Чувствую, что надо что-то менять. Нельзя ему больше так жить. И говорю осторожно (все еще уверенная в преданности жене даже в гражданском браке): "Может, все-таки Гету с Леной сюда привезти?"

Он серьезно закивал головой:

- Я тоже сам так думаю. Да и она давно сюда просится. Но пусть еще немножко там (в Николе) поживут.

- Для ребенка жить там, конечно, лучше, чем в городе, но... 

Не успела я договорить фразу до конца, что, мол, с отцом увереннее, как Коля обрадованно вклинился:

- Вот видишь, ты это понимаешь, а она - нет. Я ей тоже самое говорил. Пусть подождет.

...Когда в следующее свободное время после работы я заглянула к Коле, он был рассерженным. Я замечаю у него разные перепады настроения, которые отражались и на мне, ни в чем перед ним не виноватой.

И тут ходит черной тучей по комнате, в сердцах бросает мне:

- Убери свою вещь!

- Какую вещь?

- Ту, что в ванной оставила.

- Но я же не заглядываю никогда в твою ванную.

- Да? - он вопросительно посмотрел на меня, - А я думал, что это твое... 

В ванной на раковине для умывания, рядом с мылом лежало кольцо с крупным желтым стеклянным камнем. Дешевое кольцо, но в глаза бросается.

Коля зашел в ванную комнату следом за мной и, протянув руку ладонью кверху, указал на кольцо: "Вот..." 

Я была удивлена, покачала головой. (Он даже не помнит, кто к нему приходит!)

Смотрю на кольцо, не прикасаясь к нему, а он с раздражением: 

- Ну возьми, убери хоть ты куда-нибудь. Я не хочу, чтобы оно тут... 

Взяла, повертела в руках (сверкает, выбрасывать жалко) и положила в карман плаща. Тут же в ванной была еще одна "вещь" - на веревочке висел поясок от ситцевого женского халатика.

- А это чья "вещь"? - спросила в тон его же словами. 

- Это одна приходила, мыться. У нее негде.

Но поясок он почему-то не велел убрать или выбросить. Он остался висеть на веревочке. Слышала о таком поверьи: если оставить вещь, то за ней обязательно вернешься. Значит вернуться хотела и та (с кольцом), и та, что приходила к поэту мыться. После разбора женских вещей разговор был исчерпан. И я ушла, думая, что напрасно беспокоилась о бессонных колиных ночах. Утешать его было кому. А с кольцом долго играла у меня дома маленькая племянница, пока оно не затерялось. 

- Что же с нами происходит? - думала я по дороге к своему дому, - Что же нас сближает? Только ли стихи? Если два-три дня не видимся, то это уже много, если дольше, то при встрече не можем наговориться. А теперь словно "кошка дорогу перебежала". 

Я даю себе слово больше не заходить, и все же не могу. Он стал раздражаться, повышать голос, потом является ко мне, как ни в чем не бывало. То стихи свои новые читает, то меня тормошит: "Что у тебя?"

Никогда не забыть, как он мне подставку в стихах сделал. Этой осенью ( 69 г.) я написала сразу три небольших стихотворения "У залива", "Рябина", "В осеннем парке". То, что я стихам даю названия, для Коли не осталось незамеченным. Он даже по этому поводу сказал:

- Я люблю своим стихам давать название, а ты - тоже.

Так вот о подставке. Первоначальный вариант в "Рябине" был такой: 

Ой, милые! 

Рябина покраснела. 

Давно ли незамеченной была, 

Стояла и зеленой, и несмелой 

И, вроде бы, невидимой жила.

Коля послушал и говорит: 

- Убери ты "невидимой", лучше — "на свете не жила".

Мне не очень понравилось такое предложение. Но хотелось, чтобы рубцовская строчка жила в моих стихах. Прижилась же моя "гора-горой" - в его. На очередном творческом семинаре литактива моя "Рябина" попала под обстрел критики Василия Оботурова, и именно рубцовская строчка. Коля сидел в первом ряду в зале рядом со мной. Он виновато съежился, опустил голову. А я подумала, что это же не меня, а Рубцова критикуют. Значит, он не всемогущий. Вспоминаю, как он говорил: "Могу ведь и я ошибиться."

Так и не прижилась Колина подставка. В окончательном варианте стало: 

"И, вроде бы, жила и не жила ".

Рубцов к этому семинару был уже членом Союза писателей, но, как и раньше, места за председательским столом для него не было. (А, может, и сам не хотел быть на виду.) Помню, что на этом семинаре присутствовали московские гости, и приглашенных начинающих литераторов было много. Тогда впервые появилось имя Валентина Федотова, Алексея Меснянкина.

Коля внимательно слушал каждого обсуждаемого. Не разбирал "по косточкам", просто похвалил студента Молочного института Алексея Меснянкина. И непросто похвалил. Когда вышел очередной номер "Вологодского комсомольца", то на всю полосу были даны стихи только одного Меснянкина. Мы (уже довольно известные авторы) были удивлены, потому что раньше после семинара представлялось около 10 авторов. Оказывается, отбор стихов был поручен Рубцову. И он из всех выделил только одного. Не дал начинающим порадоваться - увидеть себя в печати, не хотел плодить графоманов.

...Через несколько дней, после разбора, чьи "вещи" были оставлены в его квартире, Коля прибежал ко мне встревоженным.

- Я Тютчева у тебя не оставил? Никак не могу понять, куда он мог деться?

После этих слов Коля, не задерживаясь, умчался.

Через небольшой промежуток времени рубцовский томик стихов Тютчева я увидела на книжной полке в нашем отделении Союза писателей.

Взяла томик в руки. Вот же книжка! Где же он ее ищет? И подумала: "Не отнести ли ему домой?" Но Лиза, улыбаясь, вежливо отняла у меня книжку и поставила снова на полку.

Когда на следующий день Коля появился в моей квартире, сообщила, что Тютчев в Союзе.

Тут Коля, не раздумывая, бросился бежать за своей книжкой. Через 15 минут вернулся и накинулся на меня:

- Ну что же ты, взять не могла, если видела? Я пришел: там уже ничего нет.

Долго сидел расстроенный. А в дальнейшем к разговору о пропавшей книжке мы не возвращались.

К нему я стала приходить все реже и реже. И все чаще дверь передо мной была закрыта, хотя с улицы видела освещенное окно. Дома, но не хочет меня видеть. Это была не скажу, что неожиданность. Чувствовала за дверью женское присутствие. И он, конечно, не отвечал на условленный звонок. Ключом открыть дверь не решалась. Однажды он отозвался резко и грубо: "Я занят."

Чувствуя, что наша дружба стала распадаться, я решилась сообщить Коле свой "приговор" - больше не появляться у него. И дозвонилась на свою беду. Коля был дома один.

В комнате я заметила перемену. На входной двери кнопками прикреплен цветной плакат с портретом актрисы Зинаиды Кириенко. Над тахтой висела афиша с выставки Джанны Тутунджан. Довольно крупным планом изображена старушка, которая смотрит вдаль, подперев подбородок кулачком (фрагмент картины "Незабудки").

Вместо обычного: "Привет!" или уже нового: "А-а, это ты?", он очень громко, но не в лицо мне, а как бы себе, разведя руками в стороны:

- Ты преследуешь меня, что ли?

Заходил по комнате и, по-прежнему не глядя на меня, продолжал резко выкрикивать: "Да кто ты такая, чтобы меня преследовать? Какое ты на это имеешь право?" 

Я даже остолбенела. Мне показалось, что земля подо мной разверзлась. Хотела сказать: "Но ты же сам постоянно зовешь меня к себе." Но только и смогла сказать: "Но ты же сам..."

И слезы ручьем потекли из моих глаз. Мне было так больно, но я не могла предвидеть, что это были лишь "цветочки". "Внутренним чутьем поняла, что впереди меня ждет беда, и виновником ее - он. 

Само собой, негромко, вырвалось: 

- ТЫ ПОЖЕЛАЛ МНЕ СЛЕЗ.

Стала еще и еще повторять эту фразу, словно хотела убедить себя в этом. Коля моментально отреагировал на это, по-прежнему не глядя на меня: "Да никаких слез я тебе не желал." Он подал мне сложенный вчетверо новый носовой платок. 

- И ПОДАРИЛ ПЛАТОК.

- промчалось в голове. И дальше:

- ЧТОБЫ ПОЧАЩЕ СЛЕЗЫ

ВЫТИРАЛА.

ВСЕ ГОВОРИЛОСЬ ГРОМКО

И ВСЕРЬЕЗ.

ТЕБЕ МОИХ СТРАДАНИЙ

БЫЛО МАЛО.

А Коля, видимо, вошедший в свою новую роль, продолжал ходить по комнате, встряхивая руками, словно сбрасывая груз. Но, как и прежде, пряча свои глаза. Поняла, что если раньше была необходимой, то теперь стала лишней. Коля заметил мой рассеянный взгляд на афишу над ложем и, не снижая тона, прогремел: "Скоро уберу эту бабушку со стены." Помолчал, наклонил голову на бок и добавил: "Хотя я бабушек люблю."  И с широким жестом в эту сторону дополнил: "Скоро здесь будет другая женщина!" Загадочный рубцовский прием. Где - здесь? На стене? На ложе? В квартире?

Не помню себя, как я вышла из комнаты. Сейчас это состояние передают стихи, которые я написала, придя домой, как продолжение одной мысли: "Ты пожелал мне слез."

И Я ПОШЛА СТАРАЯСЬ

НЕ УПАСТЬ,

НО ШАГ ШАГНУТЬ

И ТО МНЕ БЫЛО ТРУДНО.

ВНЕЗАПНО ДЕНЬ ВЕСЬ

СЪЕЖИЛСЯ, УГАС

И ПАДАЛ ДОЖДЬ

И МЕДЛЕННО, И КРУПНО.

НА ЛЕСТНИЧНОЙ

ПЛОЩАДКЕ ПОСТОЯВ,

ВОШЛА ДОМОЙ, НЕ ВИДЯ

ЛИЦ И СВЕТА...

На следующий день я уехала, в командировку, недолгую, дня на два. Приезжаю, а дома меня с улыбкой встречают: "Тебе телеграмма!"

- Какая телеграмма?

- От Коли. Вчера написал.

Подают обрывок бумажки, где карандашом крупно колиным почерком выведено: "Неля! Приветствуем! Всего доброго!" и ниже подписи: "Мама, Коля" и еще ниже синей пастой, после запятой: "Нина Александровна".

- Это он и мне велел подписаться, - поясняет мне тетя, - я и подписалась. Ну, разве не шутник? Да еще какой! Я на своих:

- Он же играл, а вы поверили. За шута его принимали. Не мог же он всерьез такое придумать.

(А может, это было всерьез.)

Мне рассказали, что вначале он настойчиво расспрашивал, куда и насколько я уехала.

- Мы перепугались, вдруг опять следом поедет! Ты же на работе...

Видимо, ему надо было извиниться за свой "концерт", убедить меня, что он по-прежнему со мной. Вот и придумал телеграмму, наказ дал: "Пошлите обязательно. Пусть порадуется!"

Вот таким был Коля Рубцов, гаданный-неразгаданный, таким и остался в моей памяти. Нет, он не желал мне слез. Он желал мне добра. Вспоминаю его строчки:

ЗА ВСЕ ДОБРО

РАСПЛАТИМСЯ ДОБРОМ,

ЗА ВСЮ ЛЮБОВЬ

РАСПЛАТИМСЯ ЛЮБОВЬЮ.

Но почему же он бывает таким грубым (и не только со мной)? Помню, он разъяснял мне свое поведение, связывая его с выпивкой:

- Если я перепью, я бываю просто безумным.

Что было тогда? Перепил? Или действительно, приезжая особа оказала на него действие. Влюбился?! Я вспоминаю его экспромт "Люблю змею..." Успокаиваю себя: "Ну и пусть любит! Если уж змея, то это несерьезно." У меня подошел отпуск. И я принимаю решение - поехать в Молдавию. Надо же Виктору дать ответ. Может, мне с ним остаться: хороший он человек, добрый.

---