамье сидел старик, держа на коленях трехрядку. Рубцов попросил гармонь, сел, заиграл и запел свою песню:

По дороге неслись

Сумасшедшие листья,

И всю ночь раздавался

Милицейский свисток!

Собрались любопытные. После слов «милицейский свисток» подошел милиционер, послушал, улыбнулся и отошел. А Николай долго еще играл и пел...

Он знал много страшных историй про ведьм и колдунов и часто рассказывал их по ночам. Рассказывал глуховатым голосом. Против окон нашей комнаты качались ночные фонари, тени ползали по потолку, и я представлял их ожившими силами зла – настолько впечатляющими были эти истории. Тогда я вскакивал как ошпаренный и быстро включал свет. А Рубцов в эти минуты хохотал...

Нередко в нашей комнате собирались поэты-сокурсники. Читали стихи, спорили до изнеможения. Николай, уронив в ладони лоб, мог часами молчать, не принимая участия в споре. Только иногда он поднимал на нас свои карие, проницательные, какие-то пронзительные глаза и говорил: «Эх, вы! Что вы понимаете в поэзии!» И вновь замолкал надолго.

Рубцов был впечатлительным, даже порою мнительным человеком. Однажды он принес пачку копирки. Пишущей машинки у нас не имелось, поэтому и копирка-то была ненужной. Вечером за окном тихо падал снег. Николай взял ножницы, сделал из копирки несколько самолетиков, открыл окно и сказал мне: «Каждый самолет – судьба. Давай испытаем судьбу! Вот этот самолет – судьба Паши Мелехина». Мелехин, поэт, учился с нами на одном курсе. Рубцов сильным взмахом руки пустил самолет на улицу, – черный, он отлично был виден нам в белом, несильном снегопаде. Самолет приземлился на снегу возле деревьев ближней аллеи. «А это – судьба Глеба Горбовского». Бросок – и мы вновь, уже с явным интересом, наблюдаем за полетом самолетика. Он полетел далеко, только куда-то вбок, вкось. «А это – моя судьба», – сказал Николай и опять сильно послал черный самолет в снегопад. В это время налетел небольшой порыв ветра, самолет резко взмыл вверх, затем крутб накренился и стремглав полетел вниз. Николай подавленно молчал. Больше самолетиков он не пускал и почти неделю был не в духе...

...Потом, в силу разных причин, часть студентов нашего курса перешла на заочное отделение. Стали заочниками и мы с Николаем Рубцовым, виделись реже. Я радовался его стремительному взлету, его книгам, и вдруг из Вологды – эта жуткая весть...

---

Публикуется по изданию: Воспоминания о Рубцове. Сев.-Зап.кн. изд-во, 1983