К 60-летию Николая Рубцова

1. "Тихая моя родина..."

Четверть века тому назад ушел из жизни замечательный русский поэт Николай Рубцов. Сейчас бы ему исполнилось 60. Ранняя его смерть, нелепая по своей сути, потрясла всех, кто близко знал Николая Михайловича или был знаком с его немногими поэтическими сборниками.

Житейская драма, которая закончилась непредсказуемым трагическим исходом, до сих пор черным карканьем касается светлой памяти большого поэта.

Через три года так же неожиданно, непредсказуемо остановилось сердце старшего современника Рубцова - Василия Макаровича Шукшина. Надо отдать должное изданиям различного толка и направления: оспаривать литературный дар этих двух великих художников, их вклад в современную культуру никто не посмел.

Горестно об этом писать, но ранняя смерть Рубцова заставила иначе взглянуть на многие его пророческие стихотворения, почувствовать их духовную значимость и глубину. Это касается и тех людей, которые при жизни поэта несомненно признавали его крупный литературный талант. О Рубцове заговорили. Вологодская писательская организация (а это имена - Василий Бедов, Виктор Астафьев, Ольга Фокина, Виктор Коротаев), московские друзья Рубцова сделали все возможное, чтобы вскоре после смерти поэта вышли достойные его памяти посмертные издания...

Можно только удивляться, как еще при жизни Николай Рубцов лучшими своими стихотворениями мог пробиться к читателю.

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно

Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!

Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,

И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,

Пропал, как виденье, меж тих померкших полей,

Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,

Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.

("Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...")

За такие строки платить приходилось дорогой ценой, возможно, и жизнью. Растоптанность "царской короны" обернулась в конечном счете национальным бедствием. Поэт это прекрасно чувствовал.

По-христиански, в свои тридцать пять лет, горестную чашу жизни поэт испил до дна. Сверстников Рубцова, собственно всех людей нашего поколения, отмеченного ранним сиротством и военным лихолетьем, трудно представить долгожителями.

Не достигнув сорокалетия, пятидесятилетия, тем более 60 лет, ушли из жизни Николай Анциферов и Николай Рубцов, Василий Шукшин и Мукагали Макатаев, Вл. Высоцкий и Анатолий Передреев. В прошлом году скончался замечательный русский актер Вл. Ивашов (Алеша в фильме "Баллада о солдате").

И все-таки это долгожители. Интерес к их творческому наследию с годами не убывает.

Сколько бы ни прошло лет: десять, двадцать - и в следующем тысячелетии, несомненно, дрогнет у кого-то сердце от прочтения светлого пронзительного стихотворения Николая Рубцова "Тихая моя родина":

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи...

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

- Где же погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу.

Тихо ответили жители:

- Это на том берегу.

После долгого отсутствия, уже в зрелые годы, мне довелось все же приехать в родные места. Это Среднее Приобье, Томская область. Леса и топи, схожие с вологодскими. Но... Впрочем, об этом ниже. Хотелось разузнать что-нибудь о судьбе своей матери, о ее ранней смерти в начале войны...

Нашей таежной деревеньки уже не было. Кладбище, где похоронены мои деды и бабушки, густо заросло березнячком и ельником...

Остановился я у тети Тони Синициной, двоюродной сестры матери. В один из вечеров она сказала особенно доверительно:

-...А мать твоя похоронена здесь недалеко, где-то на Пудинском кладбище...

Счастливчики!.. Мы еще знаем, где похоронены дорогие нам люди. А миллионы, миллионы были лишены и этой памяти. Жестокое время. Жестокая власть.

Грустно посещать родные места. Наверное, поэтому так близки и дороги многие стихи Рубцова. Да только ли мне?

Школа моя деревянная!.. 

Время придет уезжать 

Речка за мною туманная 

Будет бежать и бежать. 

С каждой избою и тучею, 

С громом, готовым упасть, 

Чувствую самую жгучую, 

Самую смертную связь. 

Среди современников трудно назвать поэта, для которого связь со своей Родиной была бы столь же естественной, как у Рубцова.

В годы моей молодости в студенческом Томске мой земляк поэт Василий Казанцев настойчиво пытался донести до моего сознания нечто очень дорогое в своем новом стихотворении: 

Я вышел из лесу. И обдало светом. 

И небо взвилось, как полотнище, выше. 

Я вышел из лесу. И главное в этом, 

Не то, что из лесу, а то, что я вышел. 

Несколько лет спустя я более объемно воспринял эти строки. Хотя и тогда понимал, какой иной, более глубокий смысл подразумевал автор. Оттуда, где мы родились и выросли, из таежных деревенек, заложенных людьми ссыльными, не то, что в поэты - просто "выйти" в большой мир с паспортом в руках редко кому удавалось. Правда, времена наступили иные.

Василий Казанцев - поэт удивительный. Ровесник Рубцова. И в чем-то они перекликаются. Я не говорю о схожести судеб. Но выйти из российских глубинок в большие поэты редко кому удавалось. Вологда - Вологдой, но сибирская родина - место, конечно, иное.

Рубцов, проехав однажды по Сибири, сразу подметил и эту разницу, и это сходство:

Еще бы церковь у реки,

И было б все по-вологодски...

В. Казанцев когда-то горячо убеждал меня, что хорошие стихи должны одинаково нравиться и академику, и простому читателю. С таким утверждением трудно согласиться. Примером тому его собственное творчество, довольно академичное...

Подобное чудо встречается редко. И все же! Рубцов один из таких естественных талантов. Его стихи воспринимаются большинством читателей независимо от уровня образования, конечно, способным чувствовать родное слово. Как поняты это другой вопрос. Не следует искать в стихах Рубцова секреты особого мастерства. Их нет. И всеобще, слово "мастер" тут неуместно. Оно касается приспособленцев, ремесленников, хоровиков. Подлинная поэзия развивается по иным законам, общим для всего живого. В данном случае следует принимать во внимание все то, что со дня рождения радовало глаз или огорчало душу. Среда. Почва. Небо. Родная история. И в конечном счете (это касается мастерства) лучшие традиции отечественной литературы. И самая малость - природный талант, личная причастность ко всему этому.

Рубцов очень серьезно воспринимал свой дар. Словами он не играл. Но иногда, в молодые годы, поигрывал ими, как мускулами. Здесь было нечто вологодское, окающее. К примеру:

Звон заокольный и окольный,

У окон, около колонн,

Я слышу звон и колокольный,

И колокольчиковый звон.

Сколько здесь России, пространства, воздуха, высоты. Но, повторяю, подобные звуковые наигрыши никогда не были для него самоцелью. Как и для Василия Казанцева. На память приходят родниковые строки этого поэта, написанные им примерно в те же годы.

На меня летит прибой,

Катятся лавины

Голубики голубой,

Малиновой малины.

Но это уже разлив: тайги, летнего света, красок. Именно та разница полотна сибирского и вологодского, о которой так точно сказал Рубцов.

2. Заготовка дров

Вблизи знаменитого села Болдино стоит величественная березовая роща. Зимой, сливаясь со снегами, а летом среди зеленого многотравья стройное белостволье радует человеческую душу. До сих пор носит она свое старинное название "Лучинник". Десятки поколений крепостных крестьян помещиков Пушкиных тайком, или с позволения барина, заготовляли здесь дрова, а зимою щипали из сухих березовых поленьев лучину... Догорай, гори моя лучина...

Свет этой грусти, подлинной народной поэзии не неся кал веками. Коснулся он и нашего века. Какая простая человеческая радость! Тепло и свет. Надо не единожды промерзнуть до мозга костей, не чувствуя рук и ног, дрожать от озноба, не в силах сказать членораздельное слово, чтобы оценить счастье и тепло прогретого человеческого жилья. Как хорошо понимал эти простые человеческие радости Николай Рубцов:

Я не один во всей Вселенной.

Со мною книги и гармонь,

И друг поэзии нетленной

В печи березовый огонь.

На Руси, в северных ее землях, когда деревья пускают соки, благодатная пора для заготовки березовых дров. Дело это семейное, даже артельное. Веселое дело. Человек радуется желанному солнышку, и не в тягость эта полезная и нужная работа. За лето, сложенные в поленницы, березовые дрова хорошо просыхают, а в зимние вечера радуют и согревают человеческие сердца и души. Но это в благополучном дому и в благополучное время.

Но были и другие годы: тяжкие, послевоенные, вдовьи. Сколько необогретых домов остывало в глухих деревеньках. Какой неожиданной удачей оказывалась лошадка и дровяные сани и сама возможность съездить в лес, хотя бы за сухостоем...

Мне было лет девять или десять. Я учился в начальной школе и жил в соседнем селе на квартире у дальней родственницы. Своей школы не было. Тетя Таня потеряла на войне и мужа, и сыновей. С ней мы и зимовали. А тут, случись, заехал отец на лошади. И поехали мы с ним по дрова в зимний лес. Снега было еще не много, и, сухонький, порхал он между деревьев. Отец торопился. Я был плохой пильщик. Все же что-то заготовили, привезли.

Как хорошо помнится этот зимний день. Кажется, еще морошка выступала из-под снежка. И как не понять мне, в общем-то не очень новогодние, но такие личностные стихи Рубцова, которые никто другой, в других землях так уже не поймет:

Мимо изгороди шаткой,

Мимо разных мест

По дрова спешит лошадка

В Сиперово, в лес.

Дед Мороз идет навстречу:

- Здравствуй! - Будь здоров!..

Я в стихах увековечу

Заготовку дров.

В 1976 году к сорокалетию Николая Рубцова вышла его книга "Подорожники" в то время наиболее полное посмертное издание поэта. Как тепло была она встречена. Многим стало понятно, что настоящая поэзия - это необходимость остаться с книгой наедине. Эстрадные успехи тогдашних поэтов-чтецов как-то разом поблекли. Поэтическая планка была значительно поднята. Эстрадность и политическое кликушество отошли на второй план. Отчетливей стали слышны голоса "негромких" поэтов - Н. Тряпкина, В. Казанцева, А. Передреева, Ю. Кузнецова.

Книга "Подорожники" как бы поставила все на свои места, вернула нас к истокам высокой поэзии девятнадцатого века. Национальные и художественные приоритеты оказались выше политических и прочих.

Рубцов не сочинял стихи. Они были его болью, радостью, совестью. Они лишены ложного глубокомыслия, литературной бравады. В них боль и безысходность... О, если бы завтра подняться, воспрянувши духом, С детской верой в бессчетные вечные годы, О, если б верить, что годы покажутся пухом, Как бы опять обманули меня пароходы!.. ("Скачет ли свадьба...") У Валентина Распутина есть рассказ "Не могу". Едет мужик в поезде с Дальнего Востока в центр России. Мелькают станции, горы, озера, болота. Сменяются попутчики. Не знаю, на которые сутки, когда многое переговорено, много выпито, сжимает он голову руками и повторяет одну лишь фразу: "Не могу...". От собственного ли горя, от виденного ли... Не могу... Не то ли самое происходит с героем фильма . Шукшина "Калина красная" - последней наиболее значительной его работе в кино. Не толстовское гневное, патриаршее: "Не могу молчать!" Здесь открытая человеческая боль, рана души, которая сгубила столько человеческих судеб.

Это - "не могу" - в большей степени и определяет все творчество Рубцова. Радостных строк в его стихах мало, пожалуй, не более, чем погожих солнечных дней под низким северным небосклоном. И какие-то предчувствия, горестные предчувствия:

Печальная Вологда дремлет

На темной печальной земле,

И люди окраины древней

Тревожно проходят во мгле.

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя.

 

3. "Как наше слово отзовется... "

В жизни Николай Михайлович был большим шутником. Рассказывают... Впрочем, общежитие Литературного института в Москве, где (с перерывами) обитал он, кажется, лет восемь, стало после его смерти своеобразным музеем-квартирой поэта. Каждое новое поколение студентов считало своим долгом передать первокурсникам все новые и новые легенды о Рубцове. Поэт и классики. Поэт и бедность. И так далее. И вот что любопытно - за все время пребывания в Москве Рубцов ничего не написал о столице, разве что "О Московском Кремле". Но это о России. Приспосабливаться же к каким-то обстоятельствам - не его стиль.

У Рубцова есть ряд стихотворений, именуемых "шутками". Я думаю, названы они так потому, чтобы особенно не раздражать редакторов и обывателей.

Мое слово верное прозвенит! 

Буду я, наверное, знаменит! 

Мне поставят памятник на селе! 

Буду я и каменный навеселе!.. 

Трудно представить себе Николая Михайловича веселым. Но добрая улыбка присутствует во многих его стихотворениях, касается ли то забавных случаев жизни или самых серьезных литературных оценок: Мой стиль, увы, несовершенный, Но я ж не Пушкин, я другой... У каждого, народа свое понятие о смешном, как и о трауре. В данном случае белое становится черным, или наоборот.

В русском понимании забавного у Рубцова было необыкновенно развито чувство юмора. Он умел умно улыбнуться в самых несмешных случаях. Одно время Рубцов служил на траловом флоте. Да и военную службу проходил на море. От этих славных страниц его биографии, конечно, украшающих анкету абитуриента Литературного института, осталось несколько ранних стихотворений. Одно из них о возвращении к родным берегам:

Иду и вижу - 

Мать моя родная!

Для моряков, 

Вернувшихся с морей,

Избушка 

Под названием "пивная"

Стоит без стекол в окнах, 

Без дверей.

Финал драмы вполне ясен ("Летел приказ по траловому флоту: - Необходимо пьянство пресекать!").

Но каков памятник времени! И это в годы словесного захлеба о стройках коммунизма и всеобщего трудового подъема. А вот о строительстве простой деревянной уборной забывали. Да и зачем, если можно... это самое... на "курью ножку". У Рубцова, как у любого большого русского поэта, или писателя, очень много от Гоголя. Другим народам и в других землях смех автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки" едва ли понятен. В России же многие выражения Гоголя давно уже обрели крылатость. Но есть менее заметные, но не менее колоритные образцы его прозы: "Возьмите часы, откройте их и посмотрите, что там делается! Не правда ли, чепуха страшная? Представьте же теперь себе, что почти столько же, если не больше, колес стояло среди двора городничего. Каких бричек и повозок там не было! Одна - зад широкий, а перед узенький; другая - зад узенький, а перед широкий..."

- Ну, и что здесь смешного? - возразят мне.

Ничего. Плюхнется пьяный мужик брюхом на плоскую бричку и понесется, вовсю ивановскую, по ухабам и колдобинам...

Но это мужик, а во дворе городничего вертелись иные колеса и колесики.

Умение в обыденном видеть смежное, главное, сказать об этом смешно - таким талантом Гоголь обладал в совершенстве. Как бы ни была грустна наша действительность, но если можно еще улыбнуться, - значит, мы живы.

Побежала коза в огород.

Ей навстречу попался народ.

- Как не стыдно тебе, егоза?

И коза опустила глаза.

А когда разошелся народ,

Побежала опять в огород.

Нетрудно представить, сколько раз Рубцову приходилось опускать глаза, выслушивая редакторов... Но когда рассеивался идеологический бред, делал все по-своему.

Когда-то Тютчев сказал: "Нам не дано предугадать, Как наше слово отзовется..."

Каждый читатель по-своему воспринимает стихи. Вдохновение - это подводная часть айсберга, подспудный смысл, о котором поэт и сам не догадывается.

Стихотворение Рубцова "Гость". Молчаливое застолье. Эка невидаль! Но почему оно молчаливое?

"Гость молчит и я - ни слова!

Только руки говорят.

По своим стаканам снова 

разливаем все подряд".

Красным, белым и зеленым

Мы поддерживаем жизнь..."

Стоп! Почему так настойчиво поэт обращает наше внимание на цвет зелья? А как же иначе! Каким только цветом не одурачивали народ!

Белые, красные, зеленые... Разорение церквей.

Потом все, что пело, цвело, говорило, было приставлено к стенке...

Семинарист Иосиф Джугашвили хорошо понимал первоначальные строки Библии: "Вначале было Слово...". Потом заводили дело. Молчание стало золотом. Рубцов говорил о самом главном:

"Красным, белым и зеленым

Нагоняем сладкий бред...

Взгляд блуждает по иконам...

Неужели Бога нет?"

Свой творческий путь он начал с того, на чем закончил свою печальную повесть Есенин: "Стыдно мне, что я в Бога верил. Горько мне, что не верю теперь." Без веры нет жизни. Наступает духовная смерть. Рубцов хорошо понимал эту истину. До конца своих дней он умел сохранить светлую детскую душу:

Когда душе моей 

Земная веет святость,

И полная река 

Несет небесный свет,

Мне грустно оттого, 

Что знаю эту радость

Лишь только я один: 

Со мною друга нет...

Разговоры о том, что русский человек - пьянь и лодырь, - легенды для дураков. Это очередное очернение народа, его истории и культуры. По своей изначальной сути русский человек трезв и трудолюбив. Он терпеть не может труда подневольного и бесполезной работы. Веками он поклонялся красоте и святым иконам, а не казначейским билетам. Для него нет ничего радостнее воли и работы по душе.

Бессребреник Николай Рубцов в свои 35 лет сделал так много, что иному и нескольких жизней не хватило бы. Он шагнул на много десятилетий дальше своих современников.

Национальный колорит поэзии Рубцова передать другой речью практически невозможно. Когда в свое время во Франции стали переводить роман Л. Н. Толстого "Война и мир", то слова народной песни "Ах, вы сени, мои сени..." были переведены, как "Ах, вестибюль мой, вестибюль...". Нечто подобное могло случиться и с переводами стихов Рубцова. Но многое из творческого наследия поэта - близко и понятно разным народам; например, такие вот элегические строки:

Стукну по карману - не звенит.

Стукну по другому - не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать...

Знаменитым он стал, а вот для Ялты не хватило времени и жизни.

В стране, еще недавно обозначенной на картах мира гордым названием СССР, слово Рубцова было воспринято очень тепло. В Казахстане его полюбили, перевели на казахский язык. По крайней мере, поэт Ибрагим Исаев отнесся к этой работе с любовью. Прекрасные слова о стихах Рубцова мне доводилось слышать от Мукагали Макатаева, Токаша Бердиярова и других известных казахских поэтов. Отношение к творчеству Рубцова определяло в те годы и отношение друг к другу, литературные симпатии и антипатии...

В конце прошлого года по российскому телевидению прошла трогательная передача, посвященная памяти русского артиста Вл. Ивашова. Уже сама возможность такой передачи - в нынешние времена редкость. Ивашов любил стихи Рубцова. Любил исполнять песни на его слова. Случалось это в тесном дружеском кругу. Один из таких моментов был запечатлен кинокамерой. Это надо видеть - красивый человек под собственный аккомпанемент на гитаре поет красивые песни на слова Рубцова. Многие стихи поэта, переложенные на музыку, обрели другую жизнь. Они стали народными песнями: "В горнице моей светло...", "Я буду долго гнать велосипед..." и др. Это не эстрадные однодневки. Их будут помнить долго и долго. И список их будет продолжен.

О Рубцове хотелось бы сказать многое. И это замечательно. Горше, когда о какой-нибудь дутой литературной величине и при жизни сказать нечего.

Ему предстоит длинный литературный путь.

В начале своей творческой жизни Николай Михайлович дал суровую клятву:

До конца,

До тихого креста

Пусть душа

Останется чиста!

...

Перед этим

Строгим сельсо

Перед этим

Стадом у моста,

Перед всем

Старинным белым светом

Я клянусь:

Душа моя чиста.

Он ее исполнил. Таким его и будут помнить люди.

---

Источник: газета Казахстанская правда (Алма-Ата) 24.01.96