Очень жалко смотреть на убитых горем отца и мать подсудимой. Они не оправдывают поступок дочери. Просят пожалеть хотя бы девочку, которую воспитывать придется им.

Немногословен и бывший муж Дербиной-Грановской:

- Когда жили вместе, ничего плохого за женой не замечал.

- Почему же вы разошлись? (Вопрос к Дербиной).

- У нас жилье было плохое, пришлось на время расстаться, так и отошли друг от друга.

- Вы с Вашей энергией могли бы решить квартирный вопрос. Наверное, не хотели.

(Это замечание со стороны суда).

Одного за другим вызывает судья гостей Рубцова. Это журналисты. Один из них не считает себя участником постоянных застолий с Рубцовым и подробностей его жизни не знает. Подчеркнул: "Рубцов всегда пил вино, а я - водку." (Это был фотокорреспондент Аркадий Кузнецов).

Николай Задумкин возмущен грубым поступком Рубцова: ударил женщину по лицу. (Случай, когда у моего журнала "Советская женщина", лежащего у него на столе, Дербина вместе со своей подругой вырезали рисунки новой модной одежды).

- Да, он меня ударил, обрадовано закивала головой убийца, - и сказал: "Как ты могла? Это же моего друга!"

Не так уж много свидетельских показаний о вечере перед преступлением. (Но что же ее разозлило? Такое мирное застолье, и вдруг - убийство? Месть за пощечину?)

Кто-то из присутствующих в зале вспомнил, что должен быть еще один свидетель - Рыболовов Юрий.

Судья просит пригласить из коридора названного свидетеля. Но его там не оказалось.

Думаю: "Что же знает Рыболовов? И почему его нет? Вспоминаю, что он уже после похорон Рубцова заходил ко мне и рассказывал, что видел назреваемую ссору, если бы, он знал, чем все может кончиться, то остался бы. Но "мне нужно было на поезд к 2-м часам". Что же он знает еще?" Вот дают показания пожилые женщины из поселка Лоста, где жила Дербина. Они подтвердили, "как на духу", что она жаловалась: он ее обижает." Даже при народе в магазине обозвал ее б... Мы советовали оставить его, уехать. Не знаем, почему она это не сделала."

После допросов свидетелям суд разрешил оставаться в зале.

Рядом со мной сидела Гета.

Что-то переписывал и записывал в блокнот Виктор Коротаев. Это единственный представитель от писателей. И то ему разрешили присутствовать как журналисту без права выступать. Неужели никого нет, чтобы встать на сторону Рубцова и осудить поступок женщины-убийцы?

Выступление прокурора прозвучало неубедительно. Оно мне запомнилось тем, что он доказывая намеренный приезд Дербиной к поэту с целью продвинуть свои литературные планы. На это выступление подсудимая взметнулась и, прерывая прокурора, громко выкрикнула: "Я - к нему? Да я сама..."

Ей не дают договорить. Вновь и вновь судья делает замечания за неправильное поведение. Но ее не останавливает даже предупреждение, что за это может быть повышена мера наказания.

У Дербиной-Грановской адвокатом была женщина, которая, как и следует защите, пыталась задавать каверзные вопросы свидетелям, чтобы подвести личность Рубцова под опустившегося алкоголика.

Вот и ко мне обращение:

- Был ли разговор о лечении от алкоголизма?

Мне припомнилось наше посещение поликлиники № 2, когда у Рубцова был сердечный приступ. Я рассказала об этом. И о том, что иногда принимал вино с целью самолечения. Но это ему не помогало.

Как мне хотелось, чтобы поддержали меня, но со стороны Рубцова адвоката не было. Могла быть представлена общественная защита от писателей. Но и ее тоже не было.

Когда мне судья задал вопрос: "Мог ли Рубцов убить человека?" - я думала, что ослышалась: "Кого все-таки судят - Рубцова или Дербину-Грановскую?"

Но вопрос повторили, видя, что я растерялась.

- Бывал ли он жестоким, агрессивным, способным убить человека?

- Он мог быть гневным, взбешенным, если встречал несправедливость. Но убить!? Нет!

Судья обращается к Гете как потерпевшей.

- Какая она потерпевшая?! - опять срывается с места подсудимая. В глазах ее сверкнули искры.

Даже Виктор Коротаев неожиданно для себя воскликнул: "Ого!" Со стороны судьи встречный вопрос:

- Кто же она, если вы убили отца ее ребенка?

(Да, она разрушила не только существующую семью, которую, заглушив свои чувства, берегла я. Она и меня... Даже на скамье подсудимых улыбается. А я поседела за одни сутки.)

Вопросов к Гете было несколько:

- Как Рубцов относился к семье? Помогал ли? Почему, имея дочь, не жили вместе? Гета отвечала коротко: "Денег не посылал, помогал посылками".

- Что он мог посылать? - вклинивается убийца. - Это я ему помогала собрать посылку. (Хотела, видимо, сказать этим: на что он годен? Даже посылку не в состоянии послать самостоятельно.) 

- Вот, видите, - слышно со стороны судебных заседателей, - посылал.

Гета поясняет, что жили врозь потому, что были сложности в характерах... Тут она споткнулась, помолчала и произнесла: "Он - поэт!"

"Мы судим здесь не поэта, а гражданина" - грозно обрывает ее адвокат Дербиной.

И Гета, смешавшись, замолкает. Больше ее ни о чем не спрашивают. А у меня в висках стучит: "Судим поэта?! За то, что его убили?!"

Смотрю на убийцу. Она довольна своим адвокатом. Выглядит эффектно: рыжая, волосы собраны на затылке, высокая, сильная. На ней трикотажная кофточка, обтягивающая грудь. Короткие рукава открывают полные сильные руки. Узкая юбка туго обтягивает бедра и не закрывает толстые колени. На ногах чулки белого цвета, подчеркивают крепкие ноги.

Вот такой, наверное, и явилась к поэту, очаровывая женскими прелестями. Да и фотографию с себя в обнаженном виде оставила. Что же натолкнуло ее на это? Жажда развлечений? Пожалуй, да. Вот и доразвлекалась... Такой сильной женщине беречь бы поэта надо. Не хотела. Да и не любила она его. Только сама себя.

Даже на суде буквально кричала, сверкая глазами: "Я - поэтесса Дербина. Он принижал меня как поэтессу, заставлял готовить, убирать и не давал работать."

(Для любимого человека можно горы свернуть. А тут, оказывается, в тяжесть создать уют, приготовить обед.)

- Он издевался надо мной, - продолжает она (И судья ее не останавливает). - Бросал в меня горящие спички.

- Но почему же следствием не найдено на полу ни одной спички? - спрашивает председатель суда.

- Так я потом все подмела...

'Вопрос: "Устраивал ли он вас как мужчина?"

- Да. Мужчина он был хороший...

Тут подсудимая замолчала. Потом, опомнившись, стала противоречить ранее сказанному:

- Он был очень умным. Воспитывал меня. Очень много мне дал. Мне никогда не найти такого мужчину...

(За что же ты его убивала? Я не понимаю. Тут нет никакой логики.)

Суд дает обвиняемой последнее слово. И она начинает говорить. О чем? Воспроизводит сцену убийства.

- Вы все это говорили, - останавливает ее судья.

(Я же из уст Дербиной все это слышу впервые, так как свидетелей для дачи показаний вызывали позднее.)

Вместо самооценки содеянного и использования возможности высказать просьбу о смягчении наказания Дербина продолжает рассказывать, как она убивала Рубцова, словно не слыша замечания. Видимо, ей доставляет удовольствие повторять все детали преступления для нас, свидетелей, которые не были в начале суда. А может, она это делает для меня: "Смотри, слушай, как я убивала твоего друга!"

(Боже мой, как только земля таких людей держит!)

Чуть сознание не теряю.. Стараюсь не смотреть, как жестикулирует. Но все равно видится вся чудовищность поступка.

— Он звал меня с ним спать, но я отказалась. "Тогда уходи, — кричал он. — Нет, сначала я размозжу тебе череп". Потом пошел в ванную искать молоток. Вернулся с охапкой белья... Меня охватил смертельный ужас. Я поняла, что жизни у нас с ним не будет. Я набросилась на него. Я хорошо запомнила эту деталь: в его глазах был ужас, а волосы встали дыбом. Правда... (Тут она усмехнулась). И волос-то у него немного. Только на висках. Я никогда не видела, чтобы волосы поднимались. Подумала: "Что это он? Испугался меня, что ли?" Я, наверное, страшная тогда была. Такой — он меня никогда не видел. Он кричал: "Я люблю тебя!"

Вопрос: "Как же он мог кричать, если в это время вы его душили?"

— Уверяю Вас, он кричал в это время. Я, наверное, его еще не очень сильно прижала. Потом смотрю: щека у него посинела. Я встала и отошла к балкону.

Вопрос: "Почему он оказался вниз лицом?" 

— Он перевернулся. 

— Как же он мог перевернуться?

— Не знаю, но я сама видела. Он прямо откинулся. (Пожала плечами), Может, это была агония.

Весь рассказ продолжался с таким равнодушием, как будто речь шла не об убийстве. И тень погибшего не стояла с ней рядом.

Если верить ее словам, то она дала согласие жить с ним вместе из-за жалости. Пришла за вещами, в он уговорил остаться...

Тогда зачем убивать?

Из-за того, что поняла: не будут вместе? Да, она так и сказала на суде: "Я поняла, что мы не будем вместе и решила его уничтожить."

Вот так звучало последнее слово убийцы и никакого раскаяния о содеянном. Она жалеет себя:

— Я погубила себя, как поэтессу. Буду всегда помнить, что Рубцов погиб от моей руки.

(" От моей руки?" — как будто по приказу взмахнула, а он, как хрупкий цветок,— сломался.)

— Произошла трагедия... Он любил только меня одну! Сказала с самодовольной улыбкой, сверкнув в мою сторону глазами.

(Какая же это трагедия? — возмущаюсь я. — Это же умышленное убийство и при том зверское, и это чудовище, палач в юбке живет и будет жить дальше.)

Когда вынесли по закону того времени высшую меру наказания за умышленное убийство — 8 лет, Дербина не дрогнула и не опустила головы.

Так с высоко поднятой головой, с усмешкой на лице, она проходила под конвоем и посматривала по сторонам на столпившихся людей в коридоре здания, на улице.

— Дура ты! — бросила она женщине в ответ, которая, возмущаясь, малым сроком наказания, крикнула: "Лет 15 надо бы дать за это!"

Вот и все. "Черный ворон" увозит подсудимую. А возбужденная толпа расходится медленно, продолжая обсуждать случившееся.

В марте 1997 года я поставила последнюю точку в своей рукописи. Казалось бы, все. Рубцов похоронен, убийца наказана. Но душа по-прежнему была не на месте, будто и после смерти Коля был рядом и наше общение продолжалось.

Вспоминаю, как в мае 1971 года приехала из Николы Гета, мы вместе с ней пошли на кладбище на могилу Коли, предварительно купив на рынке рассаду цветов "Анютины глазки". Выбирали голубые. Мне вспомнилось, что однажды в моем альбоме он рассматривал внимательно открытку, где были бархатистые, почти коричневые "Анютины глазки". 

— Они? — тихо спросила его я. 

— Нет, — Коля нахмурился, — это не то.

(Видимо, в это время вспоминал что-то далекое — свое),

— Они голубые.

---