Присоседившиеся к великому имени прихлебатели, всегда напоминают мне крыс, спасшихся с гибнущего корабля...

Ушедший в небытие поэт, посмертно ставший гением русской литературы, обросший легендами, слухами, небылицами, уже находится за гранью доступности – с ним не выпить, не пообниматься амикошонски или  панибратски поговорить о бабах. Но всё еще плывут по реке времени «ужасные обломки», и цепляются за них те, чьи имена никогда бы не прозвучали в литературе. И появилась у них возможность сочинять графоманские посвящения, которые будут выслушиваться с вежливым вниманием на вечерах памяти,  и раззуделась рука для созидания никудышных памфлетов, годных лишь для публикаций в низкопробной, безразборчивой прессе, и раззявились луженые глотки для принятия непомерных доз алкоголя за помин безвременно ушедшего от нас поэта Всея Руси...

Николая Рубцова нельзя давать читать начинающим виршегонам... Подкупающая простота  гениальных стихов, вводит в искушение малообразованных старателей слова. И, покуда золотой запас русской поэзии  не пополнится новым великим именем, самодеятельные намывальщики будут перегонять из пустого в порожнее воду, оставшуюся от черновой работы мастера. Скуден запас словес у  этих эпигонов, узок умственный и философский кругозор, но уже стоят на стреме им подобные критикессы, возносящие их пустоцветные потуги на Олимп, высота которому –  от горшка – два вершка.

И кучкуются в районных библиотеках  божьи одуванчики, на чьи уши благодатно вешается  всяческая окололитературная лапша; и аплодируют они со всей искренностью вышеозначенным шарлатанам. Тем более, что посещать подобное лицедейство очень удобно: и зрелище бесплатное, и домой после занавеса добираться пять минут.

Однообразный репертуар наших псевдомастеров слова необходимо осенить светом великого имени;  но, насколько я могла убедиться, Николай Рубцов своими плакальщиками и  приживалками не прочитан. Вернее, прочитан так, как это удобно им, не получившим систематического образования. Посудите сами:  чего же проще –  при наличии знакомого с детства и весьма скудного словаря, насилуя такие святые понятия для русского человека, как погост, церковь, часовня, береза, колодец, - создавать некий разжиженный суррогат, плохо упакованный в стихотворный размер, но с трогательно-величавой надписью «крестьянская поэзия», под сенью надерганных по поводу и без повода «эпиграфов» из ненадежно прочитанного классика.

Один из ревнителей великолепного творчества Рубцова доказывал мне величие поэта тем, что «его поют». И зашел тогда между нами разговор о знаменитой: «Горнице», в которой «светло», столь плоско понимаемой читателями, что диву даешься, как это мимо них проходит абсолютно очевидная глубина? Еще покойный А.Е. Решетов в 1968 году умилялся простотой, чистотой и светлостью этого стихотворения. Но ведь если «в горнице светло» «от ночной звезды, это означает, что за окном ночь! И не простая это звезда, а та, вифлиемская, вспыхнувшая в крещенский мороз, и освещающая двухтысячелетнюю путеводную нить между только, что родившимся Спасителем и уходящим в его Светлое Царство поэтом. А для каких целей «молча принесет воды» «матушка, взявшая ведро», матушка, которая давно ушла в небытие и «похоронена на светлой Родине»? Если это конечно не матушка, та -  что жена сельского батюшки, приходившего исповедовать уходящего поэта?  Не для того ли,  чтобы обмыть новопреставленного раба Божьего Николая, лежащего под образами в Его светлой горнице. Велико ясновидение Н.М. Рубцова, снизошедшее на него свыше, неосознанно; но тогда становятся понятными и «красные цветы отцветшие совсем», и «догнивающая на берегу лодка», и необходимость поэта встать все-таки со своего ложа по утру и самому смастерить себе ту лодку, на которой он отправится в последний путь после очередного (второго?) пришествия «ночной звезды».

Стихи гения, необъятнее наших представлений о нем. Мы, казалось, постигли его, причастились его творчества и уже примеряем на себя то, что давно уже освоено мастером, и стало равновелико вечности. И оказывается, что даже пиджачишко Рубцова нам велик и недосягаем! Так же как недосягаем тот охвативший рубцовскую шею «шарфик», над которым потешались уютные машинистки из провинциальных и столичных редакций.

---

Материал прислан на сайт автором