"Словно лишний на пиру..."

Дом творчества в солнечном Коктебеле его не ждал.

Зарубежные вояжи с молодыми коллегами тоже были не для него. "Деревенщиков" в 60-е годы не жаловали - не баловали. Тем более малоизвестного тогда поэта. Партчиновники от литературы на Николая Рубцова смотрели косо. Такой поэму "Братская ГЭС" не напишет, не сочинит "Лонжюмо" - не выдаст ничего путного о Ленине или о современности. Только "Тихая моя родина". Пусть с подобными стихами прозябает в своей тихой вологодской глубинке...

Рубцов о себе: "Родителей лишился в начале войны. После детского дома... учился в нескольких техникумах, ни одного не закончил. Работая на нескольких заводах и на Архангельском траловом флоте. Служил четыре года на Северном флоте".

Вот и почти вся биография поэта, прожившего 35 лет (1936-1971). От этих кратких данных, как и от многих его стихов, веет поразительной бесприютностью. В жизни он был "словно лишний на пиру", оттого, наверное, раньше других этот "пир" покинул.

Замечено, что водка может добавить радостному радости, а грустному обычно добавляет грусти. Собутыльники редко видели его веселым даже за дружеским столом. Легко представить, каким он был, оставаясь наедине с самим собой. Тогда ему становилось особенно тяжело. И все же Рубцову повезло. Он побывал в земном раю. Это был печальный, даже угрюмый рай, где "И стало угрюмо, угрюмо / И как-то спокойно душе".

Теперь того рая нет, когда от Вологды по Сухоне, по другим рекам и озерам ходили двухпалубные колесные пароходы. Рубцов сидел с бутылкой на второй палубе и видел, как волна качает ивы и кусты по берегам, как "полощут женщины с мостка", видел "Много серой воды, много серого неба / И немного пологой нелюдимой земли..." Это и был тот северный рай, который не каждому дано было заметить. Многие проплыли мимо. Уехав как-то на Алтай, Рубцов пишет , оттуда; "...сильно временами тоскую здесь по сухонским пароходам и пристаням..." Он мечтал купить дом где-нибудь в деревне, на берегу, завести лодку, ружье. Обосноваться в глуши, совершая редкие набеги в Вологду и обе российские столицы, чтобы походить по редакциям, встретить друзей. Но жалкие гонорары тратились на клюквенный вермут вологодских райцентров и железнодорожные билеты. Он жил без родных и не находил опоры в жизни.

Один из его друзей вспоминает: "Захожу как-то к ленинградскому поэту Глебу Горбовскому. У него на кухне сидят двое. Один - с большими пролысинами, в морском кителе со сверкающими пуговицами. Это Рубцов. Другой - в сугубо штатском, известный авангардист из Москвы, знаток Севера. Москвич: - Сбегай за поллитровкой... Рубцов: - Сбегаю, если расскажешь мне про мою Тотьму... Ровно через неделю вновь заглянул к Горбовскому. Эти двое сидели в тех же позах и говорили слово в слово то же самое..." Можно представить, сколько таких недель выпало из и без того очень короткой жизни Николая Рубцова.

Пьющие люди лучше других чувствуют свой скорый уход. Для него эта тема стала слишком навязчивой. И еще. Есть такое известное свойство памяти - перед смертью вспоминать детство, помнить юные годы лучше чем то, что было месяц, неделю, день назад. А Рубцов, кажется, всегда помнил детство, думал о нем и переживал его вновь и вновь. "Нес я за гробом матери / Аленький свой цветок..."

Жизнь удивительного поэта трагически оборвалась из-за неадекватной реакции его спутницы на очередную пьянку или запой. Ушел поэт "с душою светлою, как луч". Озарил своими стихами старинные города - Вологду, Тотьму, Устюг... Есть есенинская Ока, есть рубцовская Сухона. Есть и горечь на сердце. Слишком много у нас безвременных утрат.

Памятник Рубцову поставили в Тотьме, на высоком берегу, откуда виден Спасо-Суморинский монастырь, где прежде был его лесотехнический техникум, видны стройные барочные храмы, которыми славится этот небольшой северный город. А внизу под кручей берега в речном тумане - паром, знакомый любителям поэзии по рубцовским стихам. Самый поэтичный паром на свете.

Источник: "Вечерняя Москва" - 27.11.2002