Наедине с Рубцовым

Нинель Старичкова

Потом женщина, плавно двигаясь, заходила кругами, поглядывая по сторонам. Остановилась перед известной картиной Саврасова "Грачи прилетели" и глубокомысленно произнесла:

- Я не знаю, кто это нарисовал, но каждый раз, когда я смотрю, то мне вспоминаются стихи, которые учили в школе: 

Еще в полях белеет снег, 

А воды уж весной шумят... 

Потом задумывается: "Может, это он?"

- Какое же он? — не выдержала я, — Тот - художник, этот — поэт.

- Правильно, правильно она сказала, - поддерживает ее Коля, - Это все одно и тоже...

Только не добавил: поэзия!

У меня из головы не выходит ее признание "каждый раз". Значит свидания у них тянутся давно.

- Кажется, нам пора уже домой, - говорю, - Где Вы живете? Может, нам по пути? 

На что Коля отвечает:

- Нет. Она не пойдет. Она останется...

- Ну, хорошо, - как всегда покорно говорю я. Выхожу на лестничную площадку. Слышу, как щелкнул запор. И вдруг, словно меня разбудили.

Возвращаюсь обратно. Нажимаю звонок. Слышу взволнованный голос Коли: "Кто?"

- Мне нужно газету, - первое, что приходит в голову, говорю я. Он открывает дверь. Его девица уже улеглась на тахту и при моем появлении села и свесила ноги.

- Какую тебе газету? Эту? - нашел свежий номер "Красного Севера". 

Но я то знаю, зачем я пришла. Решила тут, сейчас же, узнать, что это за женщина, которая остается на ночь.

- Кто она тебе? — спрашиваю строго. (Уверена, что за долгое время дружбы могу такое позволить.)

- Так... женщина..., - отвечает Коля.

Сказал просто и обыденно.

Он словно подхлестнул меня этим. И меня понесло, всегда молчаливую и немногословную. Я ценила Рубцова не только, как поэта, но и как человека высокой нравственной чистоты.

- Как ты можешь подбирать разную грязь! Как ты можешь пить из грязной лужи? - выговаривала я.

Он, раскрасневшийся (мое волнение передалось и ему) начал отвечать тоже громко и дерзко:

- О какой грязи ты говоришь?! Она мне ничего плохого не сделала! Вот рубашки постирала...

(На спинке стула висели две выстиранные, но неглаженные рубашки).

- Если хочешь знать - ты не наша!

Эти слова больно ударили меня:

- Что значит - "не наша"? То, что не хожу по рукам твоих друзей, не общая? Или я не член Союза писателей?

До сих пор я так и не знаю, что хотел он этим сказать. Для меня это осталось вечной загадкой.

Во время этой перепалки со мной Коля успевал переглядываться с женщиной. Она встала с тахты, мол, он не даст ее в обиду. Смело прошла к столу, села, как у себя дом подперев руками щеки. Коля тоже туда присоединился. И начались переглядки, ужимки, смешки, понятные только двоим. Мое присутствие просто исключалось.

Забыли они обо мне, что ли? И я тоже подошла к столу, встала перед их "ясными очами".

Их поведение показалось мне насмешкой надо мной, потому что ни слова не говорят, бросают взгляд на меня, потом переглянутся, хихикнут.

У меня помутилось в голове:

- Это что они со мной делают? Они же откровенно смеются надо мной. Они же меня убивают... Убивают?!!

И тут я заметила на столе нож. Тот самый, охотничий, которым Коля замахнулся во время спора с приятелем.

- Я лучше сама себя... Тут же, при них, чем это выносить. Протянула руку, взяла нож, раскрыла. Вижу, как они запереглядывались, уже испуганно.

Медленно поднесла нож к себе, к шее, к сонной артерии. Смешки прекратились. Мои обидчики замерли. Коля даже слегка побледнел. Но опомнился первым. Осторожно, как это делала мама, отнимая у него нож, захватил мою руку и пригнул ее к столу. Потом, сохраняя видимое спокойствие, обратился ко мне:

- Пойдем выйдем со мной на кухню.

Он подошел к раковине, открыл широко кран. С шумом пошла вода.

(Видимо, для того, чтобы его подружка не слышала разговора).

- Нелик! Что же ты? (Он впервые так назвал меня. Так только отец называл меня в детстве.)

От этих слов мне стало легче.

- Она пришла и уйдет. Ты же свой человек. Она такой никогда не будет.

- Да, - пронеслось в голове, - "свой". Теперь трудно в это поверить.

Для меня стало ясно: он ее оставит. И будет принимать всегда, нравится мне это или нет.

Ухожу с такой мыслью, что вот это - уже все. Что пора нашей дружбы кончилась.

... Утром, после бессонной ночи, пришла на работу в положенное время. Редактора нет. Я одна в кабинете. Не могу сосредоточиться, подступают слезы. И вместо того, чтобы отвлечься делами, я вновь и вновь вспоминаю прошедший вечер.

Беру лист бумаги и начинаю писать: "Девушке! Потом зачеркиваю: какая девушка! Девушки не ходят к мужчинам по ночам. Пишу снова: Женщине!"

Строчки плывут одна задругой вместе с каплями слез:

В осенний вечер,

В полной тишине,

Поставь пластинку,

Песню Сольвейг слушай,

Как боль мою,

И вспомни обо мне...

Мой голос даже время не разрушит.

Но, только, моя просьба ни к чему,

Чужое горе — для тебя веселье.

Все это ясно, видно по всему:

По блеску глаз улыбчиво-весенних.

Тебе милы любовные грешки,

А мне все вспоминается

невольно,

Как сыпала ты едкие смешки

В тот самый миг.

Когда мне было больно.

Мне долго жить природой не дано.

Тот день придет,

Наверно, очень скоро.

Пусть добрым светом

Светится окно.

Не закрывай его 

Тяжелой, темной шторой.

Стихи написались на одном дыхании. Стало немножко полегче. Как ни старалась дома разыгрывать спокойствие и безмятежность, мой надлом был  заметен.

- Ты чего сегодня такая? - спросила мама.

- Устаю очень...

- Тогда уходи ты с этой работы. Вот и Коля говорит...

Я знаю, редактор мне рассказывал, как Коля явился в редакцию и заявил:

- Не будет она у вас больше работать. Это не для нее!

Но воспоминание еще больше разволновало: "Не увижу его больше, не пойду к нему."

Только подумала так: резкий звонок в дверь и входит Коля.

Как ни в чем не бывало проходит в комнату и прямо к зеркалу на комоде. (У него дома зеркала еще не было.) Поправляет обеими руками приподнятый воротник, вглядывается в отражение в зеркале.

- А она сказала, что у меня глаза, как у больной собаки, а ведь и правда...

Он тяжело и огорченно вздыхает, продолжая смотреться в зеркало.

Подошла и заглянула через плечо и сразу отпрянула: на меня смотрели огромным сплошным черным зрачком глаза, с болью и обреченностью. Чувствую, как гулко стучит мое сердце: "Вот это уже беда!" Коля, наверное, заметил мое смятение и стал стараться заглянуть мне в глаза. Но это ему не удавалось.

Тогда он даже прикрикнул: "Да посмотри ты на меня!"

Я подняла глаза, намеренно утопив все, что можно было прочесть, добавив при этом:

- Ты хочешь что-то узнать по моим глазам? Не получится. Я - человек тренированный, в больнице даже умирающие больные по моим глазам об этом не догадывались.

- Значит я скоро умру и ты об этом знаешь, - невесело усмехнулся Коля. "Надо же было такое сказать! Не хотела, а получилось..."

- Ничего я не знаю, - начинаю оправдываться. Но разговор уже принял трагическую нотку.

- Нет, Неля, я умру.

Поворачивается к маме всем корпусом:

- Ты пойдешь за моим гробом? Ой, я представляю, как вы все засуетитесь.

- Ты умри на моей могиле. Это уже обращение ко мне. И взмахнув руками, взволнованно и серьезно заключил:

- История продолжается...

Взглянул на меня, видимо, заметил испуг или еще что (побледнела, может быть!) Вдруг виновато улыбнулся и уже тише, спокойнее сказал:

- Нет, Неля, ты - живи. Не слушай меня. Долго живи. 

Таким напутствием, как будто простился. И я простила ему связь с женщиной. Он - поэт. Прилетела "ночная бабочка", да еще с именем жены...

Не думала я тогда, что все еще будет впереди. Что ему нужна связь с женщиной как простая физиологическая потребность.