Наедине с Рубцовым

Нинель Старичкова

Мы прошли с ним в трюм (в III класс). Там уже было полно народу. И Коля с трудом нашел местечко, присмотрев заранее возможных собеседников.

Раздался гудок. Предупредили, чтобы провожающие покинули пароход. Я собралась уходить.

- Да погоди ты! Мне еще билет...

Он сунул руку в карман и стал медленно доставать мятые рубли и, расправляя, складывать их на ладони. (Купюр, наверное, 7-10 нашел). Одновременно продолжал начатый разговор с мужчиной одних с ним лет.

- А помнишь учителя истории?

- Конечно, помню, - ответил попутчик.

- Хороший человек! — восклицает Коля. Раздается еще один гудок.

- Коля! Меня же увезут вместе с тобой... Мне надо идти. 

Он посмотрел на свои рубли, зажав между ладонями.

- Ну, ладно, я - потом...

Так и не подав ему на прощание руки, а помахав в воздухе, стала пробираться выходу.

Вышла последней. Убрали трап. Пароход дал третий гудок. Коля уплыл, а я осталась на берегу.

В такой вот полуосенний, полузимний день я встретила Катю, бывшую хозяйку из дома на Армейской набережной.

Я была там редкой гостьей, но она узнала меня, назвала по имени.

Катя сообщила, что пришел перевод на имя Рубцова - 15 рублей. Она не хочет передавать ему.

- Вы не знаете адрес его семьи? Пошлю туда. Пусть будет хоть дочери. А он все равно пропьет...

Женщина разговорилась. Рассказала, что узнала о дочери от жены Рубцова. Она приезжала к нему.

- Дочка у него такая, как у меня. А я думаю, что он все на нее смотрит? Свою наверное вспоминал...

- Да, - соглашаюсь с ней. А про себя думаю: он очень любит детей. И на мою племянницу не только смотрел, но и играл с ней в детские игры.

Помню: она была королевой, Коля — слугой. Девочка отдавала приказы, а он, видимо, не выполнял и она шлепала его ладошками.

Мы, взрослые, зашикали на нее: "Что ты делаешь? Разве так можно?" А Коля отвечает: "Конечно, можно. Я же слуга. А слуг всегда бьют."

Как обычно не знаю времени возвращении Коли обратно, наказов по своему дому не дал. И без него туда не заходила.

Пришел, как всегда, добрым старым знакомым. Мама относится к нему нормально. Чувствуется, что доволен поездкой, словно решил какие-то важные дела.

Думала, что он будет перевозить в город свою семью и расскажет мне об этом, но замкнут и немногословен. Приход нового года, видимо, внушает ему светлые надежды. Он внимателен ко мне, собирается встретить Новый год со мной вместе (я уже рассказывала об этом), но встречаемся в следующем году.

Пришел Коля ко мне на второй (или третий?) день нового года 1969 года. Выглядел очень, очень усталым (не спал, наверное!) Мало разговаривал, опять углубился куда-то в себя. Может сердце побаливало и не хотел жаловаться, показывать виду. Прилег на диван и быстро заснул.

Мы с мамой, чтобы его не беспокоить, ушли в комнату к соседям. Прошло, пожалуй, около часа.

Внезапный шелест, а за ним стук и тонкий звон разбитого стекла всполошил нас. Вбегаем и видим лежащую на боку елку. (Елки в то время ставили большие - около трех метров.) Верхушка - на кровати, на подушках, на полу - осколки стеклянных игрушек. А главное: под елкой спит Коля. Он весь сжался в комочек, обхватив колени руками и низко наклонив голову.

Мы стоим перед ним. Он продолжает сидя спать (а, может, не спит?).

- Коля, - тихонечко позвала я.

Он открыл глаза, посмотрел на лежащую елку, осколки на полу:

- Это все я?

Опять осторожно спрашиваю:

- Тебе сон, наверное, плохой снился, если ты так, как Дед Мороз, оказался под елкой?

- Да, сон...

Но какой это был сон, он не рассказал, хотя наверняка помнил. После этого он скоро ушел.

Можно было догадываться, что его преследовали и далеко не с добрыми намерениями.

Моя работа (как уже говорила) стала отнимать больше свободного времени.

Коля забегал ко мне вечером, но ненадолго. Приходил и в мое отсутствие, когда была в командировке. Развлекал маму и тетю небылицами. Как он, например, с медведем сражался. (А может это правда?)

Однажды надумал послать мне на место командировки телеграмму. На обрывке промокашки карандашом написал: "Неля, приветствуем! Всего доброго! Мама, Коля."

Потом посмотрел на мою тетю, задумался и со словами: "Ох, я и забыл" попросил ее дописать своей рукой "Нина Александровна".

Уходя, в дверях, серьезно повторил: "Только пошлите обязательно. Пусть она порадуется."

Естественно, мои домочадцы приняли все это за шутку. "Телеграмму" показали мне когда я вернулась из поездки.

Теперь хранится у меня этот текст, как знак его сердечного внимания ко мне.

Не знаю с какой целью, но уже стало у Коли постоянной привычкой брать меня с собой когда идет к знакомым, особенно им почитаемым.

Больше всего, помню, мы надоедали Астафьевым. Там Колю принимали, как сына. И меня, пожалуй, как его приложение.

Но однажды он привел меня к совершенно незнакомому человеку. И тогда я подумала, наверное, в каждом закоулке у него такие друзья. А случилось это той же зимой в феврале. Зима продолжала оставаться капризной: то шел мокрый снег, то самый настоящий дождь.

В городе шел черно-белый фильм "Офицеры", где главным действующим лицом был Савинков.

И когда в выходной день я заглянула к Коле, он предложил вместе пойти в кино. (Второй раз, почти подряд!)

Первое кино "Фараон" мы смотрели в кинотеатре Горького (сейчас он снесен).

Вспоминаю, как много народу было перед главным входом. (В зал еще не пускали.) Коля отлучился: "Стой тут, я сейчас." В этот момент ко мне подошел, скорее продвинулся, Валентин Ховалкин. (Мы вместе занимались в литкружке у Бориса Чулкова.)

Мы беседовали, когда со стаканчиками мороженого в руках протискнулся Коля. Он внимательно, подозрительно (кто же это такой?) посмотрел на моего собеседника.

Представила их друг другу, но ни тот ни другой не проявили взаимного интереса.

При постоянном движении публики, которая все прибывала, Коля стал плечом легонько оттеснять моего знакомого. Валентин отодвинулся. А Коля улыбался, когда мы остались одни.

Фильм был яркий, красочный. Все две серии положительно вырисовывалась фигура властелина. Это Рубцову понравилось. И вот, сейчас, приглашает снова в кино на урок мужества, самообладания, геройства.

- Ты сходи в Горький, возьми часа на два, а я пока здесь кое-что... Он что-то хлопотливо делал по дому, что-то прибирал, перекладывал.

У меня с собой не было денег, но я не успела ему сказать об этом. Он сам предложил:

- Возьми деньги там, в чемодане... Я долго возилась с замком. Он у меня почему-то не открывался. Вообще у меня с любыми "техническими штучками" ловкости не проявляется.

- Ну что ты! - недовольно прикрикнул Коля. Помог открыть чемодан, а сам опять умчался на кухню. Открыла чемодан. Посмотрела, поизучала сверху. Нет ничего похожего на кошелек или пачку денег.

Он кричит с кухни:

- Ну что, нашла?

- Нет тут никаких денег!

- Как нет?

Испуганный бежит с кухни. Начинает отодвигать белье, добираться до низу. Достает сверток:

- Вот, видишь - есть!

Развернул и остолбенел изумленный:

- У меня было четыреста. А тут только сто... Раздосадованный, огорченный, он вскоре успокоился.

- Ладно, хоть и это оставили...

- Что случилось?

- Да ничего... Просто у меня были гости. А ты иди только поскорей, - напутствовал он меня. - Я тут еще немного...

Оказалось, что в кинотеатре Горького это кино уже не идет. Можно посмотреть только в "Спутнике". Это за вокзалом. С такой новостью бегу обратно, открываю дверь, вижу Колю с засученными рукавами, с тряпкой в руках: он домывает в комнате пол.

- Подожди, я сейчас...

Он ловко водит тряпкой, как заправский поломойка. Мне даже стыдно стало: могла бы и я. Он все сам. Но как оттолкнуть и взять хозяйство в руки? Не смею... А надо было!!! Коля домыл пол. Я, не раздеваясь, в своей серой шубейке подождала его в прихожей. И мы пошли в кинотеатр.

Прошли половину пути и тут неожиданно пошел дождь. Дождь в феврале! Такой сильный, что даже шуба стала промокать, в карманах была вода, промокли ноги в матерчатых ботиночках.

У меня слабое здоровье: боюсь - простуда меня свалит. Сказала о своей озабоченности вслух: "Сейчас надо что-либо сухое, хотя бы газетой обернуть ноги".

И тут выручил Коля:

- Время еще есть. Зайдем к моему другу. (Мы уже не дошли, а добежали до локомотивного депо.) Здесь недалеко в деревянном бараке.

Бараком он назвал двухэтажный деревянный дом, почерневший от времени и копоти с мутными стеклами широких окон.

Он завел меня на первый этаж в полутемный коридор, постучал в узкую дверь. Казалось, не похоже, что там живут. Как будто вход в подсобку, в кладовку. Но за дверью послышался голос: "Я - дома!" И Коля открыл дверь. Не комната, а комнатенка была настолько узкой, что, пожалуй, вдвоем не разойтись.

Обстановка общежития: железная кровать, стол, два стула.

Да, видимо, это и было мужское общежитие железнодорожников. Женской руки здесь не чувствовалось.

Коля объяснил причину нашего неожиданного появления, попросил старую газету.

Молодой человек, хозяин этого жилья, объяснил Коле причину домоседства: "Уже третий день прогулял..."

На столе - полупустая бутылка водки.

Пока друзья допивали водку, я сняла промокший "текстиль", завернула ноги в предложенные лоскутки газеты.

- Тебе надо бы тоже выпить немножко.

Коля, как лекарство, поднес мне свою стопку. Я глотнула обжигающую жидкость.

По телу разлилось тепло, газета впитала влагу, ногам тоже стало теплее, и мы пошли в кинотеатр.

Билеты взяли свободно. Коля весь фильм смотрел с напряжением и вниманием. И только, когда вышли из зала на улицу, тихо сказал:

- Вот человек был! 

И сразу:

- Куда теперь?

- Здесь недалеко живет Лена Дуганова. Может - к ней?

Коля сразу же согласился.

Квартира Лены была в почти таком же деревяном доме, только на втором этаже и довольно просторная.

Наш визит был не к месту: у нее гости.

Главное - я была поражена, что Коля повел себя довольно раскованно, смело. Даже требовал водки.

Мне было очень неловко и стыдно за него. Не знала, что Коля уже был знаком с Леной (она работала в редакции газеты "Вологодский комсомолец") — вот и позволил такую вольность.

Но, пожалуй, не только среди знакомых он мог выкинуть какой-нибудь номер. Иногда, слышала, что вставал в позу:

- Я - поэт!

Мне же, словно оправдываясь о собственном восхвалении, говорил: "Я не люблю называть себя - поэт. Какой же я поэт? Я - писатель. Писатель!"

Почему он так говорил? Звание писателя ставил ниже поэта или наоборот - выше?

Видимо, эта оценка творческого труда выше, весомее. И он очень дорожил дружбой с писателем В.И. Беловым. Он хотел быть наравне. Часто бывал в квартире Василия Ивановича. Отправляясь к нему, говорил: "Мне - к Белову". Один раз зимним вечером этого же 1969 года он и меня пригласил к своему другу.

В прихожей нас приветливо встретила Ольга Сергеевна, жена писателя.

- Проходите. Там у него Виктор Петрович. Квартира на Октябрьской улице состояла из маленьких комнатушек. Одна из них - кабинет писателя.

Коля пошел впереди, а я за ним, как ниточка за иголочкой.

Мне запомнилось это наше посещение. Даже детали кабинета. Помню, что при входе отгораживающей ширмой служил стеллаж с книгами. Доски были некрашеными, свежими и, казалось, излучали теплоту. И Астафьев, и Белов с искренней радостью восприняли приход Рубцова.

В комнате было два кресла. В одном сидел Виктор Петрович, другое по приглашению хозяина заняла я.

Василий Иванович сидел на диван-кровати. И предложил сесть рядом Коле. А он со словами - "Нет, я лучше здесь", - сел прямо на пол к батарее под окном.

Писатели беседовали и с нашим приходом разговор продолжился. На журнальном столике стояли приборы для кофе и чая.

- На выбор, по твоему желанию, - любезно предложил мне Василий Иванович.

Первое, что я отметила: в комнате: "До чего же здесь уютно и просто!" Мне показалось, что яркое панно на стене - фрагмент лоскутного деревенского одеяла - излучало праздничный свет.

Коля весь в движении: то так устроится, то так. Да еще стакан кофе в руках. Расплескал. Заволновался: "Что я наделал?" - и стал оглядываться вокруг себя, чем бы вытереть капли.