Очень долго, как нянька, сидела у него в ногах в какой-то полудреме, пока не подошло время идти на работу.

Вскипятила чай. Приготовила нехитрый завтрак: жареную картошку и яичницу, дошла к Коле. Глаза закрыты, но чувствую, что он не спит. И вообще, наверное, не спал, как и я. Меня пугает его странное поведение, поэтому говорю, почти умоляю:

- Коля, мне нужно на работу. Но ты подожди меня, не уходи. Может, меня раньше отпустят... Еда на кухне.

Всем своим существом чувствую, что разыгранное действо - не просто забава. Что-то за этим кроется.

Коля не отвечает мне. Глаза его закрыты, но он не спит, он слышит. И когда я делаю движение, чтобы повернуться и уйти, он резко поворачивается к стене. 

На работе Л.Н. Бурков спрашивает: "Ну, как у Вас?"

Хочу сказать, что с нечистой силой встретилась. Но пожимаю плечами: 

- Никак.

Леонид Николаевич задумался и потом тихо произнес: "Я же Вам говорил..." 

Работаю, правлю оригиналы, а мысли дома: "Уйдет или не уйдет? Надо же разобраться в этом спектакле. Я же ему не навязываюсь. Он сам..."

В пять часов раздается телефонный звонок. Позвонил Коля. Первыми словами его были:

- Интересную книгу ты мне подарила. Я читал...

А потом: "Я ухожу..."

(Молчу. Даже дыхание перехватило. У меня внутри словно что-то оборвалось: все-таки не подождал.)

Он, словно уловив мое состояние, быстро, быстро начинает говорить:

- Но я же приду, приду... 

Помолчала и опустила трубку.

Редактор вопросительно смотрит на меня. Говорю коротко: "Ушел!" 

Леонид Николаевич даже руками взмахнул: "Я так и знал! Это же Рубцов!"

- Ну, что тут такого! - успокаиваю себя. - У него же квартира. Печатается. Стихи, наверное, позвали... Или...

Проходили дни, недели. Коля не звонил, не приходил. Сестра Светлана удивлялась моему терпению. Уговаривала вместе пойти к нему, возмущалась: "Как же так? Надо объясниться."

Я наотрез отказалась: "Не хочу... навязываться."

Появился Коля в моей квартире через месяц, накануне Дня Советской Армии. Трудно было определить его состояние: то ли он пьян (хотя крепко стоит на ногах), то ли просто не в себе, словно опять темные силы нависли над ним. Смотрел прямо, но выше моей головы, или скорей сквозь меня... 

- Дай мне ключ! - резко выкрикнул, словно ударил.

- Но ты же все сам... - пролепетала я, чувствуя, что у меня подкашиваются ноги.

- А, может, ты его украла?! - опять так же резко и неестественно громко прокричал он.

Подала ему ключ. Он машинально опустил его в карман, стоя все в той же позе, и смотрел вдаль. Потом быстро, по-солдатски, повернулся к выходу и тихо обронил: "Значит, энергия у тебя слабая. Но я приду еще..."

Знаю, что такое он проделывает со многими, проверяя характер. Но все равно от такой "проверки" было не по себе. *

... Прошло около двух месяцев. У меня к этому времени переменилось место работы: перевелась на должность редактора многотиражной газеты "За кадры" Вологодского молочного института. Работа для меня была незнакомой. Вся редакция в одном лице. А я еще и макет не умела делать. Выручила меня Лена Дуганова. Она работала редактором газеты "Тяговик" Паровозо-вагоноремонтного завода.

Я к этому времени убедилась, что "свадьба" - это очередная шутка Рубцова. Во мне все еще звучал его зычный голос. Может, таким голосом хотел отстранить меня.

Внушала себе: "Постараюсь пережить это."

Но это давалось мне с большим трудом. Хотелось побежать к нему: как он там? Силой удерживала себя: "Не сметь!"

Когда нервы не выдерживали, оглушала себя таблетками. Транквилизаторы продавались в то время в аптеке свободно. Я пользовалась мепробаматом. Старалась стать другой, изменить свою внешность.

В солнечный апрельский день (это была суббота или воскресенье), когда Лена Дуганова пришла ко мне и увидела, что я мучаюсь с макетом газеты, и решила мне помочь, пришел Коля. Это был опять другой человек. Собранный, подтянутый. В черном, по своему размеру, пальто с чемоданчиком в руках (есть такой на фотографии) и прямо с порога поздоровался с Леной: "Здравствуйте, Елена Васильевна!"

- Что ты, Коля? - удивилась она. - Все звал Лена, а тут - Елена Васильевна.

Коля оглядел комнату. Словно появился впервые. Посмотрел на окно (там легкие синтетические гардины желтого цвета), потом на меня. (Я в легком платье с воланами вокруг ворота и на рукавах и с рисунком из желтых кленовых листьев. Про себя я шутила: "Весна на дворе, а со мной - осень.")

Заглянул на стол. Там рядом с газетными материалами в чайном блюдце желтели взятые вместе с землей цветы мать-и-мачехи.

- У тебя все желтое, - тихо проговорил он, словно про себя. Потом, как будто сделал открытие, почти крикнул: "Это же измена!" Увидел у меня на пальце колечко с синеньким стеклышком и опять удивленно, встревоженно: "У тебя кольцо!"

- Это осколок твоей звезды, - невесело пошутила я.

Он отошел от стола, стал быстро ходить по комнате, потом вновь подошел к столу. Увидел журнал "Советская женщина", взял в руки со словами:

- Я такого журнала еще не видел. Я возьму. Ты сама придешь за ним. Но приходи быстрей, через три дня я уезжаю.

С этими словами Коля ушел. В этот день я к нему не пошла, и в последующие три дня тоже. Помню: долго приходилось задерживаться на работе в Молочном. Но не терзалась. Смирилась. Видимо, так распорядилась судьба. Верилось в то, что Коля уехал и, возможно, надолго. Приедет, обязательно придет, когда вернется.

Очень удивилась, когда соседка Н.И. Кабакова с улыбкой сообщила мне, что Рубцова видела на рынке вместе с женщиной. Они картошку покупали. Она высокая такая, выше его.

Говорит: "Я сказала - здравствуйте, Николай Михайлович! Он мне обрадовался, заулыбался: "Ой, Надежда Ивановна... Как Вы?" И даже за руку поздоровался". 

("Ну, вот тебе и "перебешусь"... Тут что-то не то..." - невесело подумала я.) 

Мама после этого сообщения (это говорилось при ней) серьезно сказала: 

- Видишь, что получается? И не ходи больше. Лучше, когда он тебя видеть не будет. Скорей к жене вернется...

И я замкнулась. Опять потянулись нудные утомительные дни: дом - работа, работа - дом. Общих знакомых не видела. Звонков из Союза писательского не было. Правда, на руках у меня была рукопись будущей моей книжки стихов "Черемушкино диво". Мне предстояло серьезно поработать над ней, подготовить к печати. Редактором назначили Ольгу Фокину. Когда я пришла к ней на квартиру, чтобы вместе посмотреть рукопись, никак не могла на этом сосредоточиться. Был включен телевизор и я рассеянно поглядывала на экран (там шла передача о природе). Даже Оля вслух произнесла: 

- У нее важное дело решается, а она смотрит телевизор...

Мне замечание не показалось обидным. Не делилась я ни с кем состоянием своей души. Да и телевизор для меня казался сказкой. У меня дома его не было. 

Оля посоветовала мне объединить стихи в разделы, но высказала сомнение в издании рукописи. Предупредила, что при ее редакции стихи в Северо-Западном издательстве могут не пойти (с Чулковым так получилось).

Серьезно поверив в предсказанную неудачу, не удивилась, когда рукопись вернули на доработку.

...Наступило жаркое лето. В моих планах было - съездить в Линии Бор. Там у меня хорошо пишется. Но на сердце по-прежнему неспокойно: никаких вестей о Рубцове.

Однажды мы с Леной Дугановой решили провести выходной день у реки, подальше от сутолоки центра, недалеко от Дома культуры. 

Проходя мимо нас, Лиза (секретарь-машинистка писательской организации) на секунду задержалась, оглядела меня и поинтересовалась, как у меня дела.

Что я могла ей сказать? Конечно то, что у меня все хорошо.

- Ну-ну, - ответила она, усмехнувшись, и быстро пошла дальше.

- Почему она так? - поделилась я с Леной.

- А ты разве не слышала? Рубцов руку себе стеклом порезал. Она (Дербина - прим. авт.) закрылась, не пускала его (кто-то был у нее) и он тогда в окошке стекла стал бить. Очень сильно порезался. Даже в больнице лежал! Скорая увозила.

Да, видимо, здорово она его завлекла. Меня он, пожалуй, уже не вспоминает... И никто из Союза не сказал мне об этом. Словно вместе нас никогда и не видели. Когда был здоров, звонили, а тут - такая беда и тишина. 

С такими мыслями взяла билет на самолет.

(Скорей бы уехать. Может мне там будет легче. Не случайно Рубцов меняет обстановку, когда ему бывает тяжело. Наверное, помогает... Как хорошо бы вместе! Но он про мою поездку не знает. А если бы знал, поехал бы? Скорей всего, нет.)

С тяжелой думой, ничего не видя перед собой, перехожу улицу Ленина от аптеки и ...чуть не сталкиваюсь с Колей на самой середине перекрестка (наше счастье, что машин поблизости не было).

- Наверное, в Липин Бор поедешь? - неожиданно для меня спрашивает он, а сам правую руку держит за спиной.

- Да, - отвечаю, - поеду.

Тут он резко вперед выносит руку и с усмешкой, и с какой-то обреченностью в голосе говорит: "А мне в другую сторону..."

Заметив в моих глазах ужас от вида травмированной руки, он снова прячет руку и убегает, не оглядываясь на улицу Лермонтова, где раньше располагалось отделение Союза писателей.

А я перешла на другую сторону улицы, чтобы перевести дыхание.

Вот так встретились!

"Хоть бы слово еще одно!" - вдруг вспомнилась строчка из его стихотворения.

"А о чем говорить?" - вмешалась другая строчка.

Он же ясно сказал: "В другую сторону..."

И что за неволя такая? Надо же себя так покалечить! До сих пор вспоминается рука вся в зеленке до самого локтя, и на ней, словно расползлись мелкие белые червячки - рубцы от многочисленных швов. Жуткая картина!

И вдруг подумалось: "Какое безрассудство! Ведь так и голову можно потерять!"

...С тяжелым чувством поехала в аэропорт.

На этот раз в Липином Бору мне не пишется. Живу в полубреду вместо того, чтобы поработать над рукописью, брожу по улицам, как потерянная. А если приходят в голову, то строчки далеко не лучшие, просто защита от саднящей сердечной боли.

Над Бором небо в тучах черных.

Упал на землю полумрак.

Не умолкает шум озерный,

Не успокоится никак.

Его поддерживают сосны

Сердитым шорохом вершин.

Прошли восторженные весны...

Пора унылая спешит.

Не избегать противоречий.

Придя к началу всех начал!

Я никого уже не встречу,

Но все же выйду на причал.

В конце концов сердце не выносит такого "отдыха". Второго августа я возвращаюсь в Вологду. Мне эта дата запомнилась на всю жизнь.

Моя племянница Жанетта и соседский мальчик Сережа Кошкин играли в мяч на улице. Я вышла во двор присмотреть за ними. Но тут внезапно пошел дождь. Мелкий, теплый, грибной. Такой, как в памятном 67-м году в Липином Бору. Тогда Коля, мокрый от дождя, вошел в дом улыбающийся, с белыми грибами в карманах пиджака. Вздыхаю: "Теперь такого не будет!"

Стою в подъезде. Задумалась. А дети нетерпеливо рядом прыгают: скорей бы дождь кончился! Встают на цыпочки и попеременно заглядывают в дырочку от сучка на двери. Огорчаются: все еще идет! 

Только хотела взглянуть на дождик и я, как дверь открылась и прямо передо мной (ну, разве не сказка!) возник Коля Рубцов. Он был в серенькой трикотажной с люрексом безрукавке. От серебряных нитей он сам казался сверкающим, серебряным. Капельки дождя блестели на лице, даже на кончике носа. Он улыбался.

---