- Да, я не люблю играть в карты! Играйте, если хотите...

- Ну, ладно, - соглашается Коля, - давайте играть втроем. Не замечает, что свитер на обратной стороне. Или специально так надел? Только подумала, он оглядев себя, быстро его сдергивает тут же у стола.

А мне бросается в глаза: опять без нижнего белья... и рука... правая рука... Что это? "Штык, насаженный на винтовку", - подсказывают знания, полученные в медицинской школе. Это же перелом костей предплечия со смещением! Испугавшись, спрашиваю: "Что у тебя с рукой?"

- А... Это... - отвечает вяло и равнодушно, - еще в детдоме. С перекладины упал. Высоко было очень. Сорвался... и прямо на руку. - Сказал и снова продолжает игру, шлепками бросая карты. Я вновь пытаюсь представить его сиротское детство: оцарапанное в кровь лицо, сломанная рука... У меня бывали переломы костей, и я знаю, какая это боль. Но я была взрослой. А тут - ребенок! И такой сложный перелом без оказания медицинской помощи. Сколько же ему пришлось вытерпеть, пока срастались кости?!

Как выдерживала в дальнейшем его рука большие физические нагрузки? Представила Колю кочегаром с лопатой в руках - тяжелый, изнурительный труд. Откуда же он брал силы, нечеловеческие силы?!

* * *

Л. Н. Бурков, редактор газеты "За трудовые успехи", где я стала работать, был в дружеских отношениях с вологодскими писателями. Приглашал их на встречи с читателями своей газеты.

Естественно, что он не мог не заинтересоваться новым творческим человеком, ехавшим в Вологду. Это был Виктор Петрович Астафьев. Чтобы пригласить писателя на вечер-встречу, Леонид Николаевич предложил мне сходить на квартиру всей редакцией - то есть вдвоем.

Подходя к панельному дому на улице Герцена, мы лицом к лицу встретились с хозяином квартиры. Виктор Петрович возвращался домой с мусорным ведром.

- Вот проза жизни! - громко вырвалось у редактора.

- Но ведь я же прозаик! - не задумываясь, ответил писатель.

В квартире нас приветливо встретила жена Астафьева - Мария Семеновна, представились. Побеседовали немножко, чтобы не утомлять хозяев, и ушли довольные. Виктор Петрович согласился на встречу с читателями.

Через короткое время мне посчастливилось придти в эту квартиру с Колей Рубцовым. Он к тому времени был уже членом Союза писателей и, естественно, уже познакомился с известным прозаиком. 

Кстати, попутно расскажу о членстве. Чем оно стало для поэта Рубцова.

Мне запомнилось его довольное лицо, абсолютная трезвость и спокойствие. Уверенность в себе.

Коля пришел и, по обыкновению присел на диван, достал из кармана "темные" корочки и, заглядывая в них, то закрывал, то открывал, не говоря мне ни слова.

- Что это у тебя?

- Вот, в Союз приняли.

- Да?! Поздравляю. И что это теперь тебе дает?

- Как что? - Коля изумленно вскинул на меня глаза. - Да я же могу не работать!

Он продолжал открывать и закрывать удостоверение. Потом закрыл осторожно, ласково и продолжал держать в руках.

Может, думал я скажу: "Дай посмотреть!" Но мне показалось, что он боится выпустить книжечку из рук, и даже крепко держит. Держит как мечту, которую можно потерять.

Он начинает вспоминать и рассказывать, словно видел счастливый сон.

- Мне даже ни одного вопроса не задали! Ну, ни одного! Другим ведь задают... А мне - нет... А народу много было. Так все быстро...

Он опять повертел в руках документ, потом сунул в карман, не вынимая из него руки. Как будто и в кармане его держит и боится потерять.

Но... я начала рассказывать о визите к Астафьеву. Коля, видимо здесь уже бывал, потому что как старый знакомый уверенно перешагнул порог впереди меня. И пригласил меня следовать за ним тоже уверенно. Будто встречи у него с известными людьми проходят так вот - запросто, как сказано:

- Пойдем к Астафьеву!

Я поздоровалась с приветливыми хозяевами. Виктор Петрович назвал меня по имени и это удивило Рубцова.

- Ты что, уже знакома?

Это не понравилось ему. Он хотел познакомить меня с большим писателем, а оказывается...

Тут Коля делает одному ему необходимый трюк. Он хочет дать понять, что я не наравне. Что я даже не знаю Астафьева, как писателя, не интересуюсь (может, по своей необразованности) его книгами.

- Да знаешь ли ты, кто это? Это Астафьев! Ой, да ты, наверно, и произведений его не читала!

Говорит он так громко, даже грозно, с такой уверенностью, словно бьет по голове, вбивая в пол.

Удивительно то, что я ничего не могла возразить, хотя читала трогательный рассказ Астафьева о своей бабушке в "Литературной России". Я даже вырезку сделала. На портрете крупным планом Виктор Петрович, молодой и обаятельный.

Стою, как пришибленная, не в силах сдвинуться с места.

- Ну, ладно, ладно, -добродушно улыбается Виктор Петрович. И приглашает пройти в комнату.

В Вологде он совсем недавно. И хочет поближе ознакомиться с окрестностями.

- Карту области найти бы...

- Я видела, есть такая карта в книжном магазине, - говорю я.

- Так принеси! - тоном приказа, и громко опять, кричит Коля. Потом уже потише (словно спохватившись):

- Да-да, принеси. Обязательно, если сможешь.

... Надо же! Не забыл об этом. Через неделю спрашивает:

- Отнесла Астафьеву карту?

- Конечно, прямо на другой день.

- Правильно сделала, - довольный, закивал головой.

Получение жилья даже внешне преобразило Рубцова. Стал увереннее, устойчивее. Меньше пьет (а, может дома пьет втихомолку?), приходит трезвым. Купил темно-синий берет. Он ему очень идет (не то, что кепочка!).

Пришел как-то вечером степенный и грустный, топчется у порога, не проходит в комнату. Озабоченность во взгляде.

- Пойдем ко мне. Поговорить надо. 

Одеваюсь. Вдруг с постели мама приподнимает голову (она приболела) и начинает громко кричать на Колю. Мне запомнилась резкая фраза:

- Чтобы ноги твоей в доме не было!

Уже при выходе, в дверях, Коля громко ответил: "Так у меня нет ногов-то!" И тут, словно спохватившись, продолжил: "Хотя... есть".

- Я скоро, — говорю маме, и мы уходим...

В голове стучит: "Что случилось с мамой? И Коля такую нелепицу высказал: "нет ногов-то".

Видимо, мамин срыв подействовал, как удар. Коля не может опомниться от ее выходки. Он смотрит себе под ноги и роняет тихо, словно спрашивает себя: "Чего она так?"

- Не знаю, - отвечаю я, - наверно, вспомнила твои прошлые крики. Может соседи это слышали... Поговорили с ней, замечание сделали...

- Нет, - говорит Коля, - она это потому, что мы не вместе.

"А ты не хочешь или не можешь", - думаю я, но отвечаю: "Наверное..." Как в кино, когда тревожное событие сопровождает соответствующая музыка, так и в этом случае, словно в ответ на наши мысли, поднялся сильный шум и свист. Это сногсшибательный ветер. Он сорвал с Колиной головы берет, отбросил сразу на два метра и погнал вперед вместе с ворохом сухих березовых листьев. Коля даже остолбенел. Не бросился догонять берет, а взволнованно заговорил: "Смотри, смотри, как ОН!" Восхищенно покачал головой: "Какая сила!" Только потом побежал и подхватил головной убор.

Хорошо еще, что было сухо, а то "обмыл бы" грязью свою обнову.

До этого он жил еще на Набережной VI Армии - тоже была интересная сценка участием ветра.

Тогда мы шли по улице Калинина. Ветер был встречный и сильно бил в лицо. Трудно было идти. Коля забежал вперед, раскинул руками полы пальто и стал, как петушок прыгать впереди меня. Прохожие оглядывались, улыбались. А ему хоть бы что!

- Коля, зачем ты так?

- Но на тебя же ветер дует!

Вот таким иногда был поэт Николай Рубцов.

Перед домом на улице Яшина Коля вспомнил, что у него дома нет хлеба. Зашли в магазин. Коля подошел к кассе. И тут кассирша огорошила его громогласно на весь магазин:

- Что у тебя голоса нет что ли?! Громче сказать не можешь? 

Мне показалось, что Коля вздрогнул от такого крика. Даже мне стало не по себе. 

В общем, вечер начался со всех сторон неудачно. И никакого серьезного разговора не получилось.

Дома Коля показал мне вешалку для верхней одежды - крючочки на зеленой железной пластине с разводами, как сверкающий морозный узор на стекле, наверное, сам выбирал.

- Нравится? - показывает мне как декоративный предмет. Берет гвозди, молоток и начинает выбирать место, куда бы прибить. Выбрал середину крохотной прихожей. Примерялся, примерялся. Стучал, стучал. Ничего не получилось. То вкось, то гвоздь не лезет в стену.

Взял вешалку в руки, стал близко рассматривать. Потом посмотрел на меня с восклицанием:

- Это же брак! Ну иди, посмотри. Это отверстие здесь, а это здесь.

Он в сердцах бросил вешалку на пол возле стены.

Вот такое невезение одно за другим было в этот вечер. Ни дела, ни разговора.

- Ты уже уходишь?

- Да, а что?

- Ну, ладно, иди.

И я ушла.

...По времени должна быть зима. Шел декабрь. Но что-то невообразимое творилось в природе. Река не замерзала, снега не было. Даже закрытую уже, снова возобновили навигацию.

В один из таких дней Коля явился и у порога (не проходя и не раздеваясь) сообщил:

- Я уезжаю... на пароходе. Проводи меня.

И снова, как в прошлый отъезд на поезде, в руках нет чемоданчика. Пошел очень быстро. Едва успеваю бежать рядом. Поравнявшись с речным вокзалом, Коля даже не взглянул в его сторону. Прошел мимо.

- Куда же ты?

- Иди, иди. Сейчас мне нужно в магазин.

Подошли к маленькому магазинчику на углу Советского проспекта и улицы Левичева. Вход со двора завален пустыми ящиками. К двери пошли как по коридору.

В магазине было тесно. Очередь свилась клубком. Ни начала, ни конца, не разобрать. Коля стал пробиваться, чтобы купить вина.

Я постояла минут пять. Гул, гвалт, духота, запахи спиртного перегара вызывали дурноту и выгнали меня на улицу. (Даже не успела предупредить Колю об этом.)

Вечерняя черная жуть охватила меня. И я, чтобы вырваться из потемок, пошла в том направлении, откуда шли. Остановилась в кружке фонарного света, недалеко от павильона, где обычно принимали стеклянную посуду. Через две минуты из темноты выскочил Коля и побежал ко мне. Подбегая, еще запыхавшись, начал отчитывать, как маленького ребенка:

- Ты что! Я же не знал... Это был ужас! Ведь там же ящики, темно... Там же пьяные... 

И все повторял, держась за голову:

- Ужас! Ужас! Самый настоящий ужас, не делай больше никогда такого.

Успокоившись, он пошагал не на улицу, а задворками к своему дому, пояснив: "Мне надо еще домой..."

Во дворе нам попалась большая лужа, покрытая тонким льдом. Коля не обошел ее, а прошел на середку. Лед хрустнул (вода промерзла до дна).

Потом с возгласом "Эх! Эх!" он поднял восторженно руки вверх, стал топтаться, приплясывая на этом тонком льду, пока лед не превратился в крошево.

Дома, не раздеваясь, он открыл бутылку, выпил стакан вина. Мне уже не предлагал, зная, что я к нему равнодушна...

- Ну, теперь можно ехать! Если я не опоздал...

Коля сразу стал серьезным, озабоченным. Вроде он хочет и не хочет ехать.

Мы вышли на полутемную улицу. Было не очень морозно, действовало ободряюще. 

И тут пошел снег. Мелкий, мелкий, как крупа, и редкий. Зима все-таки пробивала себе дорогу.

Пароход еще не ушел, но вереницы пассажиров на посадку уже не было.

Прибавила шагу, тороплю Колю. А он шагает размеренно, не спеша, засунув руки в карманы.

- Ты же опоздаешь! - говорю ему.

А он досадливо отмахнулся от меня, как от мухи и выкрикнул:

- Да не суетись ты!

---