А Коля? И вдруг почему-то вспоминаю его выкрик: "Ты не наша!" Его пожелание: "Ты умри на моей могиле." И последнее: "Кто ты такая?"

Знаю, за внешней рубцовской грубостью, гневом скрывается тонкая, ранимая душа. Но ведь и он прекрасно знает, что и я ранимый человек. И переносить это очень нелегко.

Задержавшись вечером на работе, пишу Коле письмо, надеясь, что он поймет мое состояние и оставит меня в покое.

Вошла в подъезд, но никакая сила не смогла заставить меня подняться наверх. (А вдруг снова закричит, хотя и написал в телеграмме - "Всего доброго!") Открыла ящик для корреспонденции (он не запирался), положила конверт.

Вот что я ему написала:

"Коля! Радуйся! Я уезжаю. Теперь ты можешь развлекаться со своей любимой, никто тебя не будет преследовать, хотя ничего подобного с моей стороны не было. Я сама люблю свободу и знаю, что вкусы у людей разные. Одни пьют воду из родника, другие - из грязной лужи. Так что, милый друг, ты ко мне просто придираешься. За что? Что я тебе сделала? Ты же сам назвался моим другом, а потом подвел к краю пропасти и столкнул вниз. Когда я разбилась и была на волосок от смерти - не подал мне руку, а отвернулся. Это ты называешь дружбой? Помогли мне встать на ноги Виктор Петрович и Мария Семеновна, Василий Белов с Олей и Анфиса Ивановна. Они не сказали, что "ты - не наша". Сейчас ты просишь подождать тебя и тут же, как вещь, предлагаешь другому. И это дружба? Давно ли ты собирался убить меня в "гнездышке", если я буду с другим!? Спасибо за заботу, Коля. Мне не нужна жизнь, если ты от меня отказался. Зачем было тянуть 4 года? Будь счастлив! А обо мне ты еще вспомнишь. У твоей твоей первой любимой не хватило чувства на 3 года. Я прошла через всю жизнь, чтобы прийти только к тебе. Это бывает редко. Раньше я удивлялась мужеству людей, которые выдерживали пытки. Оказывается, это очень легко. Только сначала нужно вытерпеть боль, а потом теряется чувствительность. Теперь, Коля, мне после твоих издевательств ничего не страшно. Если ты хочешь моей смерти, то я выполню и это твое решение. Пусть тебе живется хорошо! Вот и все! Спасибо за телеграмму. Неля."

Страшное письмо, отчаянное. Но что было, то было. 

На следующий день вечером Коля не вошел, а влетел, запыхавшись (видимо, бегом поднимался по лестнице), подал мне мое письмо в разорванном конверте и грозно обрушился:

- Что же ты мне написала?! Никогда больше не пиши мне таких писем. Что ты еще вздумала!

Потом, успокоившись и сменив тон, начал:

- Вначале я тоже хотел тебе ответить письмом и начал писать, но потом решил сказать все сам. Да. Ты не была для меня китайской вазой.

- Причем здесь ваза?

- Значит, не была моей вещью. Разве это не понятно? Нет, Неля, ты не оставляй меня, ты приходи.

Он так умоляюще просил меня об этом, что я сказала: 

- Хорошо, буду приходить, как прежде.

Коля даже просиял весь (все улажено) и, больше не задерживаясь, ушел. 

У меня уже были взяты билеты на поезд (поехали вдвоем с мамой) и перед отъездом я к нему не заходила. Дорогой, в поезде, снова и снова повторяла о начале нашего знакомства с Рубцовым и позднее все наши встречи и беседы. Поняла, пусть будет так, пусть изредка, оставаясь по-прежнему другом, я должна с ним видеться. Что-то с ним случилось. Словно он не волен в своих поступках. Ничего не поделаешь, такова его сущность.

В день приезда в Бельцы с Виктором я встретилась на улице. Кто-то из родных сообщил о моем приезде и он поспешил ко мне, а я шла в магазин. И тут же, при встрече, ответила отказом на его предложение.

Я думала о Коле Рубцове: "Если он настаивает, чтобы не оставляла его, пусть будет так."

В Вологду вернулась настолько обрадованной, словно не была целую вечность. Сразу же написала стихи "Возвращение в Вологду" на одном дыхании. Видимо, чувство было выражено заметно, поэтому его и опубликовали в "Дне поэзии" в 1970 году.

За время отпуска я посвежела, окрепла (из-за перехода на другую работу два года была без отдыха). Думала: "Как встретит меня Коля, если я явлюсь неожиданно?"

И вот пришла. Он был погружен во что-то свое, не рассержен, а расстроен. Он даже не заметил мою перемену. Что-то переставлял, перекладывал. Выходил на кухню, снова возвращался. И вдруг, остановившись посреди комнаты, громко произнес: "Послушай, это тебе ответ на письмо."

- Какое еще письмо? Что было, ты мне на него уже ответил...

- Нет, это сейчас.

И он начал читать, как всегда, выразительно, с жестами: 

Что я тебе отвечу на обман? 

Что наши встречи давние 

у стога?

- Какие встречи? У какого стога? Этого же никогда не было! - прервала его я.

- Да. Этого не было. Но это можно себе представить. 

И он начал читать дальше: 

Когда сбежала ты в Азербайджан,

(При этом он из стороны в сторону отрицательно покачал головой.) 

Не говорил я: скатертью дорога!

(Здесь резко вперед выбросил правую руку, словно показывая "эту дорогу".) 

Да, я любил...

(Тут в подтверждение своих слов с какой-то гордостью утвердительно тряхнул головой).

... Ну что же? Ну и пусть,

Пора в покое прошлое оставить. 

Давно уже не чувствую я грусть 

И нет желанья что-нибудь 

поправить.

Слова любви не будем повторять 

И назначать свидания

не станем, 

Но если все же встретимся

опять,

То сообща кого-нибудь обманем. 

Последние две строчки он читал с улыбкой и открыто посмотрел на меня.

- Молодец, хорошо встретил, - подумала я, - но я не хочу участвовать ни в каких обманах.

Но ему ничего не сказала. Не было ни слез, ни обид. (Видимо, уже закалилась.) Повернулась и ушла. Через несколько дней ко мне заглянул Юрий Рыболовов. Улыбаясь, сообщил:

- Я у Рубцова был! Он тебе стихи написал "Ответ на письмо". 

- Знаю, - говорю, - он мне их читал.

Сейчас, много лет спустя, вижу это стихотворение в сборниках в разделе "Из ранних стихов 1957 - 62 г.г." Может быть, это и верно, если дата взята из опубликованного в названное время. Ведь читал же он мне:

Ты птица иного полета, 

Куда мы с тобой полетим?

А стихи были написаны в другое время и по другому поводу. Помню, как-то пришел с газетой "Вологодский комсомолец". Развернул, показав подборку стихов:

- Посмотри, что Фокина пишет. Имя, фамилия журчащие. Эта она о своем муже и все на полном серьезе... 

- Ольга Фокина - открытой души человек. Не то, что ты. Твой ребус не сразу разгадаешь.

Коля весело рассмеялся. Но таков был Рубцов! Надо просто это знать. 

Меня уже не удивило, что Рыболовов по-прежнему ходит к нему после того, как был выставлен за дверь. Накипело, накричал, и все ушло в прошлое. 

Никогда и никому не говорила о наших взаимоотношениях. Это настолько личное и настолько непонятное мне самой, что вряд ли посторонний мог разобраться в происходящем. И, все-таки, случилось так, что поделилась тайной своей души с Ириной Астафьевой. Может, поговорила бы и с ее родителями, но они были в отъезде. Хотя с Виктором Петровичем можно было много не говорить, он понимал человека без слов. 

Я рассказала Ирине про мое письмо и про "ответ" на него.

- Даже не знаю, как вести себя с ним. Сколько раз пыталась не заходить к нему. Уже справлялась с собой, так нет, сам через день-другой прибежит, словно громких слов не бывало.

Ирина с большим участием отнеслась к моей исповеди так же сердечно, как в начале года ее отец - Виктор Петрович.

- Тетя Неля, (она меня называла так же, как Колю — дядя Коля), я зайду к нему, попробую с ним поговорить. 

Через несколько дней мы с Ириной встретились в ее квартире.

- Ничего не получилось, - сказала мне она. - К нему сейчас нельзя. У него кто-то есть...

Я не переспросила: или он ей так ответил, или тоже не открыл дверь, потому что кто-то был. Поняла одно: к нему сейчас нельзя.

- Поймите, он же из вас куклу сделает. Ку-у-клу... - повторила она нараспев.

- Да, на роль куклы я не гожусь. Такого не будет, - так подумала и так решила. 

Прошло два дня, я находилась в смятении: неужели так вот все кончится!? Разве дружба может исчезнуть? А если это не дружба, то что же между нами? Почему мы не выдерживали долгой разлуки и тянулись друг к другу? Почему? 

Нет, все-таки я должна его еще раз увидеть.

И словно в ответ на мои мысли раздается звонок в дверь. Открываю, входит Коля. Привычно усаживается на диван. Всем своим видом показала полное равнодушие к его приходу, хотя, как всегда, чувствую себя счастливой.

Коля ведет себя беспокойно. То встанет, то снова сядет на диван. И вдруг, пристально вглядываясь в мое лицо, спрашивает: "Ты правда можешь покончить с собой?"

- С чего это ты взял?

- Но ты же об этом говорила.

- Ничего такого я не говорила.

- Вот, видишь, ты даже не помнишь. Ты писала. А это одно и то же. Нет?

- Конечно, нет.

Лицо у Коли сразу светлеет. Он улыбается и, больше ни слова не говоря, быстро не встает, а вскакивает с дивана и бежит к выходу. Так и не объяснила ему, что в моем письме "умереть" означало просто умереть по приказу свыше, а не накладывая на себя руки. А он, наверное, нож в моих руках вспомнил, боялся за меня. На следующий день вечером Коля вновь появился в моей квартире. Видимо, что-то его еще мучило, что-то он не договорил. Так и есть. Тихо, почти шепотом, как бы убеждая самого себя в этом, проговорил:

- Я над тобой, кажется, не издевался?

- Но ты же при мне с этой женщиной спать собрался... 

Коля, опустив голову, возразил:

- Но этого же не было.

- Но это можно себе представить...

(Я воспользовалась его ответным приемом.)

- Да, - согласился он, не поднимая головы, - представить можно...

Больше не говоря ни слова, Коля встает и уходит.

Что же, больше нечего говорить, наговорились...

Но тема не была исчерпана и Коля без своих слов предоставил мне возможность самой разобраться в сложившейся ситуации.

Вскоре он пришел ко мне с тонким журналом без обложки. Подошел к столу, развернул, показал на стихотворные строчки: "Читай..."

Читаю: "Мне бы лучше вон ту сисястую, она глупей".

Это была критическая статья на творчество Есенина, где высмеивалась его "синь" и кабацкая разгульность.

- Пусть пока у тебя. Но никому не давай. Это из библиотеки.

Высказался и ушел. Очень долго лежал у меня этот журнал. Не забыл ли он его? Решила отнести ему сама.

По дороге к его дому в магазине увидела конфеты точно в такой же обертке, как он покупал. Ласточка! Купила. Он меня угощал, теперь я его угощу. И опомнилась: "Что же это я? Ведь дала себе слово не появляться. (Может он не один?)" Остановилась внизу в подъезде: "Что же делать?" Да у него же почтовый ящик не запирается! Положила в него журнал и пару "Ласточек". (Может, вспомнит...) Так и не поднялась наверх. Как поймет Коля этот жест, об этом я не подумала. Но уже потеряла уверенность, что наши отношения будут такими, как прежде. Вот и конец дружбе! Должно же это кончится. И сразу вспоминаю слова Рубцова и успокаиваю себя: "Да разве это кончится..."

И словно в подтверждение этих слов Коля, как и прежде, появился у меня.

Прошел к дивану, присел в своей обычной позе. Весело улыбнулся, посмотрел на меня:

- Ох, Неля, тебе и трудно со мной... 

- Без тебя еще труднее, - отвечаю я.

На что он покачал головой и уже серьезно, без улыбки, сказал: 

- Да, это правда. 

И сразу же: "Пойдем ко мне".

- Нет, - говорю. - Я не могу. Я чувствую какой-то барьер, который мешает мне приходить к тебе, как прежде. 

- Значит тебе нужен другой мужчина, а мне другая женщина... 

---