Наедине с Рубцовым

Нинель Старичкова

В последующие дни я вновь и вновь мысленно возвращаюсь к видению на оконном стекле. И что же это за знак? Может, это Коле что-то угрожает и таким способом он сообщает мне? Тогда надо предупредить его, чтобы был осторожнее. (К нему зайти не решаюсь!)

Брожу по улице. Подхожу к киоску. Меня привлекла цветная открытка зимнего соснового бора. Есть возможность послать ее Коле - приближается Новый 1971 год. Поздравить и заодно предупредить об опасности, пока не поздно. Так и написала: "Береги голову, пока не поздно."

После того, как опустила открытку в почтовый ящик, тревожное чувство немножко улеглось. И даже "грузная дама", которая была постоянно возле него (как наваждение!), куда-то отошла в сторону, словно испарилась. Каким-то своим внутренним зрением вижу в квартире его одного. А если один, то, пожалуй, можно к нему зайти, предупредить, чтобы был осторожнее. Помню, 30 декабря после работы в молочненских магазинах накупила праздничной снеди. Для Рубцова. Решила: зайду сегодня же!  Автобус, как назло, задерживался, и я приехала в город около 10 часов вечера. Решение не откладываю. Хотя для визита время, безусловно, позднее.

Прохожу мимо улицы Ленина, по которой обычно иду домой. Выхожу на площадь Революции и вижу со стороны сквера, где раньше была трибуна, а сейчас - вечный огонь, идет мне навстречу Александр Романов. Очень обрадовалась этой встрече. Если раньше не решилась бы на это, то сейчас, как утопающий, взмолилась о помощи:

- Помогите! Рубцов и Дербина! Это что-то ужасное! Он не мог... 

Вижу, что Романов хмурится, у него нет никакого желания меня выслушивать. И поэтому скороговоркой, путаясь и сбиваясь, пытаюсь убедить, что надо разобраться, надо остановить... Чувствую, что мой бред не воспринимается. Умышленно делаю акцент на том, что была свадьба. Уверена, что слово "свадьба" даст толчок к тому, чтобы прислушаться к моей исповеди. Так не шутят. Это же Рубцов!

Но в ответ на это я услышала:

- Когда появляется другая женщина, тут уж ничего не поделаешь.

"Но я же не была для него просто женщиной!" - хотелось крикнуть мне. Но ничего не могла вымолвить. Как стояла, так и остолбенела. Даже не заметила, как отошел Романов. Мысль лихорадочно пульсировала: "Так вот в чем дело! Думают: пожил, потешился, сменил на другую... Значит, он никому не рассказывал о наших отношениях, никому... Даже своим друзьям. Я приходила днем, другая - ночью. Правда подмечено в народе: "Ночная дневную перекукует!" Вот и случилось!"

Не помню, сколько времени в раздумии я на безлюдной площади. Ноги стали, как ватные. По телу прошел озноб. Замерзну тут, надо идти. Куда? Конечно, домой. К нему теперь пути нет.

...Первое января 1971 года. Надеюсь, что Коля получил мою открытку и придет. Не пришел.

Зато получила, можно сказать, весточку - стихотворение "За тост хороший!" в "Красном Севере." Судя по стихотворению - не очень плохое.

Родной, дремучий Дед Мороз

Аукнет нам из сказки русской.

Он привезет подарков воз.

Не может быть, чтоб не привез!

А ну, живей давай с разгрузкой!.

Теперь шампанского не грех

Поднять за тост хороший:

За Новый год, за детский смех,

За матерей, за нас за всех,

За то, что нам всего дороже!

Да, он же уверен, что я приду (т.е."Дед Мороз") и не с пустыми руками. Так и было бы, если...

Второго января порывисто вошел ко мне в квартиру Юрий Рыболовов и по обычному спросил: "Коля не был?" На этот раз он не разделся и не присел, как раньше, на стул.

- Я сейчас пойду!

- Куда?

- К Рубцову! Пойдем вместе!

- Нет, - отвечаю я, - он от меня уже далеко. 

Юрий улыбнулся. Мне даже показалось, что он обрадовался такому ответу.

(Почему "далеко"?.. Мысли пронеслись в голове. Ничего страшного, если зайду. Тем более не одна)

Приподнялась со стула, чтобы встать, но Жанетта (она сидела у меня на коленях) обхватила меня руками за шею: "Не уходи!" А Юрий в одно мгновение оказался у двери.

Вот ведь какой! Приглашает, сам бегом, словно и приглашал только для того, чтобы узнать, как я отреагирую на это.

Третьего января мы с мамой были в семье брата на улице Ветошкина. В том доме, где вместе с комсомольцами раньше жил Рубцов. На обратном пути, возле улицы Яшина, говорю маме: 

- Здесь недалеко Рубцов живет. У него сегодня день рождения. Давай зайдем к нему. Он тебе обрадуется. Он тебя любит.

Мама нахмурилась. Резко передернула плечами и отрывисто сказала: "Нет!"

Одна идти я не решилась.

Прошло две недели после Нового года. Коля не приходит. Никаких слухов о нем . И Рыболовов не приходит. Он убежал к нему в Новый год, мог бы мне рассказать: как он?

Погруженная в такие мрачные мысли и проходя по Каменному мосту, почувствовала потребность непременно зайти в галантерейный магазин. Зашла. Но зачем? Ничего не могу понять, что мне надо. Наклонилась над стеклянной витриной.

- Бери черную ленту, атласную, - снова возникает чужая мысль. 

Начинаю возмущаться: "Это же траур. Зачем она мне?"

Хочу выбежать из магазина, но перед дверью опять слышу внутренний голос: "Стой! Вернись! Возьми ленту." Вернулась. Попросила продавца отмерить ленту, причем не в метрах, а в сантиметрах.

"Теперь все правильно!" - одобряет чужой голос. Дома, не зная что делать с лентой, повертела сверточек в руках и положила его в шкатулку, восемнадцатого января исполнился год, ровно год со дня нашей "свадьбы-помолвки". (Так я назвала тот вечер, когда Коля сделал мне очередное предложение - выйти за него замуж.)

Помнит ли он этот день? А что, если спросить его об этом? Вот так прямо пойти и спросить?! А если его не будет дома? Тогда я напишу ему на этот раз последнее письмо. Решение принято. Надо найти конверт, чтобы он обратил внимание на рисунок. (Он придавал этому значение.) Увидела в киоске один единственный конверт, где на рисунке изображено окно с зимним морозным узором и к нему приложена чайная роза. Обрадовалась: "Вот то, что надо!"  Написала несколько строк с напоминанием о годовщине нашего союза - "свадьбы-помолвки". Пожелала всего хорошего.

Задумалась. Обидно стало, что Коля променял и свою семью, и мою дружбу на приезжую даму. И что толкнуло меня дописать, что счастье на несчастье других не строят?

Завтра должно все решиться. Завтра после типографии (у меня типографский день и в Молочное я не поеду) прямо к нему.

Утром, 19 января, почувствовала необычайную легкость. Тревожные "чужие" мысли исчезли. Словно дурман с меня слетел.

Вместо обычной немаркой одежды надеваю белую нарядную блузку (я же пойду к нему!).

Интересно, что скажет Коля по поводу такого наряда? В белом он меня еще никогда не видел (даже в медицинском халате).

Верстка газеты шла очень быстро. Если, бывало, задерживалась до 5 вечера, то в этот день к часу дня я уже была свободна.

- Пожалуй, еще можно забежать домой пообедать. Так и сделала.

Только принялась за обед, как вошла тетя Нина. (Она работала в областной прокуратуре - это недалеко - и обедать приходила домой.) Она сердито посмотрела на меня:

- Что это ты сегодня нарядная? Разве ничего не знаешь?

- Нет. А что?

- Рубцова убили. Сегодня ночью.

Ложка выпала из моих рук. В глазах потемнело, казалось, сердце прыгнуло куда-то вниз. Перехватило дыхание.

- Разве такое возможно? Не верю. Нет, нет. Это неправда. 

Глухим осевшим голосом переспрашиваю:

- Может, он еще жив?

- Нет. Он уже в морге.

- Кто его?

- Женщина.

Все равно не верю. Звоню в Союз. Трубку берет Виктор Петрович Астафьев.

- Это правда?

- Да. Приходи. Все уже здесь.

В комнате Союза собрались все писатели. Стояли, сгрудившись, негромко и взволнованно разговаривали.

Остановилась в сторонке. В висках стучит: "Не успела! Мне бы вчера! Пусть бы на меня набросилась, а его пощадила..."

- Может, она знает? - сказал кто-то из мужчин и все обернулись ко мне. Разговор шел о том, что надо сообщить о случившемся сводному брату, но не знают его адреса.

- Да, знаю. Это недалеко, - отозвалась я. - Могу сходить. Брат Леня был дома. Известие о смерти Николая принял довольно спокойно. Сказал, что видел телепередачу вчера. Там один так на него похож.

- Да, - говорю, - я тоже видела и тоже подумала.

И тут Леня почему-то неодобрительно покачал головой и резко выкрикнул:

- Зазнался з...

Мне даже не по себе стало: как можно! Ведь Коля убит. Видимо, неприятный разговор с ним вспомнил. Все равно так нельзя! 

...Нас уже ждали. После коротких переговоров, видимо, подчиняясь решению Виктора Петровича, как старшего по возрасту, пошли в морг.

Но на улице Астафьев Чухину и мне сказал: "Вы не ходите. Знаю я вас, поэтов..." (Боялся, что не выдержим увиденного.) 

...Гражданская панихида. Прощание с телом Николая Рубцова было в зале Дома художников.

Нам с Чухиным поручили принести цветы. Помню, купили в горшочках с пышными шапками соцветий темно-фиолетового и василькового цвета и большой яркий букет живых цветов.

Когда принесли цветы, гроб с телом Рубцова уже был установлен не в центре комнаты, а ближе к стене, напротив входной двери. 

Недалеко от изголовья алели звездочки бальзамина. В народе еще этот цветок называют огоньком. Тут же большой живописный портрет работы Валентина Малыгина. Рубцов на нем как живой. Ясный лучистый взгляд. Словно прямо в душу смотрит. Добрая тихая полуулыбка.

Да и в гробу он как живой. Видимо, розовый свет от ламп создавал это чудо. Только гроб, полумрак, траурная беспрерывная музыка возвращают к действительности. Не в силах отойти от гроба (я словно приросла на месте), смотрела и смотрела в его лицо. 

Прощаться с Рубцовым подходили и подходили люди, чуть слышно переговаривались.

Видела, как мужчина подошел к ногам покойного. Задумался (наверное, отметил для себя: какой ему элегантный костюм надели). Потом наклонил низко голову и проговорил тихо, как живому: "Ох, Коля, Коля, ведь мог бы всегда так..." 

Сзади себя услышала мужской голос: "У него руки связаны, развяжите." 

Оторвала взгляд от лица и вижу: действительно руки связаны бинтом. Стала развязывать узел. Холод от прикосновения к мертвому телу кольнул сердце. Сразу вспомнилась строчка из Колиных стихов: "... буду я холодный." Вслух вырвалось полушепотом: "Какой холодный..." И тот же голос чуть слышно сзади отозвался: "Так он же на льду лежал." 

Развязала руки, держу марлевый комочек: куда?

- Тут же рядом, к нему, сбоку, - помогает мне справиться с волнением тот же голос. И тот же голос незнакомого мужчины попросил: 

- Откройте посмотреть, что у него там? 

Отодвинула с шеи стебелечки-листочки, кем-то положенные, чтобы не видно было следов преступления. (То, что предстало глазу было ужасным. Кожные покровы на шее были разорваны. Словно зверь терзал когтями.) Надорвана мочка уха.

"Да, видимо, мертвая хватка была. После такого нападения не останешься живым." 

Сзади кто-то тяжело вздохнул. 

Вновь поправила травку возле изголовья и услышала, чтобы я осталась в почетном карауле. Как стояла лицом к гробу, так и замерла, опустив руки. Напротив встала Ольга Фокина и тоже лицом к гробу.

Глаза застилал туман. Думала: "Только бы не упасть!" Не помню, кто нас сменил. Когда повернулась и отошла в сторону, в комнате было полно народу.

Слово прощания с Рубцовым было предоставлено Виктору Петровичу Астафьеву. Он очень тепло говорил о поэте. Лучше, пожалуй, не скажешь. Говорил о трагической смерти, которая почему-то настигает лучших сынов России.

Дальнейшее проходило стремительно быстро: провожающие в последний путь поэта вышли на улицу. Был вынесен и установлен на катафалке гроб с телом.

Не успела прийти в себя - уже кладбище. Не скажу, что огромная толпа, но народу было много. Мне кто-то подал в руки венок. И мне, следовательно, пришлось идти впереди гроба с незнакомыми мне людьми, тоже несущими венки.

На пути к могиле как будто кто-то толкнул меня в бок: "Посмотри, кто с тобой рядом." Повернулась. О, Боже! 'Ночная бабочка" - Гета № 2, из-за которой я чуть жизни себя не лишила. И тоже с венком. Словно током отбросило меня в сторону, чуть не упала. Больше эту "даму" я никогда и нигде не видела.

Гроб с телом поставили на землю рядом с могилой. Прощание было кратким. Ни пламенных речей, ни причитаний. Только краткое: "Прости!" и глубокая шоковая тишина, которая без слов говорила о тяжелой утрате. Меня знобило, хотя стояла оттепель. Никакого крещенского мороза.

Словно сама природа плакала, провожая в последний путь великого русского поэта. Лихорадка моя не проходила, как не старалась взять себя в руки.

Шепотом произнесла: "Что же это со мной?" Рядом стоящий мужчина тоже шепотом сказал: "Это нервная дрожь. Берегите себя."