Волны и скалы

1962 г., машинописный сборник, продолжение

* * *

Бывало,

           вырядимся
                           с шиком
в костюмы, в шляпы, и — айда!
Любой красотке
                       с гордым ликом
смотреть на нас приятно,
                                     да!
Вина
       весёленький бочонок —
как чудо,
             сразу окружён!
Мы пьём за ласковых девчёнок,
а кто постарше,
                      те —за жён...

 

Ах, сколько их
                      в кустах
                                  и в дюнах,
у белых мраморных колонн, —
мужчин,
            взволнованных и юных!
А сколько женщин! —
                                 Миллион!
У всех дворцов,
                      у всех избушек
кишит портовый праздный люд.
Гремит оркестр,
                       палят из пушек,
дают
       над городом
                         салют!

 

Ленинград,
март, 1962

ПОРТОВАЯ НОЧЬ

Старпомы ждут своих матросов.
Морской жаргон
                        с борта на борт
летит,
        пугая альбатросов...
И оглашён гудками порт!
Иду. (А как же? — Дисциплина!)
Оставив женщин и ночлег,
иду походкой гражданина
и ртом ловлю роскошный снег,
и выколачиваю звуки
из веток, тронутых ледком,
дышу на зябнущие руки,
дышу свободно и легко!
Пивные — наглухо закрыты.
Темны дворы и этажи.
Как бы заброшенный,
                               забытый,
безлюден город...
                         Ни души!
Лишь бледнолицая девица
без выраженья на лице,
как замерзающая птица,
сидит зачем-то на крыльце...
— Матрос! — кричит, — Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
— Пардон! — кричу, — Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой...

Ленинград,
март, 1962

Варианты: 1

ИМЕНИННИКУ

                ..Валентину Горшкову

 

Твоя любимая
                    уснула.
И ты, закрыв глаза и рот,
уснёшь
          и свалишься со стула.
Быть может, свалишься
                                    в проход.
И всё ж
            не будет слова злого,
ни речи резкой и чужой.
Тебя поднимут,
                      как святого,
кристально-чистого
                            душой.
Уложат,
           где не дует ветер,
и тихо твой покинут дом.
Ты захрапишь...
И всё на свете —
пойдёт
          обычным чередом!

Ленинград,
декабрь, 1961

Варианты: 1

МОРСКИЕ ВЫХОДКИ

(по мотивам Д.Гурамишвили)

Я жил в гостях у брата.
Пока велись деньжата,
        всё было хорошо.
Когда мне стало туго —
не оказалось друга,
        который бы помог...

Пришёл я с просьбой к брату.
Но брат свою зарплату
        ещё не получил.
Не стал я ждать получку.
Уехал на толкучку,
        и продал брюки-клёш.

Купил в буфете водку,
и сразу вылил в глотку
        стакана полтора.
Потом, в другом буфете —
дружка случайно встретил
        и выпил с ним ещё...

Сквозь шум трамвайных станций
я укатил на танцы
        и был ошеломлён:
на сумасшедшем круге
сменяли буги-вуги
        ужасный рок-энд-ролл!

Сперва в толпе столичной
я вёл себя прилично,
        а после поднял шум:
в танцующей ватаге
какому-то стиляге
        ударил между глаз!

И при фонарном свете
очнулся я в кювете
        с поломанным ребром..
На лбу болела шишка,
и я подумал: — Крышка!
        Не буду больше пить!..

Но время пролетело.
Поёт душа и тело,
        я полон новых сил!
Хочу толкнуть за гроши
вторые брюки-клёши,
        в которых я хожу...

Ленинградская обл.,
пос. Приютино,1957

ДОЛИНА ДЕТСТВА

ДОЛИНА ДЕТСТВА

Мрачный мастер
                       страшного тарана,
до чего ж он всё же нерадив!

..После дива сельского барана
я открыл немало разных див.

Нахлобучив мичманку на брови,
шёл в театр, в контору, на причал...

Стал теперь мудрее и суровей,
и себя отравой накачал...

Но моя родимая землица
надо мной удерживает власть.

Память возвращается, как птица —
в то гнездо, в котором родилась.

И вокруг долины той любимой,
полной света вечных звёзд Руси,

жизнь моя вращается незримо,
как Земля вокруг своей оси!

Ленинград,
9 июля 1962

* * *

Я забыл,

            как лошадь запрягают.
И хочу её позапрягать,
хоть они неопытных
                             лягают
и до смерти могут залягать!

 

Мне не страшно.
                     Мне уже досталось
от коней — и рыжих, и гнедых.
Знать не знали,
                    что такое — жалость.
Били в зубы прямо
                            и в поддых!..

 

Эх, запряг бы я сейчас кобылку,
и возил бы сено, сколько мог!
А потом
           втыкал бы важно
                                    вилку
поросёнку жареному
                               в бок...

 

Ленинград,
1960