"Мне поставят памятник на селе..."
Александр ЩУПЛОВ
Николай Рубцов. Собрание сочинений в 3-х томах:
М., Терра, 2000.
За недописанные стихи Николая Рубцова говорит его поступки. Из тех и других - стихов и поступков - следовал вывод: в России в середине 60-х появился настоящий Поэт. Живой классик. Не похожий на собирающих «Лужники» «эстрадников». Как водится, классик был из провинции - с Вологодчины. Как водится, классик носил в узком кругу прозвище Шарфик - вокруг худенькой шеи было наверчено что-то пестрое...
Обожатели и подражатели
Как водится, вокруг классика крутились обожатели и подражатели - верная лакмусовая бумажка состоятельности в искусстве (при жизни и те, и другие занимались спаиванием Рубцова; после его гибели записались в душеприказчики поэта). Окололитературные рыбки-прилипалы, сопровождавшие Рубцова справа и слева (а тогда термины «справа» и «слева» имели значение, полярно противоположное нынешним), восторгались его стихами, прочным существованием в радиусе действия есенинской традиции, разносили на всю Россию слухи о хулиганствах «нового Есенина».
По Москве и России ходил бронзовеющий с каждым новым пересказом апокриф о том, как Рубцов поснимал со стен Литинститута портреты классиков, снес их всех на чердак и устроил себе встречу наедине с гениями русской изящной словесности. Славянофилы взахлеб цитировали «Русский огонек» и «Тихая моя родина». Выдернутая из стихотворения строка «Россия! Русь! Храни себя, храни!» наполнялась крамольно-радиоактивным содержанием, равнозначным лозунгу: «Бей жидов, спасай Россию!".
Как ни кощунственно звучит, но трагическая гибель Рубцова была к месту и ко времени. В шестидесятых годах стали отвыкать от трагического правила русских поэтов - умирать молодыми. К тому же русский гений не мог умереть своей смертью. Ну и еще на памяти вертелась строка классика: «Дело прочно, когда под ним струится кровь...» Несмотря на то, что смерть Рубцова существовала в координатах русской бытовой драмы (он был задушен подушкой самодеятельной поэтессой, не стерпевшей его издевок над своими стихами), она - смерть - получала все те же национально-агрессивные трактовки. Особое возмущение у литераторов русского национального толка вызывало последнее слово подсудимой: «Я больше не буду...»
Сразу после гибели поэта в 1971 году появились литидеологи, которые стали лепить из вологодской судьбинной глины нового Есенина. Глина была другая - иной прочности, цвета, обжигаемости... Но в те времена у каждого литидеолога или руководителя журнала имелся свой «поминальник»: у Катаева, Софронова, Старшинова... Был такой «поминальник» и у литературоведа Вадима Кожинова. Кажется, он состоял всего из шести имен. «Замыкающие» шестерку имена время от времени подвергались ротации, но в первых - ходили неприкасаемые. Среди них был и Николай Рубцов...
Вылепить Есенина из Рубцова не удалось. Рязанский крой поэтического дыхания не был приспособлен к воздуху Русского Севера. Рубцов был слишком Рубцовым.
Постмодернизм и «непровокативность»
После недолговечного бума, во время которого одна за другой выходили книги стихов и воспоминаний о поэте, пришли новые поэтические времена. В «беззапятушных» изысках постмодернистов запорхали «серафимные шестикрылы». Стихи стали «текстами». Их авторы -концептуалистами. Безыскусная и слишком «безынформационная» поэзия Рубцова была раздергана на безымянные строки и цитаты:
В горнице моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды...
Ретро-шлягер Барыкина «Цветы» (помните: «Я буду долго гнать велосипед...») время от времени вновь вводил в духовный обиход рубцовскую поэзию.
Но в новые времена, увы, она оказалась лишенной модного стеба с обязательной вмонтированностью классической цитаты («Шаганэ ты моя, Шаганэ, потому что я с Севера, что ли, по афганскому минному полю я ползу с вещмешком на спине» - Тимур Кибиров; «На холмах Грузии лежит такая тьма, что я боюсь, что я умру в Багеби» -Александр Еременко и т. д.). Весь же «стеб» Рубцова в «Элегии» был слишком простодушен, провинциален и, как сейчас принято писать, «непровокативен»:
Стукну по карману - не звенит.
Стукну по другому - не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать...
Хрестоматийный глянец
Только что вышедший в столичном издательстве «Терра» трехтомник Николая Рубцова (а именно это событие послужило поводом для этих заметок) можно расценивать как духовный симптом. Издатели впервые публикуют полный корпус произведений поэта. Составитель В. Зинченко даже публикует школьное сочинение Рубцова «Образ Катерины по пьесе Островского «Гроза»... С одной стороны, это позволяет проследить развитие поэта, его становление, преодоление обаятельных пут есенинской традиции. С другой - публикация вариантов и черновиков - дело узколитературоведческое.
Не говоря уже о публикации тех произведений, которые сам поэт не включал в свои немногочисленные прижизненные сборники. Речь идет о газетных «паровозиках» вроде «Надо быть с коммунистами» и «Ленинец». Но и это не останавливает составителя... Право, более полезно было бы опубликовать в последнем томе вместо сочинения о Катерине воспоминания о Рубцове его друзей. Паче чаяния столько их гуляло, гуляет и будет гулять по России.
Автору этих заметок пришлось присутствовать при рождении некоторых рубцовских апокрифов: например, на вечере, посвященном 40-летию поэта, в 1976 году (тогда он еще проводился в Малом зале Дома литераторов) Евгений Евтушенко рассказывал: «Стою однажды. Вдруг кто-то подходит ко мне сзади и ладонями по-детски закрывает мои глаза...» - «Странно, - промолвила сидевшая справа от меня дочь поэта Александра Яшина, Татьяна. - Евгений Александрович -вон какой высокий, а Коля был низенький». - «А Евгений Александрович обладает особым чутьем, - отозвался сидевший слева от меня поэт Николай Старшинов. - Зная, что подойдет Коля, он предусмотрительно присел».
...Вообще-то цепь таинственных случайностей и совпадений в жизни Рубцова - отдельная тема. Чего стоит случай из его детства: в 1949 году, когда вся страна праздновала юбилей Пушкина, в детском доме, где он обитал, ему, шестикласснику, доверили играть Пушкина-лицеиста! Вспоминает очевидец: «Коля очень волновался, хотел походить хоть чем-нибудь на Пушкина и попросил завить ему волосы, чтобы стать кучерявым...» А провидческие стихи «Я умру в крещенские морозы...»?! Предугадал - погиб в самое Крещение!
Претензия на «академичность» издания вкупе с весьма непрофессиональным справочным аппаратом, увы, слишком, попахивает желанием навести «хрестоматийный глянец». Так, перечисляя всех, кто «по достоинству оценил поэзию Рубцова», автор предисловия (он же и составитель) рядом с теми, кто в самом деле помогал Рубцову, упоминает и Валерия Друзина. Нужно ли напоминать, что этот мастодонт советской критики в свое время боролся с Есениным и являлся верным проводником сталинской политики в литературе - особенно в конце сороковых во время разгрома известных ленинградских журналов?!
«Но и того довольно, что любовь была», - написал Уайлдер в своем знаменитом романе. Любовь России к Николаю Рубцову существует не только в прошедшем и настоящем, но и - будем верить! - в будущем времени.
Его поэзия - наш воздух. А воздух замечаешь только тогда, когда его уже нет.