Город неряшливо
Плиткой домов облицован.
Улица Яшина.
Пятиэтажка Рубцова.
Куцее дерево
В улицу вписано резко.
Чудится Дербина
За кружевной занавеской.

Я не представляю, как можно жить в Вологде, хотя по-своему и преклоняюсь перед этим древним русским городом. Он многое пережил: безумие Батюшкова и мрачную надломленность Шаламова, обиды Астафьева и сиротскую бесприютность Рубцова. Пережил, но не забыл, ибо люди творческие на Руси в каком-то сакральном смысле не умирают, продолжая после своей физической смерти пребывать в веках русской духовности. А это значит, что по тихим вологодским улочкам по-прежнему бродят тени великих, а в городском воздухе растворены их обиды и разочарования, их безумие и горячечный бред невысказанных слов. Дышать этим воздухом трудно, а не дышать – невозможно…
Николай Рубцов. Ключевое имя русской поэзии второй половины ХХ века. Именно – русской, а не русскоязычной. Поэт от Бога. Человек, сумевший выразить самое глубинное и сокровенное, скрытое от посторонних глаз и впитанное с молоком матери чувство трагического одиночества русских в безжалостном окружении «иных времен татаров и монголов». 3 января ему бы исполнилось 67 лет. Однако, 19 января 1972 года он ушел из жизни прямо навстречу своей посмертной славе, не дотянув каких-то двух лет до традиционного «черного» 37-летия…

Войдите в Интернет и наберите ключевую фразу –«Воспоминания о Рубцове». Услужливый «Яндекс» выдаст вам 721 ссылку. Недели не хватит, чтобы прочитать всю эту эпистолярщину, в которой очень много эмоций, но почти нет серьезного вдумчивого отношения к Поэту. Впрочем, наверное, и не может быть: уж слишком сложен при всей своей видимой простоте был Николай Михайлович.

Зато о его трагической кончине написаны целые тома, где Людмила Дербина предстает то «Дантесом в юбке», то жертвой необратимых обстоятельств. В принципе, и защитники и ярые ненавистники убийцы сделали ей такую рекламу, что отныне ее имя перешло в разряд «легендарных». О Мартынове и Дантесе мы знаем куда меньше, чем о Дербиной. И стоит хоть раз ненароком коснуться этой темы, как ты тут же попадаешь в бессмысленный круговорот бесконечной говорильни. Хотя, если честно, говорить-то особенно не о чем… Банальная «бытовуха» превращена в мексиканский сериал, а его «создатели» выглядят весьма потешно: называя себя «людьми православными», они тут же нарушают многие христианские заповеди и призывают к отмщению, к обструкции, к «крестовому походу» против одной-единственной женщины. А некоторые договариваются до того, что Дербина – агент сионизма и чуть ли не профессиональный киллер. При этом «любители Рубцова» даже не задумываются о том, что обливая грязью женщину, которую Поэт любил, они тем самым обливают грязью и самого Поэта.

Совершив убийство, Дербина перешагнула некую незримую черту и ныне находится по ту сторону Добра и Зла. И судить ее нам, черту не перешагнувшим, - дозволено ли? По-христиански ли это? Конечно, нет. А добивать слабых – это как-то не по-русски. Я уж не говорю о том, что принцип «око за око» - основа основ иудаизма… А наш то Завет называется «Новым»! Ведь недаром сам Рубцов когда-то писал:

За всю любовь расплатимся любовью,
За все добро расплатимся добром…

Вот ведь: процитировал Поэта, и такой маленькой вдруг показалась вся эта возня вокруг его гибели, такой незначительной, мышиной… Он знал, что ему предстоит трагически умереть «в крещенские морозы», и воспринимал это довольно спокойно. Так почему же мы должны устраивать по этому поводу истерики?

Знал. И внутренне готовился. И в предстоящую свадьбу, наверняка, особо не верил. Ведь по самой своей сути Рубцов был последним русским гусляром, несущим людям свою особую правду. А у гусляров век – короток…
Мало кто знает, что в свое время гусляров на Руси уничтожили как класс, ибо русские люди считали их бродячими проповедниками и ставили выше священников. Они и на гуслях-то играли иначе, чем Садко в знаменитом мультфильме: инструмент держали вертикально, а двоеперстие устремляли в не6о, как святые на иконах. В чем-то они были сродни языческим волхвам, хотя и приняли новую религию. Впрочем, Церковь не простила им посягательств на свои права и повела с ними непримиримую борьбу. Уничтожались даже сами музыкальные инструменты. Именно поэтому до нас дошли лишь единичные, случайно уцелевшие в огне, гусли. Но генетическую память о своих певцах, а также особую музыкальную настроенность души русский народ пронес через века. И когда появились первые стихи молодого Поэта, люди почувствовали эту глубинную преемственность и потянулись к чистому роднику рубцовской поэзии.
Сохранилась стенографическая запись обсуждения рукописи стихов Рубцова в Литературном институте. «Коллеги по цеху» по существу не оставили там камня на камне. В 60-е годы принято было писать по-другому: громко, хлестко, эстрадно. А здесь – «тихая родина», ивы, река, соловьи, погосты, покосившиеся избушки и разрушенные церкви. Все это пришлось не ко двору, да и сам строй рубцовской поэзии показался тогда слишком примитивным. И это при том, что в рукопись вошли произведения, признанные ныне классикой и вошедшие в школьные хрестоматии.

Непонятный для многих взлет Поэта начался чуть позже, исподволь, незаметно. При полном молчании СМИ тоненькие сборнички стихов Рубцова мгновенно становились библиографической редкостью, произведения переписывались от руки и как-то быстро запоминались безо всякого заучивания. Поначалу Николай Михайлович скромно причислялся к определенному литературному направлению – «тихой поэзии». Однако, вскоре его имя зазвучало отдельно от имен Прасолова, Соколова, Передреева: слишком уж своеобразны были стихи молодого вологодского Поэта. В них звучала пронзительная боль за поруганную Россию, они были беззащитно исповедальны и будто бы выпеты из немыслимых глубин русского «Я». В них оживала поэтическая традиция древних гусляров.

На первый взгляд Рубцов воспринимается поэтом одной темы – своего космического одиночества и сиротства. Отсюда и его образная система – довольно скудная по современным меркам. Однако, при более внимательном прочтении за этой «скудостью» открывается настоящий космос – русский космос, в котором каждое слово наполнено глубоким внутренним, уходящим в глубину веков смыслом: «Мать», «Родина», «изба», «горница», «храм», «погост». Поэт интуитивно нащупывает языческую составляющую этих понятий и выплескивает на ошарашенного читателя некие русские формулы бытия. И каждый понимает рубцовские стихи по-своему, но непременно «понимает», поскольку генетическая память сильнее социальных предрассудков.

По существу любое стихотворение Поэта – своеобразная молитва, вознесенная непосредственно Богу без всякого посредничества Церкви. Как у древних гусляров. Не случайно же все храмы в поэзии Рубцова, как правило, лежат в руинах, и лишь вологодская София возносится вверх своими куполами как символ извечной народной мудрости.
Всей своей поэзией Николай Михайлович как бы утверждает мысль о том, что настоящий Поэт – вне конфессий и церковных обрядов. Он сам – посланник Божий, и только ему дано спеть покаянную песнь за наше нераскаянное поколение. Отсюда и космос его поэзии.

Лишенный с малолетства родительского тепла и материнской опеки, Рубцов воспринимает Россию в качестве своей единственной Матери, а предавшего его отца и вовсе «убивает» в своих стихах на войне. Сирота по жизни, он сумел в своем творчестве подняться до вершины осознания себя «сыном русским». И уже с этой вершины он возносит свою величайшую молитву к Богу:

Россия, Русь, храни себя, храни!

«Звезда полей», сиявшая Поэту в его недолгом жизненном пути, - еще один космический образ, воплотивший в себя как христианские, так и языческие мотивы. По большому счету, это и есть то, что сближает его с древнерусскими гуслярами. Всю свою жизнь Рубцов скитался, и тема дороги, пути – главная в его творчестве. А путеводная полевая звездочка – своеобразный символ Веры, Веры в Бога и в свое трагическое предназначение. Но можно посмотреть на это и шире: в своих стихах Поэт поднялся до понимания судьбы русского народа в ХХ веке – «нет иконы, но есть Бог, нет просвета, но, не взирая на вечные тучи, есть свет звезды, за которым и стоит идти».

Перед своей смертью, которую Николай Михайлович всегда предвидел, он планировал выпустить сборник стихов под символическим названием «Успокоение». Покой – наивысшая награда человеку от Бога. Она означает, что «до конца, до смертного креста» человеческая душа осталась чиста. При всей трагичности своей смерти Рубцов умирал легко и последние его слова, по слухам, были о любви. Он успел сказать о главном. И хотя в порывах похмельного отчаяния он не раз говорил о том, что «пропил тома своих стихов», он кривил душой. Наверняка, сам он прекрасно понимал, что если бы его жизнь сложилась иначе, он никогда бы не дотянулся до Неба.

Круг замкнулся. Провидца-гусляра постигла участь его древнерусских сотоварищей. А его воображаемые гусли, всегда звучавшие в сердце Поэта, ярко полыхают на костре российской эстрады. Даже глубоко уважаемая мной певица Татьяна Петрова не смогла дотянуться до рубцовского Неба: ее выступление в Череповце произвело на меня отталкивающее впечатление. Рубцов вот уже 32 года ждет своего Глинки, но, похоже, Глинки на Руси перевелись. Так же, как и Бахтины. И «тонет» имя Последнего Русского Поэта в бесконечном потоке алкогольных воспоминаний и смаковании последних минут его невеселой жизни.

---

Источник: сайт Стихи.ru