* * *

Никогда заранее не предвидишь, с какими мыслями, в каком настроении придет Рубцов. На второй день вечером пришел усталый и почти с порога:

"Ты знаешь, кто такой Адалло? И тут же сам отвечает:

"Это - поэт, мой друг, он воспевает горы. А я - поле и море. О поле я много написал, а о море - мало. Но я еще и о море напишу. Каждый поэт пишет о своем.

"А об Анциферове ты слышала? Это тоже мой друг. Он умер. Мы вместе пили. Такая огромная бутылка была (показал руками).

Раз такая, - представила я, то это - четверть, не меньше.

"И мы всю выпили. Он после этого умер, а я вот жив. Наверное, я сильнее.

"У меня много друзей, - начинает он снова, - Анатолий Передреев, Николай Старшинов, Глеб Горбовский (Помолчал). Да все поэты - мои друзья!

А Горбовский даже мне в форточку кричал. Представляешь, иду по улице, а вверху открывается форточка и голос так, что кругом слышат: "Коля, я люблю тебя!!!" Вот как у нас, поэтов, бывает!

Ларисе Васильевой я говорю: "Ты - баба" А она мне: "А ты - мужик!" А ведь все правильно, - сказал восторженно, одобрительно и вдруг стал серьезным. Что-то вспомнил? Видимо, да.

"Бывает, идешь, а навстречу знакомый (он не говорит, что знакомый поэт), здороваешься, он тоже, и так ласково улыбается. Я пройду, а потом быстро оглянусь, и он оглянется, а на лице у него совсем другое - злобная гримаса...

Трудно человека узнать, когда к нему хорошо относишься. Ты ласковые слова ему говоришь, и он, естественно, к тебе хорошо относится. Но если ты будешь говорить ему что-то неприятное, тогда он раскроется. И сразу узнаешь, что это за человек на самом деле".

Выговорился Коля, задумался.

"Что это за книги у тебя? - как будто только что увидел стопку книг на столике у кровати. Подошел.

Объясняю, что это из передвижной библиотечки из поликлиники взяла почитать.

А Коля уже вроде и не слышит меня, он взял объемную книгу о художниках и углубился в нее. Я ему не мешаю, но стала замечать, что он не перелистывает страниц. В книге цветные вкладки. Что же он рассматривает? Подхожу, заглядываю - "Болото" Васильева.

"Ты ничего не знаешь об этом художнике?"

"Знаю, - отвечаю, - он умер молодым в расцвете таланта, красивым был, одевался всегда элегантно..."

Коля помахал рукой, мол, хватит, хватит, ты знаешь, я тоже это знаю. Посидел у меня недолго. Говорит: "Пойду к Чулкову". Он часто так говорил, может, к кому другому занесет его, но, уходя, говорил только это. Жилья своего по-прежнему у него нет (живет у поэта Б. Чулкова на веранде).

"Книги, наверное, растревожили, что-то почитать решил. У Чулкова хорошая библиотека, да и разговоры должны быть интереснее, чем со мной".

На следующий день приходит вечером, достает из кармана маленькую книжечку в парчовом переплете, показывает и снова кладет в карман.

"Это Тютчев. Вот человек был! Одну книжку написал, и какую! И у меня, пожалуй, на хорошую книжку хватит. А дальше можно...

"Что?"

"Можно и не жить, можно что-нибудь с собой... Подумаешь, один комар перестанет пищать. Мне это не страшно. Но... убить человека?!"

Он покачал головой. И стал рассказывать:

"Идет человек около железнодорожных рельс, уже темно и тихо, (понимаю, что это он о себе), подходит к переезду, и вдруг ну прямо, как из-под земли, женский голос: "Берегитесь поезда, берегитесь поезда". И так страшно".

Мне тоже жутко от такого рассказа, не знаю, что бы придумать, чтобы его отвлечь от темных мыслей.

Коля опять за карман, за Тютчева, гладит рукой переплет.

"Ты бы хотела, чтобы я свои стихи твоей фамилией подписал?"

"Что ты, Коля, - говорю, - разве так можно! Это же твой труд. Так нельзя.

А он: "Была такая, просила поэта об этом, а он отказался...

"Ну, и правильно сделал", - отвечаю.

Коля вздыхает: "А я бы смог..."

Через несколько дней Рубцов приходит ко мне с Н. Груздевой, А. Романовым и В. Беловым. Коля возбужденный и сразу мне:

"Неля, сегодня у Васи день рождения. И я сказал, пойдем к тебе".

У них с собой бутылка коньяка, а у меня на столе вареники из брынзы. (Это блюдо я пробовала в Молдавии, и когда в магазине появилась брынза, что редко встречалось, решила приготовить его сама).

"Что это у тебя? - спрашивает Романов.

"Молдавское блюдо", — говорю.

"Лучше бы русское. - отвечает он. - Но что делать? Что есть, то и есть".

Надо сказать, что это был действительно день рождения В. Белова, а не предлог для выпивки.

После соответствующих в такой момент поздравлений разговор быстро перешел на стихи. Что хорошо, что плохо. Посыпались примеры классической поэзии. У Рубцова опять образец - Тютчев! И тут Коля, как оратор, набирает темп. Он начинает критиковать пишущих (я поняла, что весь наш литературный актив), но обращается с этими словами к Саше Романову как возглавляющему Вологодское отделение Союза писателей. Он кипятится, как самовар, не подбирает хороших слов: 

"Вы не поэты, а г....."

Романов взбешен, видимо, все принимая на свой счет: 

"А ты кто такой?"

Это не останавливает Рубцова, он начинает читать свои стихи в доказательство превосходства: "В этой деревне огни не погашены...", "В минуты музыки печальной".

Коля продолжает наседать на Романова. Мы все ошарашены, молчим. Я вспоминаю тот Колин рассказ, когда он намеренно вызывал к себе неприязнь, чтобы узнать истинный характер человека.

Неужели и это - тоже?

Романов не выдерживает и бросает более гневно. 

"Нельзя так, это жестоко", - негромко, но внушительно говорит Белов. 

И тут происходит чудо: Коля Рубцов сразу обмяк, сник, присел, как обычно, с краешку на диванчик и заплакал. По его лицу покатились слезы. 

"В горнице моей светло, - произнес он нараспев, - это кто написал? Это же я написал!"

И плакал, плакал, как ребенок.

Споры прекратились. Да и когда спорить? Уже глубокая ночь. По домам расходится не решились, устроились спать, где попало.

Мне рано утром в поликлинику, поэтому всех оставляю спящими. Но на работе признаюсь, что у меня гости, и меня отпускают домой.

Прихожу, спорщики уже выспались, а Коля, вскинув руки вверх, восторженно меня встречает, как будто я из дальней командировки вернулась. 

"Как хорошо, что ты пришла!

И все топчется, топчется около и громко так выкрикивает, то ли самому себе хочет внушить, то ли убедить в этом присутствующих: "Я люблю ее, я люблю ее..."

"Если так, то женитесь, я вам кольца золотые куплю", - сказал Белов.

Коля резко остановил свой порыв, опустил руки, словно в чем-то непристойном уличили, и уже понизив голос, виновато сказал:

"Но я люблю их обеих..."

Кого? Меня и маму? Или меня и другую женщину? Я не принимаю это всерьез, уж очень все похоже на игру.

А Белов говорит совершенно серьезно: "Тогда другое дело..."

Через короткое время Коля опять ко мне, опять за свое:

"Ведь я же люблю ее".

Теперь Романов спрашивает мою маму: "Что это у них?"

"Да вот ходит каждый день, - отвечает мама, - что ему надо? По площадкам, наверное, с ним шляться..." (Мама говорит деликатно, а не прямо, мол, просто шлюха нужна).

"Да, тогда нужна героиня", - ответил Романов.

Такое определение геройства я услышала впервые в жизни.

* * *

На следующий день Коля пришел один в очень хорошем настроении, решительно сел на свое любимое место. Посмотрел на меня, опустил глаза, снова посмотрел и вдруг громко выпалил:

"Это я тебя открыл!" И выбросил кверху руки, как это делал всегда в восторге.

- Это же я!.. Это же я!.. - он несколько раз повторял и повторял, пружинисто покачиваясь на диване, голосом выделяя "я".

Смотрю на него с интересом: какой он всегда разный! Коля же, заглядывая мне в лицо и улыбаясь:

- Ты хочешь знать, что о тебе сказал Белов? И, как обычно, тут же продолжает:

- Он сказал, что у тебя есть душа, а это сейчас редко...

Вот такую новость он мне выложил, а мне не терпится сообщить, что скоро пойду в отпуск, а в сентябре профсоюз обещал путевку в Харовский дом отдыха. Возможно, сначала поеду в Липин Бор дней на десять. Давно мечтала побывать на родине.

Это решение его озадачило, но отговаривать не стал.

Спрашиваю: "А ты придешь меня провожать?"

Не отвечает, а согласно кивает головой.

И вот наступил день отъезда.

Коля пришел к назначенному сроку серьезный и озабоченный.

Мне было жаль с ним расставаться, но билет на самолет уже взят, чемоданчик уложен.

В автобусе кто-то громко крикнул: "Коля, ты куда?"

- В аэропорт. Провожаю...

А кого - не сказал. Вот все-таки какой скрытный! Все у него в тайне.

В аэропорте сообщили, что рейс откладывается. Пришлось ждать. Зашли в столовую. Он показал головой в сторону, где обедал летный экипаж, и сказал: "Хорошие они ребята. Я бывал у них".

Пошли в буфет. Я купила с собой антоновских яблок, он взял бутылку вина и попросил подождать его на улице.

- Я скоро...

Вышла, огляделась. Даже присесть негде. Скамеек нет. Все ступени у крыльца и пустые ящики заняты пассажирами.

Неподалеку - березки. Прошла к ним, встала в тень.

Вскоре вышел из столовой Коля, а с ним подвыпивший мужичок, какие обычно в канавах валяются.

- Вот, - думаю, - нашел себе собутыльника! А тот не отходит от нас, да еще ко мне с любезностями. Но Коля осадил его: "Она не то, что ты думаешь..." Мужичок сразу съежился виновато и исчез.

Я опустила на лужайку чемоданчик, приоткрыла, чтобы выложить туда из сетки яблоки и хотела уже закрыть, но Коля придержал мое движение:

- Подожди, дай взглянуть. У тебя все голубое, розовое, а у меня в чемодане бумаги, рукописи, книги или... (сделал паузу) кукла.

Подумала: "Опять кукла!" Помолчали, продолжая стоять под березами, думая о своем.

Листва на деревьях была густая, зеленая, но кое-где желтые листочки напоминали, что идет последний летний месяц. Вот один из них сорвался и, подхваченный воздушной волной, покачался над Колиной головой, и опустился ко мне на плечо.

Коля взял его рукой и быстро сунул в верхний карман пиджака, улыбнулся и сказал: "Привет осени".

В конце концов стоять уже надоело, а рейс все откладывался. Пошли к вокзалу. И там все деревянные ступени облеплены ожидающими, в зале тоже многолюдно и душно.

Решили побродить по территории. Коля заглядывал в лица встречных, словно хотел увидеть знакомых. С некоторыми останавливался, разговаривал.

---