Поэту посвящается
О. Фокина
Николаю Рубцову
Он умел всего лишь это:
Складно мыслить, быть поэтом.
Но издатели глухи,
Не спешили по стихи.
Он хотел совсем немного:
По России даль-дорогу,
И в конце дороги той
Хоть какой-нибудь постой,-
С неостывшею лежанкой,
С бабкой, на слово не жадной,
Что дождливым вечерком
Угостила б и чайком.
Попадались чаще Фили,
Что не много говорили,
Но ночлежник и про них
Сочинил душевный стих.
Человек. Он жил, как птица:
Мог за клюквой наклониться…
Потянулся в мужики-
И как раз попал в силки.
Ветер выл, метель металась,
Дверь с петель сорвать пыталась,-
(Этим вьюгам и ветрам
Он роднее был, чем нам.)
Удалось: открылась фортка…
Он лежал по-птичьи кротко.
На полу. Ничком. Молчком.
Под двукрылым пиджачком.
Я умру в крещенские морозы.
Н.Рубцов
Был закат, но не было рассвета.
Год смирён, да час бывает лих…
Месяц опечаленный притих,
Шелестит заснеженный шиповник
У подножья траурной плиты,
Положив колючие ладони
Перед вечным миром чистоты:
«Я умру в крещенские морозы».
На реке тряхнуло глухо льды,
Съёжились от холода берёзы
В роковом предчувствии беды.
Вот она набросилась…довольна…
Не разжать матёрые клыки.
Больше нет ни радости, ни боли,
Только ветер воет у реки.
Шелестит заснеженный шиповник
У подножья траурной плиты,
Положив колючие ладони
Перед вечным миром чистоты.
Россия! Русь! Храни себя, храни…
Н. Рубцов
Один рифмач, рифмующий толково,
Поморщив нос, с упрёком мне сказал:
«Ну что вы помешались на Рубцове?!»-
и «травяным» поэта обозвал.
Он в стул вонзил своё литое тело
С вальяжностью писаки крепыша.
И так же не свергаемо сидела
В его груди бетонная душа.
Он всё хотел меня переупрямить.
Измученно выискивал слова.
А моя память…Ну зачем ты, память,
Гремишь опять во все колокола?
Тевтоны шли. Кровь из земли сочилась.
Татары жгли. Фашист творил дела…
Россия-мать! Да как же так случилось,
Что ты сама монголов родила?!
Смотри, смотри – идёт орда. И рушит
И жжёт леса. И топчет злак полей…
Россия, Русь! Храни святую душу,
Храни её от собственных детей!
И останется всё, как было -
На Земле, не для всех родной…
Н. Рубцов
Все хотят в этой жизни счастья –
на Земле, не для всех родной…
Но бессмысленно ждать участья
тем, кто плачет в толпе людской.
Все мы в мире земном одиноки,
каждый молча в себе таит
и желаний своих пороки,
и нарывы долгих обид.
Знают многие: слишком остро
бьётся в сердце ночей игла…
Человек – беззащитный остров
в океане вражды и зла.
В этом мире родную душу
не ищи – всё равно не найдёшь.
Позабудь обо всём и слушай,
как шумит за окошком дождь.
Все умрём в суете унылой,
боль свою затая в груди.
И над каждой забытой могилой
будут вечно шуметь дожди.
Николаю Рубцову
Мы зовём тебя Колей,
Как привыкли при жизни.
Всё: от счастья до боли
Отдавал ты Отчизне.
Знаю строки покраше,
Знаю строки смелее,
Но в поэзии нашей
Стало чуть потеплее.
В каждом ждут тебя доме,
А Россия бескрайна.
Весь ты как на ладони
И как вечная тайна.
Варежки
Лидии Михайловне Шишкиной,
Первой учительнице Рубцова.
И нас согрел Никольский детский дом,
Радушно собирая в тесный круг.
За всё тепло расплатимся теплом
Москва, Череповец, Санкт-Петербург…
А также Тотьма – светлый городок,
Живая сказка посреди лесов…
«Взбегу на холм…» - вдруг обожжёт висок,
что это где-то здесь сказал Рубцов.
Смущает гул торжественных речей
На фоне изобилия еды,
Ведь даже самый круглый юбилей
Не зачеркнёт январской той беды…
Поклонимся возвышенным местам,
Поднимем тост над Сухоной-рекой
За здравие! Вообразим, что там
Учительница первая его.
В потёртой шали, в стареньком пальто
На лавочке задумчиво сидит
И под его немеркнущей звездой
На варежки дарёные глядит.
«Ах, Коленька! Уж больно хороши…
Ты за меня, я знаю, был бы рад.
А спросишь: «Где же те? скажу: «Ушли…»
Они теперь – «музейный экспонат».
Памяти Н. Рубцова
Душа поэта всем видна.
И показалась мне она
Сироткой робкой, что одна
В деревне, под дождём, босая,
Дыханьем руки согревая,
Стоит у каждого окна
В простой надежде: кто-нибудь,
Быть может, пустит отдохнуть,
А завтра утром снова в путь…
Куда, зачем, в края какие?
Всё вдоль по матушке – России
Сквозь день и сквозь ночную жуть.
Пускай порою на неё
Спускали псов, несли враньё-
Россия – вот её жильё!
И после мостовой дороги
Речонка ей плеснулась в ноги,
Сушило солнышко рваньё.
Душа поэта! Ей бы в скит,
Подальше от людских обид.
Но мне рассудок говорит:
Она б и там всё то же пела,
Она б и там за всех болела,
Как на небе за всех болит.
Н. Рубцову
Вновь лазурь залила окоем
над безбрежным, немыслимым маем,
но опять поминальным вином
поминаем.
Наш товарищ, ушедший вперед
в жизни, в творчестве, в смерти, в бессмертье,
нас оттуда к себе не зовет.
Уж поверьте.
И его мы не в силах позвать.
Так стоим на невидимой грани.
Скоро станут, глядишь, увядать
и герани.
Увядая - снесут через грань
ну, хоть отсвет зеленого мая?
(Или наши цветы - не герань?
Я не знаю.)
Впрочем, важно не это, а то,
что, быть может, хоть отзвук привета
донесут, несмотря ни на что,
до поэта.
И, однако - все это темно!
Может, это навеяно маем?..
Спи, товарищ! Уж так суждено.
Поминаем.
Николаю Рубцову
На губах остывала улыбка
И на сердце ложился покой…
То звучала прощальная скрипка
Песни грустной над русской судьбой.
Жизнь с тобою мы, друг, промотали:
Свет испили, стихом процвели-
То ль душою под небом устали
Принимать боль родимой земли?
То ли доля поэта – к Отчизне
Неизбывная смертная страсть,
Что к небесному празднику жизни
В миг единый готова припасть?…
Ты себе нагадал на Крещенье,
Да морозы твой предали час,
И дождём пролилося прощенье-
Не услышанный Господа глас.
Эй, поэт! Как тебе – в поднебесье?
Как там видится матушка-Русь?
Подожди – допою горечь песни
И к тебе налегке заберусь.
Я не знаю, сколь – много, немного-
Мне Россией ещё колесить,
В нелюбви остывает дорога,
Что под солнцем устала светить.
Рубцову
Когда ты жил, мы были откровенны.
Когда ты умер – с кем я поделюсь?
Не помогают нам родные стены,
Не бережёт своих поэтов Русь…
Теперь, когда под сводами отчизны
Умолк последний звук твоей души,
Кто скажет нам о нашей грустной жизни?
Кто скажет нам о нашей горькой лжи?
Мне не забыть, как мы с тобой встречались,
Как мы с тобой одной дорогой шли.
Мне не забыть, как мы потом прощались
И всё никак проститься не могли…
Как, зубы сжав, считали мы утраты
И с грустью пили крепкое вино.
Но разве в том мы были виноваты,
Что радости нам не было дано?
И вот недавно мы с тобой расстались.
В последний раз одной дорогой шли,
В последний раз с тобою мы прощались
И всё никак проститься не могли…
Ночные воспоминания
Иду по улице Рубцова,
Смотрю на Кремль и на реку,
И кажется: мы вместе снова
С ним разделяем здесь тоску.
Тоску по той Соборной горке,
Куда обоим – не попасть:
Ни перевоза, ни моторки-
Одна-одна ночная страсть.
И будто кто-то нас толкает,
Мы в воду бросимся вот-вот
Туда, где мимо проплывает
Луною освещённый плот.
И вдруг, и вдруг, и вдруг на башне
Часы звенят: «Бим-бим-бим-бом»
Ушёл в былое день вчерашний
И нет здесь никого кругом.
Не слышно здесь дневного шума,
Весь город спит ещё пока.
Одни со мной здесь скорбь и дума
Да им любимая река.
Никто не скажет здесь ни слова,
Не упрекнёт, что я бреду.
Я просто улицей Рубцова
С воспоминанием иду.
Благодарен
В этом трудном
трубном мире
Песни нежные слышны...
Благодарен милой Лире
За минуты тишины,
За врачующие строки,
Утоляющие боль,
Из душевных ран
глубоких
Убирающие соль.
Я в минуты потрясений
Обращаю к вам лицо:
И к тебе, поэт Есенин,
И к тебе, поэт Рубцов.
В.Б.
Листаю жадно
Книги в магазине,
Опять ищу в них
Дорогое имя -
Я «эр» ищу
В начале главных слов.
И там,
Где обнаружу вдруг -
«Россия».
Ищу синоним родины -
«Рубцов».
Памяти Н. Рубцова
По ухабам, по пыльной траве
шёл и шёл, не боясь оступиться.
А развесистый дым деревень
долетал к нему даже в столицу.
Чистым звоном манил березняк
в глубину вологодского края,
потому ли душа, как синяк,
всё болела, покоя не зная.
Видно, к месту тому, где рождён,
где военное детство гудело,
строгой памятью был пригвождён,
и не мог ничего он поделать.
До излома последней строки
не пылил он направо, налево.
И упал. А над ним у реки
тихо. Шепчутся сосняки,
и «ромашковый запах ночлега».